О роли Майдана для Церкви и Церквей для Майдана, а также о борьбе на баррикадах и о преимуществах Европы для религии – читайте в интервью РИСУ с пастором церкви «Новая жизнь» и епископом Собора независимых евангельских церквей Анатолием КАЛЮЖНЫМ.
– Почему Вы приняли решение выйти на Майдан?
– Во-первых, потому, что считаю, будущее Украины – это евроинтеграция. Потому, что у меня трое взрослых детей, самый младший из них – студент. Ясное дело, что мы, и я лично, убеждены, что в Европе для нас много преимуществ. Кроме того, часто работая с иностранцами, являясь членом Европейского евангельского совета церквей, я наблюдаю, как они решают свои проблемы, и вижу в этом возможности и для нас. При этом работаю и с Россией и вижу, что там происходит.
В семье мы ежедневно, каждое утро, независимо от Майданов, молимся за Украину. Кроме того, каждое богослужение в нашей церкви «Новая жизнь» мы начинаем с молитвы за страну, исполняя «Боже великий єдиний, нам Україну храни». Я думаю не о себе, а о будущем, я вижу перспективы для Церквей. Если же мы пойдем в Таможенный союз, понимаю, что этого нельзя допустить.
– А какие на практике преимущества Европы для Церквей?
– Главная разница в том, что каждая Церковь может воплощать то, что несет, передавать это людям более эффективно, хотя в Европе количество верующих куда меньше чем у нас. Церковь в Украине могла бы иметь очень сильное влияние на общество, но у нас этого нет. Европа же даст механизм влияния и воплощения, потому что там господствует демократия, и она имеет влияние на людей. Для нас это инструмент создания гражданского общества с библейскими ценностями. Там есть определенные прозрачные законы демократии, которые четко работают во всех сферах, чего не хватает нашим людям. Потому что у нас система айсберга – мы видим только сотую долю того, что происходит на самом деле.
Когда посмотрим на Москву, то видим – там главной сделали одну Церковь. А все остальные нивелируются, их не признают, они не могут ничего сделать. У нас все привыкли к диалогу, и это норма, это так и должно быть, это европейский уровень.
– Когда впервые произошло приобщение к Майдану?
– Мы начали молиться, когда начался студенческий Майдан. Проводили молитву по инициативе молодежи вместе на Европейской площади. Потом начали молиться вместе каждый вечер в 20:00 возле архангела Михаила. Сначала нас было 30 человек, потом – 50, потом – 100, потом уже 300. Мы увидели, что люди из разных церквей жаждут молитвы. Тогда почувствовали, что надо делать что-то больше и начали искать возможности поставить палатку.
– А откуда она приехала?
– Мы ее начали искать. Сперва думали со Львова привезти, нам пообещали, но этот вариант не получился. А потом нашелся киевский бизнесмен, который услышал о наших молитвах. Он член другой церкви, но ему понравилась наша инициатива и он где-то нашел палатку, привез, и мы ее поставили.
– Чья была инициатива установить палатку? Или это было распоряжение руководства церкви?
– Наша структура церкви – горизонтальная, нет четкой иерархии, как в Православных Церквах. Поэтому поставить палатку предложил наш молодой пастор, Олег Магдыч, и еще его хороший товарищ из церкви «Преображение». Я его поддержал, и мы решили воплотить это в жизнь. У Магдыча, руководителя направления работы с молодежью, заместителем работает моя дочь, которая координирует работу тех, кто приходит, а еще мой сын, который постоянно несет ночную стражу. Были мы там и в ночь на 11 декабря, когда проходил штурм.
– Межконфессиональность палатки – одна из ключевых черт. Как было принято такое решение, чего удалось достичь?
– Это был принципиальный вопрос с самого начала, потому что палатка одной церкви не будет отвечать идеи Майдана. Мы все братья и сестры, мы причастны к большой христианской семье, к людям, у которых Христос Бог в разуме и сердце. Потому что если только в разуме – то ты фарисей, а если исключительно в сердце – то фанат. Речь идет о том, что если молиться – то лишь вместе. За несколько суток до этого я сделал ряд обращений ко всем церковным лидерам, прося огласить пост и молитву за Украину, потому что я чувствовал, что надо активнее молиться. Люди пришли к нам – мы не хотели рекламировать себя.
– На Майдане также стоит часовня, которую установили греко-католики. Вы с ними сотрудничаете?
– Мы сотрудничаем, мы собираемся вместе на молитвы. Они меня приглашают каждое воскресенье присоединяться, одна акция совпадает по времени с моим служением и я физически не могу присоединиться. Однако мы проводили и экуменическую молитву на сцене в это воскресенье. Это не принципиально, принципиально то, что мы делаем это вместе.
– Что происходило в ночь штурма Майдана? Расскажите, пожалуйста, что именно Вы делали?
– Я лег спать в 00:30, а уже в 01:10 позвонил мой сын и сказал, что начался штурм. Я сразу включил прямую трансляцию, стал обзванивать всех друзей, спрашивать кто, где и как сможем добраться. Младший сын был на квартире на Подоле, я решил его не будить. Но когда прибыл на площадь в третьем часу, то оказалось, что он давно встал и приехал туда. Молодежь организовалась сама. Тогда сын помолился и пошел сам к «Беркуту», в первые ряды защитников. Он мне сказал: «Папа, я знаю Бога, я не боюсь. Это другие могут сомневаться, а у меня никакого страха, потому что если вдруг что-то случится – я попаду к Нему, на Небо».
Поэтому я считаю, что молиться – это первое дело, но не единственное. Я был приятно удивлен, увидев еще 4–5 пасторов разных церквей (УГКЦ, УАПЦ, протестантов, УПЦ КП), которые услышали, что случилось, приехали туда и объединились. Сначала мы с ними молились, чтобы не была пролита кровь, я лично вижу в этом большую силу. А потом, по окончанию, все разошлись по горячим точкам, чтобы молиться дальше и морально поддерживать людей.
Попасть на сам Майдан было очень тяжело. Когда мы пришли пешком с женой, то ОМОН нас не пускал, пропускали только прессу. Я знал, что за гостиницей «Днепр» есть две арки, ведущие к Октябрьскому дворцу, через который мы и прошли на Майдан. Тогда я направил несколько сотен людей, которые искали проход, чтобы помочь всем, кто был там.
Я попал к Дому профсоюзов, там «Беркут» пытался пройти клином сквозь наш строй, однако люди разбивали их ряды с разных сторон, окружали маленькие группы бойцов, забирали щиты и отпускали их абсолютно мирно. После этого наши девчата вместе со священниками разносили чай, еду, потому что было очень холодно и стоять часами друг против друга было очень непросто.
– Что чувствовали в те моменты на баррикадах, во время штурма?
– Я знал, что это исторический момент, чувствовал что-то сверхъестественное. У меня не было страха, я чувствовал внутренне напряжение и ответственность как отец, и как лидер церкви, и как представитель общества. То был момент, когда может быть разное развитие событий. Тут мои дети, тут моя жена, тут моя страна.
Там еще был мой племянник, Игорь Калюжный, ему поставили синяк под глазом и поцарапали лицо. Ему не повезло, потому что когда Игорь пришел утром на работу и хотел отпроситься на пару дней, чтобы поддержать Майдан, – его уволили (фирма по подключению скоростного интернета, работал несколько лет). Сказали: или Майдан, или работа. И вот он пострадал еще и таким образом, до сих пор безработный. А мой сын остался целым.
– Почему реакция на Майдан среди протестантов оказалась неоднозначной? Почему многие остались пассивными к событиям?
– 50–70% церквей отказались присоединяться, проявили пассивность и равнодушие, потому что на протяжении последних двух лет государственная машина работала очень мощно. 22 года я писал десятки писем о выделении земли для строительства храма – всюду мне отказывали. Мне объяснили – ты должен быть с ними, чтобы получать то, что хочешь. Но я так не могу. Земля для бизнеса есть, для казино и ресторанов есть, а церковь не может ее получить. И даже для детей с ДЦП, которых мы лечим. Но для меня нет места, потому что я независимый, что не всегда нравится тем, кто при власти.
Для других протестантов причина отказа участвовать – это элементарный страх. Сегодня многие церковные лидеры поняли, что им для процветания нужно быть с властью, тогда тебе и земельку дадут и все, что захочешь. Посмотрите, фактически каждая сессия Киевсовета выдает участки для УПЦ (МП), потому что у них есть поддержка сверху. Но я не хочу быть разменной монетой, не хочу менять совесть, я хочу сделать свое дело честно.
Но не волнуйтесь, только сейчас куда-то все это повернется – они сразу же поддержат, все залезут резко на ту сцену, на Майдан, будут рваться к микрофонам. Пусть это не удивляет никого.
Почему я на Майдане? Потому что это не политика, а вопрос морали для меня. Когда-то я так же сказал, когда за 4 дня до второго тура в 2004 году мы пришли на пресс-конференцию. Мы говорили, почему опасно отдавать всю власть Партии регионов. Я тогда видел сущность людей, при том, что не очень симпатизировал Ющенко. В каком-то плане он был более морально целостный, чем та власть, которую мы видим эти два года. У того закрыли бизнес, того запугивают... Я вижу одно – народу нужна вера, наш народ привык этим жить. Два последних года главная цель – посеять страх, то есть самую веру со знаком минус, которая уничтожает отношения человека с Богом.
До сих пор большинство лидеров протестантских церквей запуганы. Они молчат, боятся и ждут, что перевесит и к кому примкнуть. Это очень досадно, потому что Церковь – это совесть в каждом из нас, и она говорит, независимо от того, хотят ее слышать или нет. Любая власть хочет видеть управляемую, карманную Церковь, поэтому они сажают нас рядом с собой, чтобы прикормить и чтобы мы говорили то, что они хотят слышать. Но если человек ответственен перед Богом, то будет говорить не то, что хотят слышать, а лишь правду. А для этого нужно иметь мужество. В Библии много об этом говорится – говорить правду в лицо и отстаивать правду. Если мы как христиане не рискуем в своей вере, то нужно спросить – настоящая ли моя вера.
Сейчас развелись фарисеи. Пример – видел Мирошниченко, когда встречался с Церквами. Он цитировал Библию, и все были в восторге, будто сразу были готовы полюбить ПР. когда же студент спросил о кровопролитии, то охрана зашушукала – нельзя таких вопросов. Когда я у него спросил, как у христианина, – что он думает о том, что происходит, то он промолчал. Политики прикрываются религией, потому что мы религиозны, тому есть показательное посещение храмов, поддерживается фарисейство. Поэтому, думаю, наибольшая проблема украинской Церкви и украинского верующего – это фарисейство. На словах мы христиане, мы говорим, что любим, а по сути своей – материалисты, не знающие Бога. Разве может быть в христианском обществе наибольшая коррупция, отсутствие элементарных свобод, насмешка над человеческим достоинством? Это говорит о том, что вера лишь на словах, потому что если бы Бог был и в сердце и в разуме – разве бы кто-то бил детей? Если бы Бог был в сердце и разуме – разве бы игнорировали тысячи людей, которые 25 дней стоят на морозе? Их Бог – это их чрево, это мамона, их «я» и их амбиции. Но Бог видит нашу суть, и я хотел бы, чтобы люди услышали, что есть Он на белом свете. Можно обмануть детей, но Его – никогда.
– В Молитвенной палатке звучала такая фраза: «Иисус ушел из церкви на Майдан». Вы с ней согласны?
– Я абсолютно согласен. В субботу вечером была всеукраинская молитва на базе Межцерковного Совета, там было больше тысячи людей. Я там выступал и тоже сказал свое мнение. Абсолютно неправильно ждать, когда к нам придут люди, – мы должны сами идти к ним. Я убежден, что на Майдане решается не только судьба людей, и Церковь должна быть там. Бог есть везде, но Его проявлений больше всего именно там, где есть дух любви, братства, где есть надежда и мечта – это зародыш той веры, которую дает Бог.
Мой сын сказал: «Когда мы стояли рядом с «Беркутом» и пели гимн, я ощущал Дух Божий так мощно, каждой клеткой моего тела, как никогда раньше». И это возможно, потому что он был не только словом, но и делом с Богом. Поэтому, если ты хочешь особенно ощутить Его – иди на Майдан, но не на 10–15 минут, как на экскурсию. Иди и служи – собирай мусор, поддерживай людей, корми, раздавай Евангелие, молись. Потому что Иисус пришел служить и отдать. Это важнее чем брать, и это наша миссия на этой земле.
Я призываю всех служить и отдавать везде и всегда, особенно там, где людям так тяжело. Там нужно быть. И если бы Иисус мог быть физически здесь, я уверен, Он был бы на Майцдане вместе с нами.
– Стоит ли ожидать определенных перемен для самих Церквей после майдановских событий? Каких именно?
– Заметил после распада СССР, что те лидеры, кто шел на компромисс с властью, впали в какой-то кризис. А те, кто был придушен, просто взорвались активностью. Поэтому те, кто рискует, служит на Майдане, – те очень прогрессивно будут развиваться дальше. А те, кто ждет, куда, как и что, – не знаю, не думаю, что их ждет то же самое.
Очень тяжело представить, как именно пройдет кульминация и развитие событий. Это непросто, и я не могу прогнозировать. Но однозначно скажу: Украина уже никогда не будет такой, как была последние два года. Думаю, что раньше была растеряна, было определенное депрессивное состояние, утрата надежды, молодежь думала сбежать за границу. А тут проснулся вулкан внутри страны, зажег огоньки в глазах людей. О чем я мечтаю и о чем молюсь: чтобы в Украине была такая власть, которую гражданское общество могло бы полностью контролировать, могло бы снять президента, если он не справляется. Он должен служить нам, исполнять наши желания и развивать. Пусть мы их сменим хоть 10 раз – мы будем пробовать и объясним, что в лидеры нужно идти с чистой совестью, а не с желанием набить карманы. Надеюсь, что Бог поможет найти того человека, который будет служить народу. Чем беднее президент – тем богаче будет страна. А чем богаче президент – тем беднее она будет. Человек, служащий другим, не прячется, ему не нужны телохранители и ОМОНовцы. Он не боится, потому что честно делает свое дело. Поэтому я мечтаю, чтобы такое было в Украине.
Беседовала Татьяна Мухоморова