Интервью с архиепископом Харьковским и Полтавским Игорем (Исиченко) о Голодоморе 1932–1933гг., его последствиях и о том, какой должна быть память об этой трагедии
– Владыка, сегодня одни спрашивают: как Бог мог допустить Голодомор. Другие говорят, что это наказание за грехи. Есть ли богословское осмысление такого ужасного явления как Голодомор?
– Христианская теодицея исходит из того, что бесконечно добрый Бог не делает зла. Зло появляется там, где человек противопоставляет себя Богу, поднимает бунт против Него, легкомысленно стремится создать свой, альтернативный мир – без Бога, без евангельских ценностей.
Голодомор не является изолированным эпизодом из нашего прошлого. Он вполне логично вытекает из коммунистической доктрины, откровенно сформулированной Максимом Горьким в названии его классической статьи: «Если враг не сдается, его уничтожают». Мир традиций украинского сельского быта, крепко опиравшийся на христианскую мораль и ритм церковного богослужения, был враждебным большевистской утопии. Поэтому он был обречен на уничтожение с того момента, когда красноармейские отряды пересекли границу Украинской Народной Республики. Недостаточно организованное сопротивление оккупантам, общественная апатия, легковерное восприятие пропагандистских обещаний земли крестьянам или «политики украинизации» создавали предпосылки для геноцида. И хотя Голодомор 1932–1933гг. был самым кровавым эпизодом геноцида, его можно понять и достойно оценить лишь в общем контексте противостояния красной диктатуры и жестоко искореняемых ею христианских составляющих нашего национального бытия и их носителей в обществе.
– В ХХ в. другие народы тоже подвергались массовому уничтожению, геноциду – евреи, армяне. Можно ли в таком случае проводить параллели между Голодомором, Холокостом и истреблением армян?
– Да, конечно. Геноцид во всех этих случаях одинаково направлен против этнических сообществ, господствующий режим которых представляется препятствием к созданию или сохранению империи – Османской, нацистской, советской. Причем корни противостояния скрыты не в политической самоорганизации истребляемого этноса, а в его образе жизни, морали, сознательном или подсознательном чувстве национальной обособленности. И каждый раз организаторы геноцида демонстрируют отрыв от собственной религиозной традиции – то ли христианской или иудейской (нацисты, коммунисты), то ли исламской (младотюрки).
– Прошло 80 лет после Голодомора. Оправилась ли Украина от этой трагедии, в частности, на ментально-духовном уровне? Ощутимы ли еще последствия страха?
– Полезно было бы сравнить карты национальных потерь во время геноцида ХХв. с популярными с 2004 года картами электоральных симпатий жителей разных регионов Украины. Я не удивлюсь, если голубые или красные цвета будут доминировать в регионах, опустевших в межвоенное время от политических репрессий и голодоморов. Идеологическая индоктринация, сопряженная с переживанием опасности голодной смерти, которая закрепилась в генетической памяти, – мощное психологическое оружие. Потомки тех, кто воспринимал коммунистическую оккупацию 1917–1920гг. как абсурдную случайность, десятилетиями усваивали тяжелую науку выживания в империи зла. Они учились приспосабливаться, скрывать свои мысли, всегда сохранять продукты на черный день, держать в кладовке мешок с сухарями и чистым бельем. Они отвыкали помогать друг другу, делиться с бедным, защищать невинно обиженных. Духовное оздоровление этих поколений требует времени, достойных доверия общественных лидеров и институтов, экономической справедливости. Как всякий больной, эти люди нуждаются в доброжелательном внимании, любви, понимании. Именно в том, чего не хватает посткоммунистическому обществу.
– Возможно поэтому на Западе Украины, где Голодомора 1932–1933 гг. не было, так намного болезненнее воспринимают эту катастрофу, чем на Востоке?
– Я бы не решился сравнивать, где Голодомор 1932–1933гг. воспринимают болезненнее. Соседки могут громче плакать над потерей матерью ее единственного сына, но окаменелая от горя мать переживает эту потерю неизмеримо глубже. Для галичан Голодомор стал общественной драмой, проявлением грубости коммунистического режима. Для нас, восточных украинцев, это глубоко личная трагедия, которая затронула почти каждую семью. От нее можно было прятаться за пропагандистскими миражами, ее можно было силой стирать с исторической памяти, но рубцы от нее всегда оставались на каждой душе. И то, что о голодоморе долгие годы нельзя было говорить при чужих, вовсе не означает, что о нем забыли. Мой 84-летний отец никогда не забудет мертвые тела, которые ему приходилось обходить на улице, или смерть своего обессиленного голодом дедушки...
– От кого Вы впервые услышали об ужасах Голодомора, от отца?
– Нет, от бабушки. Она предпочитала рассказывать об этом, когда мы были наедине, и приучала никогда не говорить о Голодоморе с чужими. Эти воспоминания были чем-то глубоко сокровенным, не предназначенным для посторонних. Тем более, делиться ними с незнакомыми людьми было реально опасно. Помню, позже на фольклорной практике (в 1975 году) пожилой крестьянин, который начал откровенно рассказывать нам, студентам, о Голодоморе, заметил, что кто-то из девушек незаметно записывает услышанное. Как он от нас убегал!
– Сейчас о Голодоморе можно говорить открыто. Однако те, кто его пережил, предпочитают молчать. В чем, по Вашему мнению, причина?
– Жертвы Голодомора, как и любой катастрофы, остаются психологически зависимыми от нее и не желают возвращаться к ней в воспоминаниях, вновь и вновь переживая боль потерь, чувство собственного бессилия. А еще сказывается неверие в искренность собеседников и в реальность общественных изменений в Украине. Живя преимущественно в регионах, возглавляемых политиками просоветской ориентации, наши ветераны не чувствуют себя освобожденными от власти коммунистической бюрократии. А значит, они и держатся чутко, стараясь не говорить того, за что в прежние времена были бы наказаны. Кроме того, они инстинктивно убегают от попыток эксплуатации их боли в политических целях.
– Владыка, скажите, пожалуйста, как же тогда на государственном уровне отмечать дату Голодомора? Что нужно сделать, чтобы жертвам этой трагедии было выказано уважение, а живые вынесли для себя урок?
– Память о Голодоморе необходимо прежде освободить от политических спекуляций: саморекламы на фоне крестов памяти жертв национальной трагедии, сооружения за счет нищего бюджета монументальных сооружений, устройства шумных процессий. Единственный достойный монумент в честь миллионов жертв геноцида ХХв. – это создание национального государства, способного заботиться о здоровье и безопасности своих граждан, свободного от доминирования агрессивных идеологий и партийного или кланового волюнтаризма, чуткого к общественному мнению. Вот вокруг создания этого монумента нам и стоит всем сплачиваться.
День памяти жертв Голодомора и политических репрессий представляется мне днем покоя и раздумий, для христиан – днем заупокойной молитвы. Встреча с памятью о погибших должна быть, прежде всего, индивидуальной, спонтанной – будет ли эта встреча проходить в Церкви, у зажженной в доме поминальной свечи или у креста памяти. Для живых уроком из жестокого опыта геноцида, пережитого украинцами, является недопустимость общественной апатии, молчаливого попустительства злу, свободного или несвободного содействия чужой агрессии. Без постижения искусства национальной солидарности, возведенной на прочном фундаменте братской христианской любви, мы никогда не сможем чувствовать себя защищенными от угрозы новых геноцидов.