Если наш взгляд случайно падает на них, мы, чаще всего, отводим глаза и торопимся пройти мимо. Даже если сердце защемит от жалости. Ведь что мы можем изменить? Чем можем помочь этим детям из параллельного мира? Параллельным детям… Но оказывается – можем! Тому подтверждением история семьи Александра и Лилии ДИЦУЛ, которые доказали: параллельные прямые все-таки пересекаются.
Вера не живет по расписанию. Не оживает, когда нам нужно срочно «к Богу на прием» или согласно графику служений. Она в нас ежесекундно. Пульсирует вместе с сердцем. Она в каждом нашем решении, в каждом взгляде, каждом вздохе.
Как это – быть современным верующим? Проживать и переживать каждый миг своей жизни, сверяя с главной Инструкцией, Словом Божьим. Выбирать ту или иную дорогу, делать непростые шаги. Падать, подниматься и продолжать свой путь. Радоваться и неустанно благодарить Бога за еще один подаренный день...
Об этом наши истории. Истории обычных людей, решивших однажды доверить свою жизнь Богу.
Если наш взгляд случайно падает на них, мы, чаще всего, отводим глаза и торопимся пройти мимо. Даже если сердце защемит от жалости. Ведь что мы можем изменить? Чем можем помочь этим детям из параллельного мира? Параллельным детям… Но оказывается – можем! Тому подтверждением история семьи Александра и Лилии ДИЦУЛ, которые доказали: параллельные прямые все-таки пересекаются.
Маршрутка домчала нас на окраину столицы довольно быстро – утренние пробки уже рассосались. Оглядевшись, замечаем, что со стороны высоток к нам на встречу идет женщина – невысокая, энергичная, загорелая, обаятельная. Глядя на нее, трудно поверить, что более 20 детей называют ее мамой.
Лиля с утра уже успела смотаться на велосипеде на рынок, кое-что сделать по дому. Детвору не будила – утренний сон такой сладкий, да и для самой время тишины каждый раз подарок. Тем более что муж вместе с половиной детей уехал накануне повидать своего сына и внука. Традиционную поездку отменять не стали, хотя в тех местах и очень не спокойно сегодня.
У Саши и Лили это второй брак. Своих детей двое: у Саши – сын (38 лет) от первого брака, у Лили – дочь (28 лет). «Не своих» уже пошел третий десяток (они из тех, для кого чужих детей не существует).
Консьержка нам приветливо улыбается. К частым гостям шумного семейства уже привыкла. После долгих мытарств и борьбы с вездесущей бюрократией Саша и Лиля десять лет назад въехали в только что сдавшийся дом на «краю географии». Киевская мэрия выделила семье четыре квартиры. Поверьте, это не много.
Поначалу соседи недоумевали: когда же на первом этаже их дома откроется магазин. Они ведь еще не знали: чтобы прокормить 10 детей, нужно делать серьезные закупки – упаковками, коробками, мешками.
Саша и Лиля вместе с дочерью переехали в Киев из Мариуполя в конце 90-х. Очень уж хотелось им приблизиться на шаг к своей мечте, поэтому и согласились на работу в частной христианской школе в столице. Позади осталась прежняя жизнь: Саша был пастором в церкви, Лиля преподавала русский в престижной школе. Вскоре стало понятно, что все обещания – пустые слова. Толком ни зарплаты, ни жилья, а со временем и работы не было. Но всегда с ними была способность, словно магнитом, притягивать к себе детей. Где бы ни появлялись Саша и Лиля, дети висели на них гроздьями. Лиля, наливая кофе, вспоминает, что и на первое свидание ее будущий муж пришел не один, а в компании семерых детей. Смеется, видимо тогда уже ей был дан знак свыше.
Наш задушевный разговор за чашкой утреннего кофе несколько раз прерывали телефонные звонки: традиционно беспокоили работники соцслужб и Саша сообщил, что Мариуполь встретил его с ребятами хорошо. Эти отвлечения все же не помешали нам немного окунуться в жизнь дома семейного типа, познакомиться с его обитателями и попытаться понять секрет их счастья.
Далее Лилин рассказ о своем житие-бытие. Честно. Почти без купюр.
У нас была Мечта, чтобы появился дом семейного типа, чего в Украине не было на то время. Это был 1999 год. А началось все еще в Мариуполе, когда к нам прибилась девочка. У нее была мама, но она бродила по улицам. Мы забирали ее к себе на выходные, она была ровесницей моей Юли. Постепенно появилась эта идея, что таким образом можно помочь подобным деткам.
После христианской школы я работала в реабилитационном центре для детей, где стабильно платили. Думала: зачем мне брать детей, если в центре такие же дети, я и так с ними постоянно. Но внезапно директор нас выгнал, очень жестоко поступил.
А усыновление или опеку над детьми надо официально оформлять, никто не хочет это делать, потому что никто и никогда так не делал. Для того чтобы взять ребенка, у тебя должна быть киевская прописка, работа, куча разрешений от всяких инстанций, начиная с пожарников и санстанции, заканчивая наркологом. Глупые справки, которые нормальный человек по-честному взять не может.
Руки опускались. Но несмотря на все слезы, на эти «всё, сдаемся, ничего не получается», мы с Сашей все равно двигались в этом направлении. Работали в детском доме, занимались уличными детками, кормили, служили им, поддерживали, к себе забирали. На Левобережке у детей была «нычка». Они там жили, а мы залезали к ним. Вход часто заваривали, чтобы они не могли выбраться, мы их вытаскивали оттуда. Сегодня встречаешься с ними, а у них уже свои дети, некоторые усыновленные. Мои девчонки – Тоня, Вика – сейчас уже имеют свои семьи. Они мне говорят: «Мы будем, как и вы, брать на воспитание. Правда, вы – сумасшедшие, вы брали много, мы так не будем».
Сейчас это совсем другой сценарий. 10 детей – это 10 совершенно разных характеров (в доме семейного типа одновременно на попечении 10 детей – прим. авт.). Очень хорошо, что я успела окончить институт, ходила на множество спецкурсов. Я просто слушала и внимала, думая, как вытащить ребенка, как достучаться до него. Социальных служб очень много, но по факту помочь можем только мы. Мы сами. А если бы у нас не было за спиной всего этого опыта, всех разочарований, если бы мы не видели этого ужаса – мы бы не были готовы.
Часто журналисты у нас спрашивают, почему мы начали это дело. Каждый раз вспоминаю начало 2000-х, когда я просто спотыкалась об этих детей. Было время, когда их не было на улицах, а потом от них просто кишело. Я забирала свою Юлю с учебы, мы шли через подземный переход и постоянно их видели. А многие люди говорят, что они этого не замечали.
Двери перед нами закрывались, царил кошмар, мы только просили, чтобы за нас молились. Нас везде отфутболивали, везде выставляли какие-то 20 пунктов нереальных требований. К примеру, как-то спросили, кем я работала. Говорю: учителем. Ответ: мы вам не дадим детей. Почему? Вы их замучаете, вы хотите реализоваться за счет детей, а нам нужна нормальная семья. И такое случалось. А еще как-то в департаменте нам ответили, что не допустят до работы никого из верующих. А потом на тренингах по работе с детьми сидели только верующие. Эта же чиновница, которая сперва нам во всем мешала, переписывала документы и распоряжения нам во благо.
С этими детьми все происходит по-особенному. Если приходит ребенок, у которого никогда не было ни своего места, ни своей кровати – нужно закрепить это за ним, показать ему, что бывает свое место и вещи. Кроме того, редко кто соглашается брать ребенка в 14–15 лет, но нас не спрашивают, это наша работа. Дают – и все. По документам мы можем отказаться от того или иного ребенка, но сами по себе не можем этого сделать.
Для них слова «мама» и «папа» – это просто как названия. Они ничего в них не вкладывают. Предательства, через которые мы проходим, это показывают. Дети уважают нас, но по-своему.
Я сама раньше не замечала разницы с обычными мамами. Сколько раз за день они обнимают ребенка, говорят, что любят, как выгуливают своих чад... А у них этого не было. Тебе всегда кажется, что ты недолюбил, недоделал что-то. Но это все равно неизмеримо больше, чем получили те дети, которые ходили параллельно.
У них в глазах мы – предательницы. Все матери. Потому что их мать когда-то отказалась от них. Как-то нам привезли нового мальчика, ему было совсем тяжело. Спустя несколько дней я присела возле него и попросила: «Разреши мне побыть твоей мамой». Как бы они потом ни тянулись к своим настоящим родителям, но на этот период я для них «мама».
Мне говорила одна девочка, что не могла терпеть даму в шляпке, которая спускалась в лифте. Ее это раздражало, она ее ненавидела заочно, потому что ее били, насиловали, в то время как другие могли просто ходить в шляпке. Если спросить, почему ребенок был таким жестоким, он не сможет ответить. Просто нужно проживать с ним каждый день и не мучиться вопросом, когда произойдет перемена. Произойдет, просто у каждого по-разному, но обязательно произойдет.
У меня был воспитанник Валера, выброшенный матерью, его нашли только на седьмые сутки в подъезде. Отдали в детдом, там его хотели продать за границу, потому что хорошие дети уходят за хорошую сумму. Мы его забрали, когда ему было 5 лет. У подобных детей очень сложный процесс вхождения. Они жестоки, а почему им не быть такими?
Наш Валера был в запущенном состоянии. Когда воспитательницы приходят и уходят, когда ребенок сам себя кормит – это не формирует его должным образом. И мозг нормального ребенка отличается от того, кто был без материнской опеки. У него в мозгу как будто черные провалы, потому лучше брать детей до пяти лет, их легче восстановить.
В сентябре мы наняли независимого психолога. Специалист протестировала ребенка и сказала: мамочка, он никогда не будет готов к школе, у него ничего не получится. Прошло 9 месяцев. Мы откормили детей (Валера поступил вместе еще с одним мальчиком – прим. авт.), переодели, постоянно их обнимали, укладывали, поднимали и держали их как можно ближе к себе. В апреле я пошла в школу, где учатся все наши воспитанники. Это единственная школа, где нас никто не гнобит. Повела я однолеток в школу, у одного был ноль хоть с какими-то прогнозами, а у Валеры ноль и никаких перспектив, вообще ужас. Проходят они тесты. Дети нормально себя ведут, общаются, реагируют на все – это не те нули, которыми они были. Смотрю ведомость: лучший результат поступающие выдали 10,5 баллов, а у моих – по 8,5. Замечу, что их не вытягивали специально. Они просто барахтались тут 9 месяцев вместе с нами и все.
***
Как это происходит на деле, мы наблюдали во время первого визита в этот гостеприимный дом. Тогда один из «новеньких» мальчиков застенчиво стоял в стороне, не решаясь присоединиться к шумной компании, сидевшей за накрытым столом. Лиля с Сашей общались с неизвестными для него людьми. Мальчик робко попытался проскочить, но его поймала уверенная рука «мамы». Лиля притянула его к себе, взъерошила волосы и обняла. Обходя дальше стол, ребенок попал в объятия Саши, который защекотал его усами и наговорил на ухо всяких хорошестей. Мальчишка, с трудом скрывая бурную радость, так и курсировал между своими «родителями», собирая нежности.
Мы уезжали в феврале в Крым, в санаторий, где традиционно встречаем весну. Еще ничего по телевизору не говорили про аннексию и волнения, но мы уже все видели, не могли поверить, что это происходит на самом деле. Все только началось, а мы уже взяли билеты, чтобы, как и каждый год поехать в Партенит. Я испугалась. Мы решили сдавать билеты, детьми нельзя было рисковать...
В среду у нас был поезд, а во вторник Саша раздал детям чемоданы. И мы все же поехали, потому что должны показывать детям пример, учить, как преодолевать трудности. Тогда мы были в вагоне одни, дети радовались и занимали любимые места. Единственное новшество – таможня, которая глубоко внутри раздражала, но сами таможенники были лояльными. Ночью нас разбудили, попросив показать документы и попутно извинившись за неудобства. Доехали до Симферополя, вышли – а там российские флаги. Это было дико. Везде стояли дружинники и осматривали каждого, смотрели, кто с чем приехал. Вот тогда я и услышала, что следующий на очереди – Восток.
Зимой рядом с домом у нас стояли блокпосты Самообороны. Холодно, мороз, люди мерзли. Каждый день я водила туда детей. Мы носили защитникам чай, бутерброды, помогали им, чем могли. Тоже было важно показать детям, как нужно поступать, чтобы они в дальнейшем не стояли в стороне.
Первые три года мне было очень тяжело. Я задавала себе вопрос, зачем я это делаю. Ревела часто. Все живут как люди, все 3,5 млн жителей Киева. И какие-то ненормальные внезапно приезжают из Кременчуга, из Мариуполя, из Донецкой области, берут этих детей и тянут их всю жизнь. Всегда на курсах мы видели, что не было ни одного волонтера из Киева.
Было время, когда я очень похудела, сильно переживала и уставала. Мы долго жили втроем с дочкой, и я привыкла готовить мало. Я банально разучилась рассчитывать порции, продумывать меню и т.д. Еды не хватало, все съедали дети, а мне даже облизать было нечего – они все подчищали. И пока я всех накормлю, мне ничего не останется.
Дверей нет, закрыться не могу, меня дети и из туалета достают. Тогда я стала приходить на кухню в шесть утра, когда все еще спали. Делала себе кофе. И вот эти ранние полчаса пью кофе, ни о чем не думая, у меня такая отключка и подпитка была.
Как-то мне в руки попали документы американцев на усыновление ребенка-иностранца. Они проходят серьезный курс «молодого бойца». На одной из страниц анкеты увидела вопрос: «Как вы справляетесь со своими стрессами?» Я тогда села за стол и начала для себя прописывать пункты отдыха. Первый способ, самый любимый и эффективный, но к которому я уже несколько лет не прибегала, просто идти в парикмахерскую и делать укладку феном. Еще вариант – куда-нибудь попутешествовать. Но когда мы взяли детей, то потеряли возможность на кого-то их сбросить, нас заменить никто не сможет. Моменты выходного или спокойной ночи – это не для нас.
У меня есть заветная мечта – куда-то уединиться с мужем, приготовить что-то вкусное и кормить его со своих рук. Я не знаю, когда это будет, но это меня сильно вдохновляет.
Очень часто я из последних сил переставляю ноги, дети меня присаживают подлостью, но для них это ничего не значит. Их ничего не тревожит, иногда у них нет милосердия или совести. Но я молю Бога, чтобы это у них восстановилось.
Мне психиатры говорят: не верь в теорию генов. На ребенка влияет то, куда он помещен. А потому семьи верующих и неверующих отличаются. Те, кто оказывался в семье верующих, обрастали какими-то «флюидами». Мне неверующий психиатр говорил, что «что-то у вас такое летает, что все меняет, так что делайте все так же дальше, я это объяснить не могу; просто продолжайте быть верующими, теории генов не существует».
У нас и ВИЧ-инфицированные дети есть, они родились такими из-за родителей-наркоманов. В наличии у них торможение, неуспевание, все заморожено, как будто заспиртовано. И когда мы проходим медкомиссию, то специалисты видят детей и лихорадочно ищут причину таких проблем. Когда дети выходят из кабинетов, то я спрашиваю, что ожидает ребенка и что я должна делать. И вот эти неверующие врачи задумываются и говорят – организм способен это все перебороть, нужно только верить и ждать.
В целом, когда говоришь детям, что нужно верить – у них восстает все естество. Мы их просто сажаем в машину, возим с собой в церковь. Когда мы сидим с ними на служении, многие демонстративно засыпают, мы их фотографируем и показываем, как это выглядит со стороны. Мы все равно стараемся брать их с собой, ходим в церковь «Благая весть», потому что там есть служения для разных возрастов, что нам и нужно. Там доверительная атмосфера, они слушают, смотрят. В церкви другие люди повторяют то же самое, что и я говорю, – это срабатывает. Бывает, что дети после ухода из нашей семьи не ходят в церковь, но когда затевают свои семьи, рассказывают мне, что молитвы спасают.
Наше дело просто вкладывать и показывать детям, как можно жить по-другому. Жить просто, не корить себя, что мы не такие верующие, как это подобает. Бывает, что и мы срываемся – тут можно так каждый день переживать, дети специально провоцируют, каждый по-своему. В школе тебя ругают поначалу, в поликлинике кричат, как можно было довести ребенка до такого состояния, когда в ушах нет барабанных перепонок, зубы выросли в три ряда и т.д. Никто ничего не слышит. Я на все амбулаторные карты наклеила наши визитки, чтобы хоть видели, кто мы такие. Или задают такие вопросы, что неудобно. Как я могу сказать, что при ребенке разорвали его мать? Это вообще трогать нельзя, а как реабилитировать такого малыша?
У нас есть одна традиция. В 7:00 дети встают, к 7:30 все сползаются в нашу молитвенную комнату, и мы просто молимся вместе. Это комната, через которую нужно пройти к туалету и кухне, потому все присоединяются, не могут обойти нас. В другой раз дети удивляют, когда приходят с Библиями и начинают трактовать разные моменты Писания. Это классно, это нам нравится, мы их хвалим, а потому они будут читать дальше, чтобы их еще раз похвалили. Не скажу, что все гладко, иной раз хочется сорваться, но нельзя. И потом мы находим новые силы, чтобы двигаться дальше.
Меня спрашивают, в чем секрет успешной работы с детьми. Может, потому, что это наше предназначение? Я заметила, что это просто появилось в определенный момент. Может, я для этого и пришла в этот мир. У меня мама все время говорила: никогда чужой ребенок не станет своим, никогда ты его не полюбишь. И так мне говорили многие. Но в какой-то момент просто приходит восстановление, попадаются эти спасательные круги от жизни, когда ты барахтаешься, а тебе дают новые силы, и ты плывешь дальше.
Я в принципе счастлива. Я не жалею, что шла к своей мечте таким путем. Если быть откровенной – есть такие моменты, когда я жалею о своем выборе, особенно когда мама начинает меня жалеть. А если глянуть на ситуацию в целом, то да, я счастлива. Это то единственное, что я могу делать. И это то, ради чего я здесь, ради чего живу. И потому, когда меня спросят, кем я работаю, я отвечу – мамой.
***
К концу нашего разговора на кухню потихоньку сползаются дети. Выспанные, умиротворенные, в меру любопытные. Однажды в их жизни появились Саша и Лиля. Параллельные миры пересеклись. Теперь нужно просто дождаться перемен. У каждого в свое время.