Говорить о русской монашеской традиции, не учитывая общехристианский монашеский опыт, бессмысленно. И сколько бы ни писали об исключительности монашеского подвига на Руси, без мудрой оглядки на Фиваидскую пустыню с её отшельниками, это будут только слова.
Сами русские монахи охотно признавали себя наследниками древних иноков Египетских, Палестинских, Сирийских пустынь, внимательно взирали на Западное монашество и равнялись с Константинопольскими монастырями. Но особая любовь, по традиции, у чернецов Руси была к Афонским монастырям.
Согласно Нестору Летописцу и «Печерского патерика», именно там и положено начало русского монашества. Предание гласит об афонском монахе Антонии из Черниговского Любеча, вынужденного покинуть возлюбленную гору Афон по благословению своего духовника, чтобы положить начало русскому монашеству.
И здесь происходит коллизия: Антоний приходит в Киев и обнаруживает монастыри! К тому времени они возникли не только в Киеве, но и в Чернигове, Новгороде, распространились по всем крупным центрам Руси. Мы не знаем: были ли там только греческие монахи или русичи заметно разбавляли эллинский говор. Но, наверняка, монастыри носили характер просветительских центров, оплотов христианской культуры и образования. Эти обители поддерживались князьями и греческими епископами. Им дарили земли, строили для них храмы, преподносили иконы, книги, утварь.
Антоний посетил их. По всей видимости, его там приняли. Но святогорец не смог жить в этих официальных монастырях. Он был воспитан в другой традиции и искал священного уединения.
Если мы обратим свой взор на историю возникновения великих лавр в Египте и Палестине, то увидим, что начало им полагалось тоже отшельниками. Преподобные Павел Фивейский, Антоний Великий, Макарий Великий, Феодосий Великий, Евфимий, Харитон, Симеон Столпник – это все подвижники пустыни, которые удалялись прежде всего ради спасения своей души. Но тот свет, который излучали их души, обретшие Царство Небесное, был столь ярок и привлекателен, что к ним устремлялись сотни и тысячи последователей, чтобы научиться возможности заполучить блаженное состояние святых.
Не стоит думать, что отшельничество является уникальным в истории Христианства. Дело в том, что во все времена уединение религиозного характера вызывало уважение и даже мистический страх по отношению к личностям, принесшим себя в жертву глубокой сосредоточенности. Любые известные нам религиозные культы воспринимали такой шаг, как некую инициацию к более высоким ступеням духовного возрастания.
Надо так же учесть, что и иудейская традиция не гнушалась такой практики. В Египте в первые века существовали уединённые иудейские общины, которые жили по своему уставу. Они скрывались в пустынях ради сосредоточенного изучения Торы.
Следует помнить и о традиции ессеев, которые во многом напоминали возникшие через три века христианские обители.
Всё это накапливало гигантский опыт, который вместе с вдохновенным напоминанием о великих Божиих пророках, удалявшихся в пустыню, полагал начало Христианскому монашеству. А вместе с ним и русскому монашеству.
Так в чём же всё- таки главная загадка русского монаха? И кого можно назвать русским монахом?
Очень интересным мне представляется тот факт, что все монахи на Руси считают своими основателями именно преподобных Антония и Феодосия Печерских. Почему интересным? Да, дело в том, что формально можно говорить, что отцом монашества стал преподобный Антоний из Любеча. Но традиция упорно добавляет и Феодосия!
И почему эта традиция игнорирует тот факт, что и до Антония были монастыри на Руси? (А есть мнение, что некоторые из них возникли ещё во времена княгини Ольги.) В этом виноват не только Летописец.
Дело в том, что «парадные» монастыри не произвели на русичей какого-либо впечатления. Но любо было им видеть лапотного чернеца в Варяжской пещере, молитвам которого поверили со всей искренностью ещё огрубелого в язычестве сердца. Он, отшельник киевских холмов, повернул их души к недосягаемым прежде Небесным высям!
Опыт святогорского монашества, который принёс преподобный Антоний Печерский, стал близким и созвучным русской душе, ищущей отдохновения в глубинах своей лирической души и, одновременно, очищения от суетных дрязг, провоцируемых всевозможными как русскими, так и чужеземными сеньорами разных мастей.
Трудно понятое удаление в недра земли, чтобы вознести свои молитвы к Небу, очень трогало простой народ. И потому простецы, и достаточно грамотные на то время вельможи, устремились к убогой келии подвижника. Некоторые из них, соприкоснувшись с тишиной души старца, уже не желали оставлять место у его ног и просились остаться в учениках. Так стал понемногу выкристаллизовываться на этом фоне пещерного подвижничества и образ преподобного Феодосия.
Он пришёл к пещере преподобного Антония очень молодым. Был, по всей видимости, грамотен и из зажиточной семьи. Но юношеский максимализм не дал ему возможности успокоится в родительском тереме. И он потребовал возможность достижения Царства Небесного опытом Антония.
Удивительным стало то, что преподобный Антоний Печерский был последовательным в подвигах одноименному ему Антонию Великому. А Феодосий Печерский наследовал путь святого, имя которого принял в монашестве – преподобного Феодосия Великого.
Ведь если Антоний был убеждённый отшельник и до конца своей жизни пребывал в уединении, то Феодосий Печерский, напротив, вывел братию из уединённых пещерных недр, чтобы умудрённых опытом пустынножительства поставить на «свешник» продолжения монашеского служения уже в ином качестве.
Преподобный Феодосий Печерский, подобно Феодосию Великому, устроил на Руси первый монастырь по общежительному уставу.
И это деяние было освящено благословением преподобного Антония, что в глазах русичей сделало его авторитетным и богомудрым. Русь приняла новую форму монашества – общежительную, что напоминало некую коммуну богоизбранных людей. И идеал отшельничества стал в общественном мнении индивидуальным и специальным видом подвига. Тогда как общежительный монастырь напоминал Горний Иерусалим и этим сравнением соделывался безупречным.
Надо сказать, что в первое время, судя по летописи, Печерский монастырь был и впрямь безупречен. Авторитет его насельников был самым высоким. И именно это было поводом для интриг и политических игрищ вокруг обители. Ведь правителям было важно заручиться поддержкой Печерского монастыря, что не всегда нравилось их оппонентам.
Итак мы имеем на Руси два вида монашеской жизни, которые оформились благодаря двум искренним служителям Богу в одном и том же монастыре: отшельничество и общежительность. Каждый из них свят и дорог, как драгоценное приобретение Христианской Руси.
Позже под влиянием той же горы Афон на Русь проникли ещё и другие формы монашеской жизни: каливиты и скитские образования.
Каливиты внесли свою традицию в монастырскую систему, превратив обители (и на продолжительное время сам Печерский монастырь!) в слабое подобие общежития, поскольку братия уже не жили коммуной, пользуясь общим имуществом в равных долях, но каждый обустраивался в обители по своим личным средствам.
Скиты, в свою очередь, пытались возродить уединённость монашеской жизни, но условия тогдашней Руси, когда все горы, поля и леса уже кому-то принадлежали, понуждало скитян держаться своей материнской обители, которая могла политическим и духовным авторитетом утверждать их существование и вовремя прикрыть в спорных имущественных случаях.
Каждая из этих форм монашества соответствовала духу своего времени и историческим коллизиям. На них оказывалось сильное влияние как с Христианского Востока, так и с Запада, где мистический опыт всё больше уходил в чувственную сферу.
Русские леса становились духовными пустынями. Пустынники уходили от людей, но находились в тесном общении с природой, богатой флорой и фауной. Постепенно рождался особый монашеский романтизм, проявившийся в таких замечательных подвижниках как преподобный Сергий Радонежский, преподобный Пафнутий Боровский, Сергий и Герман Валаамские, Савва Сторожевский. Они созерцали Бога в Его творении и истово наследовали древних подвижников, претерпевая специфические для русской земли того времени трудности. При этом их авторитет становился непререкаемым не только в церковной среде, но и в светских властных кругах. Они оставались верными своим лесам с деревянными келиями и церковицами, но тихий, смиренный их голос гремел на всю Святую Русь.
Падение Константинополя наложило отпечаток на церковную жизнь и отношение к монастырям на Руси, которая стала постепенно приходить в себя после татаро-монгольского нашествия. Теперь Московская Русь брала на себя «должность» «третьего Рима». Поэтому и монастыри начинают рассматриваться как обители, замещающие славные константинопольские монастыри. Они всё чаще становятся «царскими» и требование к ним увеличивается вместе с приумножением пожертвований. Общение с древними и славными обителями, оказавшимися на завоеванных османами территориях, становится тесным, из-за того, что те регулярно присылают просителей к российским богомольцам за пожертвованием. Многие греческие монахи, побывавшие в русских обителях, отзываются о чернецах с высокой похвалой. Но при этом видят в богослужебных уставах некоторые несоответствия традициям Восточных Церквей. Это не может не вызывать ревность у российской иерархии, которая претендует быть хранительницей Православия. В итоге возникла знаменитая реформа Патриарха Никона, потрясшая Северную Русь противостоянием «никониан» со «староверами».
В отстаивании древних традиций активную роль заняли удалённые от царских милостей монастыри. Это была трагедия, надломившая душу Руси и вместе с ней поставившая монашество на иной уровень. Оно теперь было в ярком противопоставлении: официальное, обласканное, и ревностно хранящее древние обычаи и потому гонимое, ссылаемое, казнимое.
В это же время на землях Литовской Руси монастыри созидаются и живут благодаря православной шляхте. Но назвать их образцовыми нельзя в силу того, что эти обители всё чаще используются как оборонные крепости, школы, библиотеки, хранилища, военные склады. Архиереев и архимандритов можно было видеть гарцующими на лошадях в рыцарских доспехах. При этом авторитет в народе у них был не высок. Хотя простые монахи пользовались любовью. Юго-Западная Русь всё меньше походила на Русь, увлекаясь западными традициями, западной формой как обучения, так и религиозной философии. Монашество было недостаточно организовано, и потому легко переходило из монастыря в монастырь, не беспокоясь об обетах. Духовенство вообще в то время не отличалось высокими христианскими качествами, и единственное, что можно было им вменить в подвиг, так это то, что они оставались с народом в Православии, которое всё больше становилось маргинальным, народным, на уровне поверий.
Но при этом были и выдающиеся фигуры, послужившие Церкви и отечеству как великие образцы подвижничества: священномученик Макарий Киевский, преподобномученик Макарий Овручский, преподобный Иов Почаевский, святитель Петр Могила. Пятнадцатый век завершил надолго список преподобных отцов Киево- Печерских.
В список подвижников Южной Руси особой строкой стоило бы добавить Григория Сковороду и святителя Димитрия Ростовского.
Все они отличались в своём служении от монашеского подвига насельников северных фиваид, где всё совершалось согласно уставным требованиям или в обычаях древлеправославного благочестия. Украинские святые были всё больше воины-философы и этого вполне было достаточно, чтобы их воспринимали аскетами. В то время именно такие чернецы были идеалом у народа – защитники отечества и народной веры.
Однако и в Украине жила тихая тоска по истинному иноческому житию, которая выражалась через монашеские канты и стремление на гору Афон.
Монахи из Речи Посполитой, а затем Малороссии в составе Российской империи, стали одной из самой многочисленных диаспор на Святой горе Афон, где они органично вписались в жизнь святогорцев.
Можно полагать, что сами афонские уставы вполне прижились в некоторых украинских монастырях, как в Мгарском, куда устремился Константинопольский патриарх Афанасий, святогорский боголюбец. Он считал эту обитель для себя приемлемым местом подвижнической жизни и упокоения. Где-то рядом с этим монастырём воспитывался и Иоанн Русский, ставший впоследствии примером смиренной верности Христу в среде турецкого и греческого населения.
Монашеские братства Молдо- Влахии охотно принимали выходцев из Украины, и некоторые из них, как Паисий Величковский, становятся лидерами в возрождении духовной жизни, старчества.
В тоже время воссоединение Южнорусских пределов с Северной, царской Русью в жизнь украинских церквей и монастырей привносит новые традиции, которые были непривычны вольнолюбивому самохотному монашеству и духовенству, отвыкшему от «крепкой руки». Порядки и регламенты были восприняты по-разному, но без опасного бунтарского недовольства.
Авторитетные святители Лазарь (Баранович), Феодосий Черниговский стали молчаливыми проводниками утраченных традиций монашества. За ними последовали труды Глинских старцев, а вскоре вновь заявила о себе святая Киево-Печерская обитель, ставшая к тому времени самым значимым монастырём и форпостом Православия.
Но, вместе с тем, теряют влияние Мотронинский, Межигорский и Самарский казачьи монастыри, которые не скоро найдут своё место в новой мирной реальности, где больше нет открытого гонения на народное Православие.
Взаимное проникновение в монастырскую жизнь традиций Юго-Западной Руси и Московской породило новую волну иноческого бытия. Оно становилось всё более «учёным» и всё дальше отдалялось от своего древнего наследия. Это было «барочное» монашество с налётом иезуитства в русском исполнении. Именно с такими монастырями пришлось бороться императрице Екатерине, не видевшей смысла содержать чернецов, поселившихся в обителях и часто ведущих совсем не монашеский образ жизни.
Однако, как реакция на «неправильную» монашескую жизнь, которая всё больше походила на западные монастырские образцы, стало возникновение такой легендарной личности как Серафим Саровский, а затем пошли плеядой Оптинские старцы.
Самым удивительным было то, что эти святые подвижники были восприняты как простым народом, так и интеллигенцией. Именно преподобные послужили целому движению в Российской империи – богоискательству. Российская элита с упоением стали искать своё место в Церкви, подчас путая православный мистицизм с оккультными движениями.
До сих пор старчество занимает главенствующее место в среде русского монашества. Именно на духовный опыт выдающихся старцев опирается церковная иерархия и миряне. Ведь старцы смогли синхронизировать в своих учениях как Священное Писание, так и Предание, создав священную Симфонию ради достижения Царства Небесного. И, хотя некоторые современные богословы смотрят на учения старцев с некоторой снисходительностью, но вынуждены придерживаться мнения святых в силу их огромного авторитета в народе.
Кто такие современные русские монахи? Это всё те же многоразличные по характеру и опыту жизни люди. Они стремятся в монастырь по разным первичным причинам: из желания угодить своей жизнью Богу; от наивного представления, что только в монастыре возможно найти спасение души; из романтических представлений о монашеской жизни; от эстетических переживаний; бывают и те, кто прячется от реалий современной жизни.
Но все они, оказавшись в монастыре, проходят особую школу жизни, в которой испытание каждого основывается на традиционных понятиях духовного возрастания: отречение от мирского способа жизни, смирение, послушание, кротость, целомудрие, нестяжание, молчание. Всё это должно дать особые плоды – добродетели, желание творить добро, достигать высот обоживания человеческой природы.
Понятно, что не все выдерживают эти испытания, и потому на монастырском поле среди «пшеницы» можно встретить и «плевелы». Но они не портят общей картины русских монастырей, поскольку народ Божий продолжает видеть в обителях оплот духовности и место возрастания будущих старцев. Потому поговорка, что « свет монахам – Ангелы, а мирянам – монахи» продолжает быть актуальной.
Фото: РИСУ