Лечение Томосом наверняка пойдет на пользу Украине. И потому, что церковная независимость — органическая часть окончательного выхода из СССР и деконструкции империи. И потому, что общественно-политическая ситуация изменилась в корне и готова «потянуть» за собой Церковь.
О «послетомоса» говорят так много и громко, что создается впечатление, что а) он у нас в кармане, б) у нас есть план, в) все готово к тому, чтобы немедленно начать строительство новой Церкви по этому плану. Но чего-то в этих разговорах не хватает. А чего-то, напротив, слишком много. Слишком много, например, бравады. Слишком много «желаемого за действительное» — причем с обеих сторон. Не хватает трезвого расчета и какой-то элементарной честности перед собой. В частности, на тот счет, что Томос — это не готовая «Церковь под ключ», а только план на строительство. Который, к тому же, получает семейная пара, готовая вот-вот подать на развод. Это строительство — общее дело, которое может их объединить и сохранить семью, а может, напротив, рассорить еще больше. Также почти нет в медиапространстве анализа тех побочных эффектов, которые Томос обязательно будет иметь. Все сводится к тому, что либо «все присоединятся», либо «превратятся в маргиналов», «хорошие» будут жить долго и счастливо, а «плохие» сгинут, как роса на солнце.
Возможно, так оно и будет, в конце концов. Но дьявол в деталях.
Лечение Томосом наверняка пойдет на пользу Украине. И потому, что церковная независимость — органическая часть окончательного выхода из СССР и деконструкции империи. И потому, что существовавший до сих пор церковный проект, очевидно, зашел в тупик — раскол законсервировался, около миллиона христиан как бы «не христиане» по непонятной, с точки зрения Евангелия, причине. И потому, что общественно-политическая ситуация изменилась в корне и готова «потянуть» за собой Церковь. «Борьба за Томос» стала атрибутом борьбы за независимость — и уже поэтому «оно того стоит». Но каковы подробности? И приблизительный collateral demage?
В Москве позаботились о том, чтобы «лечение Томосом» дало как можно больше побочных эффектов, и сделали все, чтобы оно пошло по самым радикальным протоколам. Им там, в Москве, конечно, тоже несладко. Потеря Украины — а появление Автокефальной Украинской Церкви будет представлено именно как «потеря» и «поражение», и приписано оно будет именно Патриарху Кириллу — символическая точка в «самой большой геополитической катастрофе».
Решения, принятые на экстренном заседании Синода, о прерывании общения сначала в версии «лайт», а в перспективе — «коли не одумаются» — и «хард» делают маловероятным «мягкий» сценарий, предполагающий диалог-переговоры-торговлю. Если невозможен богословский диалог между Москвой и Константинополем (о «раскольниках» и речи нет), нет и возможности для подобных переговоров. Те в УПЦ (МП), кто ожидал, что в диалоге между двумя Патриархатами что-то прояснится, а если что, можно будет найти убежище в двойной юрисдикции, могут почувствовать разочарование и даже тревогу. Но, с другой стороны, и некоторое облегчение — какая-никакая, а все-таки ясность.
Может показаться, что Москва поспешила со своим «ответным ударом» — Томос еще не дали, экзархи еще не сделали «ничего такого», и непонятно, что именно собираются сделать — зачем же стулья-то ломать? Но в Москве не привыкли ждать, когда ударят — там, по дворовому обычаю, норовят бить первыми. Агрессивность и в политическом тренде, и в характере лидера конфессии — хотя злые языки утверждают, что не он принимает решения.
Удар, впрочем, пришелся по себе. Вернее, по той части себя, которая расположена в Украине. Отказ от диалога сильно сокращает пространство для маневра священноначалию и верным УПЦ (МП). Может, для того эти решения и были приняты — чтобы усложнить, а в идеале сделать невозможными контакты между «украинскими подданными» и переговорщиками Вселенского Патриарха. Удар получился не прицельным — он захватил не только Украину. Но в раздражении и не таких дров наломаешь.
Что Моспатриархия теряет, если в Украине появится еще одна православная юрисдикция? Кроме ущемленной гордости, само собой. Если подходить к вопросу чисто математически, то не так уж много. Число верных сильно сократится — это правда. Но кто считает «по головам»? Считают по приходам. Украина — это примерно треть приходов РПЦ. Потеря, конечно, немалая. Но и не то чтобы совершенно разрушительная. Это не помешает РПЦ и дальше претендовать на роль «самой большой Православной Церкви» — не по численности, так просто по размерам «канонической территории» и «потенциальной паствы».
Также может несколько «обмелеть» история РПЦ. Но, во-первых, и наша киевская древность не такая уж глубокая по сравнению с некоторыми другими Православными Церквами. Во-вторых, и российская не так «мелка», как мы сами себя пытаемся убедить, тыкая натруженными указательными в Москву. Да, Киев был первым — процесс христианизации тут начался еще до Владимира Великого. Но если «официальная» история христианства на Руси начинает с Владимирова крещения, придется вспомнить, что сразу после Киева он крестил Новгород. И епископская кафедра там существует с Х века. Также древние епископские кафедры имели Муром, Ростов, Суздаль. Так что «обмеление» истории, конечно, произойдет, но всего на век-два, а не на все пятьсот, как утверждают особо горячие головы.
Что, действительно, пострадает — имперский шик. Моспатриархия пытается играть роль «Небесной Руси», империи, которой уже нет на карте, но которая каким-то мистическим образом запечатлена на небесах и воплощена на земле в РПЦ. Потеря такой существенной провинции, как Украина, означает крах этой символический империи. Сама «небесная карта» перекраивается. Поэтому так болезненно и часто звучат слова о «канонической территории», от которых веет, скорее китайской Поднебесной, чем христианскими канонами. Территория — это нечто священное, почти святое в устах представителей Моспатриархии. Они не переживают из-за того, что от них отворачиваются люди, но готовы на что угодно за владение куском карты. Украина для Моспатриархии — это территория, а не люди.
Однако влиятельность России опирается не только и не столько на размеры территории и количество душ. Они могут себе позволить потерять немного того и этого. Потому что это все, так сказать, ширма, которая стеснительно прикрывает истинную причину влиятельности РПЦ в мире — это единственная Православная Церковь, находящаяся в теснейшей симфонии с ядерной и одновременно нефтедобывающей державой. Никакие томосы, никакие количественные потери этого не изменят: РПЦ была и останется «влиятельной» Церковью, даже если вся ее территория будет вписываться в МКАД, потому что ее авторитет опирается на деньги и бомбу.
Это, возможно, отчасти объясняет тягу к превентивным ударам — своего рода профдеформация, поражающая представителей государственной элиты ядерной державы. Раскол православия — это та же бомбардировка, от которой заведомо не выиграет никто, все проиграют, все земли окажутся заражены, все головы покроются радиоактивным пеплом, а потом снегом вечной зимы. Но, в отличие от настоящей бомбы — которая, все-таки, у Кремля, а не у Патриарха, — эта поражает только Церковь и истребляет только духовную жизнь.
Поэтому и расчет на то, что ОНИ испугаются и «не решатся», — на то, что «сдерживание расколом» работает так же, как ядерное сдерживание. Но ОНИ не первый день имеют дело с Москвой. И, возможно, были готовы к тому, что в Чистом переулке (или, на самом деле, в Кремле) «включат бомбу».
Конечно, больше всех пострадает, как водится, Воронеж, вернее, в нашем случае, УПЦ (МП). Но нам не стоит утешаться тем, что кто-то стреляет себе в ногу. Мы не любим замечать свои сложности, а «их есть у нас».
Первой жертвой «бомбы раскола» становится двойная юрисдикция. Если раньше эта возможность казалась многим чуть ли не спасением ситуации — принадлежать к разным юрисдикциям, но при этом признавать каноничность, сослужить, быть в мире и не грешить, — то теперь таких иллюзий нет. Собственно, одной из целей «бомбардировки» является именно это — лишить нас иллюзий о возможности мирного сосуществования. Вот вам: вместо «двойной юрисдикция» «двойной раскол», при котором сослужить, признавать, быть в мире и не грешить не представляется возможным. Градус хейтерства станет на порядок выше, а «сосуществование» окажется попыткой усидеть одной попой на двух пороховых бочках.
Возможно, даже это — к лучшему. Мы, украинцы, большие мастера половинчатых решений. Но в сложившихся обстоятельствах у нас для этого почти не остается возможности — придется доводить дело до конца. До единой Поместной Церкви, которая не разделит страну и ее граждан по две стороны непреодолимого бруствера раскола. Я никогда не была — и вряд ли стану — сторонником «единой национальной Церкви» и не стану ставить на нее, как на механизм консолидации нации в современном глобальном мире. Но в том, что единая Церковь поможет избежать разделения и гражданских конфликтов на конфессиональной почве, я бы не стала сомневаться. Так же как я не сомневаюсь в том, что по каналам этой Церкви не потечет идеологическая отрава откуда-то из-за границы, а ее монастыри и церкви не станут опорными пунктами вооруженных «отпускников» и «реконструкторов». На фоне всего того, что случилось за последние несколько лет, невольно становишься минималистом.
После демарша МП у нас не остается вариантов — только единая Церковь, только хардкор. Двойная юрисдикция нам не поможет, если «вторая юрисдикция» (или она тоже станет претендовать на первенство?) будет «демонстрировать единство» с Москвой. Пускай даже «посредством видеосвязи».
Но тогда возникает болезненный вопрос о средствах достижения этого единства и маргинализации тех, кто по тем или иным причинам не захочет присоединяться к национальному церковному проекту. Преференции? Скорее всего, да. Прямые ущемления? Вряд ли, но при наличии преференций в ущемлениях не будет необходимости. Ах, да, главное — ни на шаг не отступать от принципа «друзьям — все, врагам — закон». Соблюдать неукоснительно — иначе все лечение насмарку.
Не комильфо? Возможно. Но это война. Не «церковная», не за «каноническую территорию» и т.д. — это война за государственный суверенитет. Вон, противник уже «выкатил бомбу». А на войне как на войне.
Труднее всех придется представителям УПЦ (МП) — им придется делать непросто выбор. Не всем, конечно, Митрополит Онуфрий, например, и дальше будет «демонстрировать единство», «вносить правки в реальном времени» и нести околесицу по телевизору. Он человек послушный, верный присяге. Скажут — будет. Но Церковь не состоит из одних только «идеальных монахов» образца Митрополита Онуфрия, которые хранят фанатичную веру не столько во Христа, сколько в то, что начальник всегда прав. Церковь состоит из верующих и клириков, которые от верующих зависят. И все упирается, на самом деле, в них.
Хотя они-то как раз ни о чем не просили и не привыкли делать какой-то там выбор. Они не просили об автокефалии. Они не просили ни Гиркина, ни Путина. Они и Моспатриархию не просили о «защите расколом». Все, о чем они могли бы попросить, — чтобы их оставили в покое и те, и другие, и третьи. Да, какая-то часть их священников, верных и епископов агитировали за Путина и Руссмир, освящали знамена, давали приют боевикам в монастырях и церквах, прятали оружие, помогали проходить КПП, сами брались за оружие и вступали в «ополчение». Какая-то часть пошла в «коллаборационисты» — сотрудничает с самозванными властями. А какая-то часть, напротив, молится за бойцов ВСУ и «волонтерит» для них. При этом большинство и тех, и других поминает на службе Патриарха Кирилла, как «господина и отца» — но это для большей части не более, чем фигура богослужебной речи.
Это всегда трудно, когда «не все такие», потому что усложняет и без того непростую ситуацию коллективной ответственности. Но одно может утешить: те, кто «не такие» и для кого это все не более чем «фигура речи», точно так же комфортно смогут чувствовать себя и в любой другой православной структуре, в которой фигуры речи будут просто немного другими. В тех приходах, где исповедовали Христа, а не «русское православие», мало что изменится. Разве что кто-то постарается убедить прихожан в обратном.
Скорее всего, постараются. Причем провоцировать будут не только «изнутри», но и «снаружи». Взаимные обиды, накопившиеся за тридцать лет, не забываются по указу президента или томосу об автокефалии. От клейма «раскольников», как и от клейма «московских попов» придется отмываться долго.
Поэтому нам будет очень не хватать диалога, от которого может отказаться УПЦ (МП) по указке московского начальства. И выбор, который придется делать каждому епископу, каждому приходу, будет радикальный — между двумя расколами. А выбор придется делать, если власти — светские и церковные — окажутся достаточно последовательными в реализации идеи единой Поместной Церкви. «Нам это не нужно» довольно скоро иссякнет — потому что станет «нужно». Не из гражданских соображений, так из юридических или финансовых.
Драма верных УПЦ (МП) — обычная житейская драма тех, кто «об этом не просил», а оно взяло и случилось. Каким будет их ответ, будет зависеть не от Москвы, а от украинских епископов и священников — пресловутых «московских попов». Они могут налить свою паству гневом, а могут, наоборот, успокоить и убедить принять новые условия игры. В конце концов, у УПЦ (МП), даже в виду возможной «бомбежки расколом», остается некоторое пространство для маневра — это автономная Церковь, и она может сама принимать решения, как и с кем ей общаться и какую политику вести на своей «канонической территории». Конечно, в РПЦ постарались эту автономию сделать декоративной. Но настоящая проблема не в этом, а в том, что до сих пор этой автономией никто даже не пробовал воспользоваться и проверить, насколько она «рабочая». Может, время настало?
Автономия УПЦ (МП) — если она окажется реальной автономией, а не гибридным лукавством, как это было до сих пор — может стать фактором, который сделает реальной и двойную юрисдикцию. Если украинские верующие разных юрисдикций смогут преодолеть искусственно выстроенные «канонические» барьеры, смогут мирно сосуществовать, принадлежа к разным церковным структурам, их может быть сколько угодно — хоть две, хоть три, хоть десять. Но пока УПЦ (МП) неукоснительно выполняет приказы из Москвы, такого не будет. Не будет, соответственно, и двойной юрисдикции.
Каков бы ни был план Вселенского Патриарха в Украине, насколько бы этот проект ни растянулся во времени, надо быть готовым к тому, что не все пойдет бодро, по-суворовски. И, возможно, вовсе не теми тропами, которые мы уже жирно прочертили на своих картах. Собственно, не нам рассказывать, что в результате «объединения» может возникнуть — и скорее всего, возникнет — не одна, а одна плюс две-три Церкви. Каждое объединение у нас пока что происходило по математическим законам: один плюс один равняется двум. А с увеличением количества слагаемых, сумма становится вовсе непредсказуемой.
Не нужно этого бояться, а чего точно не стоит делать — заговаривать зубы себе и окружающим на тот счет, что «этого не будет», а если будет, то все, кто не присоединится — маргиналы, раскольники и просто враги. Ситуация, при которой объединение не происходит «все сразу», — самая естественная. В каждой структуре найдется консервативно настроенная публика, которая предпочтет «погодить» и посмотреть, как-то оно будет. И в каждой структуре найдутся люди, недовольные теми компромиссами, которых потребовало объединение — и они принципиально (или за мзду) не станут присоединяться. «Послетомосная» УПЦ не станет исключением. И это обязательно попытаются использовать против нас. А заодно и против Вселенского Патриарха, который вместо «уврачевания раскола» породит «новые расколы».
Надо быть готовыми и к тому, чтобы не отталкивать от себя тех, кто не пришел «по первому зову». Хотя будет казаться, что они компрометируют наш проект своим «раскольничеством». И даже будет казаться, что они делают это намерено — неважно, по убеждениям (мракобесы!) или за мзду (запроданцы!). Нам придется учиться сохранять спокойствие — хотя сделать это будет очень непросто, ведь ситуация настолько невротизирована, что сорваться ничего не стоит. Сорваться — и действительно довести дело до раскола, самого настоящего.
Для медитации и успокоения нервов я могу кое-что рекомендовать. Повторяйте в качестве мантры слова одного давнего главы Госкомрелигий: «Шары все равно покатятся в лузу». Он давно это говорил — еще при Кучме. А шары таки покатились…
Поскольку течение «открытое православие» лично мне симпатично, уделю ему несколько строк. И скажу сразу, в том проекте «единой Церкви», которая вырисовывается после «выкатывания бомбы», этот проект под ударом. Собственно, и в условиях двойной юрисдикции было бы не намного лучше, но в условиях «двойного раскола» ситуация радикализируется. «Манифест» открытого православия апеллирует именно к двойной юрисдикции и мирному сосуществованию-сослужению, но можно ли будет реализовать этот «мирный план» после запрета на богословский диалог? Пока этот запрет распространяется только на официальные структуры, в которых председательствуют представители Константинополя, но если бомба будет взорвана, запрет распространится на любые контакты.
Но является ли двойная юрисдикция таким уж обязательным условием для «открытого православия»? Шанс для него может быть и в рамках единой Поместной Церкви. В одной структуре вполне могут сосуществовать разные течения, в том числе интеллектуальные и богословские течения.
Но, боюсь, что, по крайней мере, начальный период реализации национального церковного проекта будет, скорее, опираться на консервативные и идеологически узкие идеи. Консерватизм окажется необходим как щит от возможных обвинений в отклонении от вероучения, что может стать формальным поводом инициировать непризнание новой Церкви. А идеологическая узость — национальная, государственническая подоплека церковного проекта, — возможно, будет одним из условий «партнера по симфонии». Приняв горячее участие в создании новой Церкви, государство (и даже отдельные представители власти) может ожидать, что Церковь «отдаст» в качестве идеологического орудия. Идеология «открытого православия» может не вписаться в те задачи, которые будут поставлены перед «национальной Церковью».
Хотелось бы, конечно, чтобы «вписалась». Чтобы в Церкви могли сосуществовать разные взгляды и течения. В конце концов, «единство» вовсе не предполагает единомыслия во всем, кроме догматов. Если мы придем к тому — а все к тому идет, — что сосуществование юрисдикций не будет реализовано (опасно, бессмысленно, невозможно и т.д.), то, может, стоит сразу ставить вопрос таким образом: двойная юрисдикция не нужна, потому что мы можем сосуществовать в рамках одной структуры. В достаточной мере «открытой» и миру, и людям, и новым идеям, и сама себе.
Это, разумеется, идеальная картинка. Но с идеалами тоже нужно определиться, и как можно раньше, чтобы иметь представление, к чему стремиться. Единство Церкви — вот истинная цель, а не просто «Томос для Украины» или каноническое признание для одной из церковных структур. Я вам больше скажу: можно было бы и без Томоса — если бы была возможность реализовать живую евангельскую и богословскую жизнь в составе какой угодно другой глобальной церковной структуры.
Можно было бы на этом месте многозначительно кивнуть в сторону греко-католиков. Но о них стоит упомянуть и по другой причине: как бы демонстративно руководство УГКЦ ни держалось в стороне от истории с Томосом, его тень падает на них.
Например, стоит обратить внимание на обращение папского нунция Клаудио Гуджротти, в котором он высоко оценивает и благодарит священноначалие УГКЦ за мудрую и сдержанную позицию в отношении православных дел. Казалось бы, что это нунций вспомнил о православных? К тому же монсеньера Гуджеротти до сих пор трудно было заподозрить в глубоких симпатиях к греко-католикам. Но вот, пожалуйста, считает нужным поблагодарить от имени своего и Апостольской столицы. И не только за мудрость и сдержанность, а еще, отдельной строкой, за верность Святому Престолу, которую украинские греко-католики неукоснительно демонстрируют.
Раз благодарит — значит, есть за что. Автокефалия Православной Церкви — рискованный момент для УГКЦ уже потому, что на церковно-патриотической волне, поднятой Томосом в медиапространстве, немудрено увлечься. Для верных УГКЦ Церковь — одна из солидных составляющих национального самосознания, «своя» Церковь — каноническая, всеми признанная и подчиненная украинскому центру — может оказаться соблазнительным предложением на духовном рынке. Вот, ведь, «здобули», наконец, воплотили «вековечную мечту украинского народа» — почему не присоединиться?
Автокефалия наверняка усилит позиции православия в западном регионе. Но что интереснее, пока неизвестно, как будет выстраивать свою политику в отношении «униатизма» новая Украинская Церковь. Напомню, одним из упреков Моспатриархии в отношении ее политики в Украине, высказанных и российскими же консерваторами, и отчасти греками, было как раз то, что она так и не поставила непреодолимых препятствий распространению униатизма. Действительно, УГКЦ от года к году разрастается и завоевывает симпатии в «нетрадиционных» регионах, особенно, на фоне политических и социальных процессов последних лет.
Как отнесется к «угрозе распространения униатизма» новая Украинская Церковь? Воспримет как вызов?
Помимо того, что среди верных УГКЦ могут возникнуть сомнения, не стоит ли слиться в экстазе со «своей Церковью в своей стране», могут обостриться самостийнические тенденции внутри самой УГКЦ. Апостольская столица за последнее время неоднократно подавала украинцам вообще и украинским греко-католикам в частности повод для раздражения. Так может, по примеру православных братьев, если не порвать совсем, то хотя бы дистанцироваться от «зарубежного центра»? «Свой Патриархат» может быть не только у православных, но и у греко-католиков. И межцерковный диалог, кстати, было бы сподручнее вести — как Патриархат с Патриархатом.
Так что вовсе не напрасно Клаудио Гуджеротти благодарил священноначалие УГКЦ за «верность престолу». Это — хотя бы отчасти — аванс.
Впрочем, отношения между греко-католиками и православными могут, напротив, сильно смягчиться — в контексте того потепления, которое наблюдается последние десятилетия между Вселенским Патриархом и Римским престолом. Градус конфликтности, возможно, будет падать по мере выхода Украины из-под влияния Московского Патриархата и перехода в орбиту Константинополя (если этот переход состоится, конечно). Это, кстати, может оказаться поводом для Апостольской столицы поддержать — молчаливо, конечно, — украинские инициативы Фанара. Папе Римскому, я думаю, смертельно надоели «униаты». Не УГКЦ, а именно «униаты» — фигура речи, которая то и дело оказывается камнем преткновения во всех его попытках наладить отношения с Москвой. Когда униатов в ведении Москвы не останется, чем она будет козырять перед Папой?
Скажу несколько крамольную, но честную вещь: проект «Автокефалия» и операция «Томос» — это, по крайней мере, наполовину светские инициативы. Дело не только в том, что формально инициировал процесс президент при поддержке парламента — мы прекрасно знаем, что если бы за президентом не стоял миллион верующих-«раскольников», этой инициативы не было бы. Но даже этого миллиона не хватило бы, если бы президент не знал, что запрос на любой — в том числе, церковный — разрыв с Москвой есть не только у верующих, но и у светских украинцев. Что эта инициатива возбудит немалую часть электората.
В светской части общества есть запрос на церковную независимость, и этот запрос — чисто политический. Не имеет значения, сколько приходов у той Церкви, а сколько — у той, сколько верных ходит туда, а сколько — сюда. Вся эта нумерология не имеет значения. Потому что, во-первых, она, действительно, ничего не значит, а во-вторых, решить вопрос автокефалии «большинством голосов» в принципе не представляет возможным, потому что в Церкви у большинства-то и нет никакого голоса. Но главное — в-третьих: вопрос церковной автокефалии, будучи фактором национальной безопасности, не зависит от «настроений» и «предпочтений» масс, но только от политической необходимости и политической воли руководства страны. Об этом не принято говорить вслух. А напрасно.
Дело не только в том, что политический путь обретения автокефалии — довольно обычный и даже, можно сказать, традиционный. Дело в том, что он обоснованный. Так же, как автокефалия была политически обоснована в каждом отдельном случае — московском, болгарском или сербском, так же она обоснована и нашими реалиями. Речь идет не только и не столько о «проповеди сепаратизма», «агентах русмира» и прочих атрибутах «московских попов» (когда настоящих, а когда и приписанных им пропагандой). Церковный «отрыв» от Москвы — а большинство публики именно так и расценивает происходящее — это один из этапов деконструкции СССР.
Сам процесс этой деконструкции, как и процесс становления независимости — в целом не церковный. Но он включает в себя и переформатирование церковных структур, которые были так или иначе интегрированы в советскую систему. В том, чтобы все этапы и аспекты разрыва с СССР — в том числе церковный — состоялись, заинтересованы не только те, кто принадлежит к Церкви. В этом заинтересовано украинское государство в целом. Это условие его выживания и его фактического суверенитета. Если всего 35% граждан Украины поддерживает автокефалию Украинской Церкви, то только потому, что все остальные не до конца понимают ее «нецерковное» значение.
И это, безусловно, «прокол» политиков и нашего журналистского цеха. Это была наша задача — объяснить широкой публике, в какой именно зависимости находятся государственный суверенитет и церковная автокефалия. Что нет, это вовсе не «внутрицерковная проблема», в которую нельзя «вмешиваться» всяким «внешним». Церковники (любой конфессии) любят подчеркивать, что «Церковь отделена от политики, но не отделена от общества». При этом они имеют в виду, что они могут вмешиваться в общественную жизнь. Имеет смысл напомнить — и себе, и им, — что это правило либо действует «в обе стороны», либо не действует вообще. Что же касается автокефалии и деконструкции имперских структур, то это и от политики не отделено.
Церковный разрыв должен был случиться, рано или поздно. Этот отрыв от «великой Церкви» — как и отрыв от «великой страны» — придется пережить. И запретить двойное гражданство. И отказаться от проекта федерализации. И ввести один язык образования. Помните? Мы это все уже проходили. И потеряла Украина, кстати, ту единственную часть территории, которая была автономией.
Церковь Московского Патриархата — и в Украине, и в России — была и остается частью той системы, которую построили в СССР. Система продолжает работать — там, где она уцелела. И она работает в Церкви — ставит нас в «елейную» зависимость в точности так же, как наша промышленность и ГТС ставит нас в газовую зависимость. Как на газовой зависимости в политических элитах Украины росли и толстели москвофилы, как любой украинской власти приходилось считаться с ценой на газ и работой ГТС, так же и «елейная» зависимость питает мофсквофильские элиты и в Церкви, и вокруг Церкви. Многим из нас комфортно на МП-шных приходах, мы даже не замечаем, что они МП-шные — уже далеко не все поминают Патриарха Кирилла, а миро не пахнет Кремлем. Точно так же нам уютно в наших теплых, отапливаемых российским газом домах — газ ведь тоже не пахнет ни порохом, ни кровью. Но либо этот уют — и тогда единство с Москвой (оно же — зависимость), либо, как теперь любят говорить, придется «выходить из зоны комфорта».
Есть, впрочем, и другая крайность. Множество «свидетелей Томоса» в светских кругах реагируют на происходящее, как на футбольный матч. И как в футбольном мачте ждут однозначной и ясной «перемоги» киевского «Динамо» над московским «Спартаком». Из чистого азарта, или из желания поддержать «нашу сборную», или из смутного ощущения (или даже ясного понимания) того, что это будет разрушительный удар по империи, немалая часть светской публики ожидает Томоса об автокефалии. И, как я уже сказала выше, это правильно — светская часть Украины должна поддержать церковную независимость от Москвы.
Но это означает, что светская публика тоже должна быть готова к тому, что будет «после Томоса». Не только для тех, кто «за веру», но и для тех, кто токмо «за идею», кое-что изменится в жизни.
Чем более «своей» — «национальной» — будет новая Украинская Церковь, тем выше поднимется клерикальный градус. Как это бывает, когда национальная и церковная идеи попадают в унисон, мы можем видеть на примере Польши: чем гармоничнее государственно-церковная «симфония», тем обширнее участие Церкви в принятии интересующих ее государственных решений. «После Томоса» Церковь получит значительно больше возможностей влиять на жизнь общества и на настроения в обществе. Аборты, однополые отношения, гендерное воспитание, репродуктивные технологии, элементы религиозного мировоззрения в процессе обучения и т.д. — борьба антиклерикалов с церковным влиянием на этих фронтах обострится. Светским «болельщикам за Томос» (среди которых находится немало либералов и даже откровенных атеистов) надо быть к этому готовыми: они вступили в антиимперский союз, но этот союз — ситуативный. Усиливая позиции национальной Церкви, мы усилим позиции Церкви в обществе в принципе. И если первое — нужно или даже непременно с политической точки зрения, то второе — просто неизбежное следствие церковной «перемоги». Появление и становление Украинской Поместной Церкви почти наверняка будет сопряжено с ростом консервативных настроений не только в Церкви, но и в обществе в целом.