Серединный путь патриарха

07.12.2008, 20:07
Серединный путь патриарха - фото 1
Виктор ЕЛЕНСКИЙ, доктор филос. наук, президент Украинской ассоциации религиозной свободы, ведущий научный сотрудник Института философии НАНУ

patriarh.jpegВиктор ЕЛЕНСКИЙ, доктор филос. наук, президент Украинской ассоциации религиозной свободы, ведущий научный сотрудник Института философии НАНУ

Целыми днями звонят журналисты: кто из митрополитов станет 16-м Патриархом Московским и всей Руси? Чаще всего упоминается и наиболее яркий Кирилл (Гундяев)? Или все же Климент (Копалин)? А может „транзитный” Ювеналий (Поярков)? Или кто-то из совсем малозаметных?

На самом деле, наверно можно утверждать прежде всего и главным образом то, что такого Предстоятеля, каким был Алексий (Ридигер) образца 1990-го, у Русской Церкви не будет. Потому что 16-й патриарх будет возглавлять уже очень отличную Церковь в во многом другой России. И никто уже из нынешних иерархов не рискнет напомнить нью-йоркским раввинам о том, что „Ваши пророки – наши пророки, потому что полнота христианства обнимает собой и иудейство, а полнота иудейства является христианством”, как это сделал 15-й Патриарх; и никто не осмелится обратиться к немцам со словами „Прощаем и просим прощения”, как он это сделал в середине 1990-х. И вряд ли владыка Кирилл, заняв Московский престол, включит в собрание произведений свою статью из „Церковного вестника” конца 1980-х, где молодой архиепископ так доблестно признавал за украинскими греко-католиками право на свободу совести и достойное выражение религиозных чувств. В настоящий момент в Свято-Даниловом монастыре такими категориями давно уже не оперируют.

Другие времена, другие пастыри. Патриарх эволюционировал вместе с Церковью и страной. Владыка был какой-то очень несоветский в своем почти неартикулированном „л” и буржуазно-белогвардейском факте биографии и, в то же время, достаточно типичным „советским архиереем” 1960-80-х годов. Он должен был щедро жертвовать в „Фонд мира”, отчитываться перед „компетентными органами”, осуждать американские ракеты в Европе, восхвалять миролюбивую политику СССР и обнаруживать чудеса ловкости, чтобы защитить от этой политики свою „малую отару”. Трудно себе представить, чтоб мягкий, чеховского типа интеллигент сочувствовал антисемитам, борцам с индивидуальными налоговыми номерами и черносотенцам. Но ксенофобия, которая лавинообразно накрыла Русскую Церковь, шовинизм и имперское ослепление, что взахлеб принялись выжать из нее хорошо и светлое – все это давило и на Предстоятеля. Он медленно и, думаю, не слишком охотно, но таки смещался в пространство, где освящали „ядерный щит державы”, назначали небесных покровителей для ФСБ и Службы внешней разведки, спекулировали табаком и благословляли президента на премьера. Более святой пытался найти „срединный путь”, но когда с одной стороны – нашествие мракобесия, а с другой – воспаленный реваншизм, то „середина” – в третьей редакции михалковского гимна, газпромовском кране и управляемой демократии.

В жалобных комментариях российский бомонд почти обязательно миновал ушедшего как выдающегося государственного деятеля. Это трудно обжаловать. Он, несомненно, был абсолютно неотделимой частью государственного истеблишмента постсоветской России, составляющей ее властной структуры: вот государство, а вот – ее духовное ведомство и его глава. И дело, конечно, не в постоянно упоминавшейся шестой позиции государственного протокола. Патриарх накрепко вписан в стилистику новой России: от приближенных к императорскому чину похорон ушедшего экс-президента к наполненному скрытыми и явными символами чину инаугурации президента новоизбранного; от „членовоза” и ребят с Федеральной службы охраны до лелеяния церковного сегмента экономической системы „капитализма для своих”.

Патриарх сам стал одним из символов той России, которая снова противопоставила себя Западу, у которой „особая стать”, свое понимание, что такое человеческие права и человеческое достоинство и только два союзника – собственные армия и флот. И собственная Церковь, о которой Александр ІІІ почему-то в свое время не вспомнил. О том, что Московский Патриархат удерживает в качестве периферии церковные провинции в независимых странах, российские президенты вспоминали часто и с очевидным удовольствием. О том, что здесь можно сделать еще намного больше, очевидно шла речь на их встречах с Предстоятелем.

Во всяком случае, как сдержанно сообщил глава российского внешнеполитического ведомства, „Православие стало неотделимой частью усилий по утверждению самобытной роли России на мировой арене.” А МИД РФ, добавим, – надежным инструментом борьбы с конкурентами РПЦ, шла ли речь о выдворении из России католических священников, противодействии визиту Иоанна Павла ІІ в Украину, эстонский кризис или о попытках сорвать киевский сценарий празднования 1020-летия Крещения Руси. Хотя, по большому счету, „внешнеполитическая симфония” не стала чем-то предельно новым для Церкви времен патриаршества Алексия ІІ. Всесоюзный староста Калинин по-отцовски еще в 1945 году напутствовал патриарха Алексия I, декорируя его орденом Трудового Красного Флага: „...народ ожидает от Вашей Святости еще большего. Москва уже стала центром международной политики. Она должна также стать ее духовным ядром”.

А вот роль Патриарха во внутренней российской политике стала по-настоящему уникальной: ведь до него церковному священноначалию не принадлежал решающий голос даже в вопросе создания нового монастыря или открытия духовного училища. И имущества в Церкви практически не было: до 1917 года оно уже два века как принадлежало царской казне, после 1917 – советскому государству. Что у нее действительно было, то это очень значительный потенциал общественного авансирования. Общество просто тошнило от единственно правильного учения, от лжи и заеложенных лозунгов; оно всматривалось в ослепительные церковные ризы и искренне ожидало, что „отделенный от государства” институт Церкви преодолеет проблемы, которые оказались не по силу тому же государству. Как распорядился Патриарх этим потенциалом? Оценить это трудно, если вообще возможно, потому что нет с кем и чем сравнить сделанное им. Можно допустить, что другой первоиерарх не сумел бы выстроить систему взаимодействия с государством, которое обеспечило священноначалию то влияние, какое оно получило; возвести и возобновить столько храмов и монастырей, укротить фундаменталистов, загнать в глубокое подполье либералов; присоединить без покаяния с собственной стороны Зарубежную Церковь, сохранить в своей орбите церковные структуры на постсоветском пространстве и достаточно далеко продвинуться по пути превращения Православия в фактически государственную идеологию. Но так же можно допустить, что другой первоиерарх возобновил бы настоящую соборность Церкви, начал реализовывать решение Поместного Собора 1917-1918 годов, сломал бы непроницаемость перегородок, которые делят равные Церкви, – епископат, клир и мирян, подчеркнул бы безоговорочное первенство христианскости над православностью и православность над российскостью, не допустил бы коммерциализации Церкви, освободил бы ее от антихристианских наслоений и почти обязательного невосприятия инославных. Мы в действительности не знаем, смог бы ли это сделать другой предстоятель. И, тем более, как бы это изменило Россию и целый мир, который бы начал видеть в Православии не арену бесконечной юрисдикционной борьбы и церковно-политических маневров, а религию целостного спасения, – не человека только, но и целого мира, и где уверенность в ее истинности не приводила бы к отчуждению от христиан других вероисповеданий.

Украина была настоящей головной болью для Святейшего от самого начала его патриаршества. Греко-католики, автокефалисти, митрополит Филарет (Денисенко), Киевский Патриархат, соревнование с Константинопольским Патриархатом за Церковь, у которой оказались две Матери... Собственно, политика в украинском вопросе времен 15-го патриаршества вмещается в четыре отработанных церковными чиновниками словоформы: „униатами уничтожено три православных епархии”, „светская власть поставила целью объединить необъединяемое – Православную Церковь с автокефалистами”, „разрыву всех связей мы должны противопоставить церковное единство” и „автокефалия не отвечает общецерковной пользе”. Украинская политика Патриарха могла бы быть эффективнее и более, сказать бы, душеспасительной. Например, отношения с греко-католиками можно было бы урегулировать достаточно быстро и с обоюдной выгодой. Но это не отвечает общей стратегии ни Церкви, ни государства, которые просто не хотят и не могут признать изменений, которые состоялись в Галичине с конца 1980-х. И ни одна риторика не может скрыть тот очевидный факт, что Московская Патриархия больше заинтересована в противостоянии „своих” православных с греко-католиками в крае, чем в достижении компромисса по как можно более широкому спектру обоюдных проблем. И в изнурительном автокефальном вопросе государственный, точнее - великодержавный интерес многократно берет верх над церковным. Потому что, как поразительно честно сказал недавно диакон Андрей Кураев, позитивное решение этого вопроса будет означать невозможность российско-украинского воссоединения. Патриарх никогда, по крайней мере публично, не позволял себе, в отличие от многих архиереев, глумиться над украинской независимостью и позорить „изменников-хохлов”. Но никогда и не отклонялся от генеральной государственной линии в украинском вопросе.

* * *

„Город построен...и наполнено всеми благами; но вход у него тесен и расположен на крутизне так, что справа огонь, а cлева глубокая вода. Между ними, то есть между огнем и водой, лежит лишь одна тропинка, на которой может поместиться не больше, чем только ступня человека. Если город этот будет дан в наследие человеку, то как он получит свое наследство, если никогда не перейдет ту опасность, которая лежит на пути”? – спрашивал древний религиозный реформатор (Ездры 7:6-10). Почти наверняка, на вопросе о своем срединном пути Патриарх останавливался неоднократно. Но как он на него отвечал самому себе, мы не узнаем.

Фото с архива сайта focus.in.ua