Можно быть гонимым меньшинством, но представлять себя неотделимым от геополитического и культурного пространства империи, осознавать себя в категориях «единства», «целостности», «братства», общего языка и т.д., и т.п. Тогда любые попытки разрушить это пространство будут восприниматься как святотатство, нарушение сакраментального единения, которое стало единением церковным.
Во время Евромайдана и дальнейшего разворачивания российско-украинского конфликта было заметно, что многие евангельские эмигранты в США критически настроены к проевропейским устремлениям украинцев, а также нашим попыткам противостоять российской экспансии. Об этом свидетельствуют заявления некоторых церковных лидеров, в частности, пастора А. Шевченко, а также общие настроения в этой среде. Вряд ли это можно пояснить лишь результатами российской пропаганды, хотя, несомненно, они имеют место. В этом есть что-то большее. Это «что-то» поясняет также подчеркнутый нейтралитет евангельских лидеров в Украине, которые изо всех сил стараются быть «над» конфликтом и время от времени делают заявления по типу «это не наша война».
Эмигрантское сообщество является своего рода «продолжением» нашего евангельского братства за границей. Оно обеспечивает ресурсами львиную долю социальных проектов наших евангельских церквей и делает украинский протестантизм глобальным. При этом само оно довольно разнородно. Среди него существуют и украинские церкви и союзы, и даже украинские патриоты. Но в целом это сообщество скорее можно назвать постсоветским.
Опыт показывает, что эмигранты еще долго живут проблемами старой родины после того, как ее покинули. Для большинства верующих, эмигрировавших из восточнославянских земель в конце 1980–1990-х гг., СССР остался той отчизной, к которой сегодня сохраняются теплые чувства. Конечно, советское государство было враждебным к христианству и евангеликам. Но их религиозная деятельность, когда она приобретала характер борьбы, была героической и целенаправленной. В эмиграции они пишут мемуары, анализируют свой пройденный путь, драматический и исполненный смысла. Они вспоминают советские времена как времена «настоящей жизни», когда к ним было приковано внимание власть имущих, кагэбистов, чиновников, которые их преследовали и считали опасными, а значит, сильными и влиятельными. Эти люди ностальгируют по тем временам и по великой державе, в пределах которой они впервые ощутили свою причастность к глобальной политике. Сакрализация Советского Союза произошла в их сознании незаметно, по мере борьбы с самой этой державой. Коллективный опыт религиозного диссидентства, противостояния государственному атеизму, который, в конце концов, привел к их массовой эмиграции в США, содействовал также представлению об этом государстве как о чем-то непременно целостном и великом. Будучи религиозным меньшинством, они чувствовали себя большими в размерах великой империи. Империя обеспечивала им мобильность, язык «межнационального общения» и даже своего рода великодержавную гордость. Как в советское, так и в постсоветское время они стремились евангелизировать эту страну. Это делало их заинтересованными в ее существовании как единого геополитического пространства, на которое можно было направлять свои миссионерские усилия.
Конечно, «старой» родины уже нет. Она сохраняется лишь в памяти. Но сегодня она олицетворена Россией, которая представляется как естественное продолжение советского государства. Русский язык в эмигрантских церквах используется как lingua franca, а большинство таких общин, несмотря на свой многонациональный характер, называют себя «славянскими» или «русскими».
Судя по реалиям жизни этого сообщества, имперский характер России понимается ими как явление естественное, привычное и даже одобренное Богом (потому что Бог же, в конце концов, создает государства). Свидетельством этого являются те смыслы исторической памяти, которые это сообщество стремится беречь. Около года назад по инициативе уже упомянутого пастора А. Шевченко начались съемки фильма «Богоискание славянских народов», посвященного 1025-летию Крещения Киевской Руси. Это научно-популярный фильм о зарождении и развитии христианства на восточнославянских землях. Как видно из первых двух серий, его фабула воссоздает магистральную схему российской державной истории, которой ее упрочили именно имперские (и, по наследству, советские) историки. Такой себе нарратив в духе Н. Карамзина, В. Ключевского, С. Соловьева, но не М. Грушевского, И. Крипьякевича или М. Брайчевского. К национальным измерениям истории христианства авторы фильма оказались совсем не чувствительными.
Есть основания думать, что сформированное на территории СССР евангельское движение стало имперской церковью. Поэтому наследники этой традиции – постсоветские евангелики в США (а также в России и даже в Украине), незаметно для самих себя оказались заложниками «русского мира» в том смысле, в котором этот «мир» можно считать проектом российского культурного империализма. Национальная борьба украинцев, их желание выйти из-под имперского влияния России в этой среде воспринимаются как бунт против привычного, в целом легитимного порядка. Стремление хотя бы символически сберечь «великую страну», не разрушать ее претензиями на национальное или экономическое отделение, выражаются в призывах к «миру» и «невмешательстве верующих в политику».
Еще один весомый фактор касается того, что в среде украинского и в целом постсоветского евангельского сообщества давно заметны антизападные настроения. Еще в начале 2000-х гг. исследовательница Эстер Лонг, дочь американского миссионера, была поражена негативным отношением украинских верующих к США, бытованием среди них мифов об аморальности американцев, о том, что «все зло от Америки и Европы» (Long, Esther Grace. Identity in Evangelical Ukraine: Negotiating Regionalism, Nationalism, and Transnationalism. PhD Thesis. University of Kentucky, 2005). Запад, несмотря на то, что именно оттуда приходят финансовые вливания, воспринимается ими как источник проблем и моральных вызовов. Не секрет, что евангельские протестанты в Украине (не все, но значительная часть) были в числе наибольших оппонентов евроинтеграции. Мне приходилось бывать в церквах, где люди молились о том, чтобы Соглашение об ассоциации с ЕС не было подписано. Евромайдан стал для них неожиданностью и заставил задуматься. Но традиция противопоставлять себя «аморальному Западу» не исчезла. То же самое касается и эмигрантов, которые часто переживают трудности культурной и экономической адаптации и по большей мере подогревают негативное отношение наших верующих к миру западных ценностей.
Важно также и то, что, несмотря на все претензии Церкви быть пророком в этом грешном мире, ее способности предвидеть конкретные политические события или векторы развития довольно ограничены. Например, лишь отдельные известные личности, типа Г.Коменданта, осмеливались публично предполагать, что «Россия просто так Украину не отпустит». В большинстве случаев верующие не ожидали откровенной российской агрессии против Украины. Они пребывали в плену массовых представлений и собственных стереотипов, как и большинство «рядовых» людей, и так же легко поддавались пропаганде. Неспособность разносторонне и компетентно анализировать политические события, мешает адекватно оценивать ситуацию даже во время войны, понимать, кто агрессор, а кто – жертва.
Сегодня выглядит так, что любые призывы к примирению, которые исходили и исходят от постсоветского евангельского сообщества, это фактически призывы к покорности перед российской агрессией. За ними стоит сознательное или несознательное признание за Россией права захватывать территории бывших республик, права сильного совершать насилие. Это так же как утверждать неправомерность развода, даже если муж совершает насилие на женой (что, между прочим, тоже в правилах этого сообщества). Слабый должен прощать более сильного, даже если этот сильный стремится его уничтожить. В конце концов, разве это не христианская позиция? Но почему-то кажется, что развитие событий и настоящие масштабы насилия станут вызовом для людей с такими взглядами. Уже сегодня евангельское сообщество, в том числе эмигрантское, развивает гуманитарные программы помощи востоку Украины и принимает беженцев из Донбасса. Хочется верить, что распространение достоверной информации об обстоятельствах этого конфликта постепенно приведет к разумной переоценке его факторов.
В итоге следует сказать, что феномен евангельского эмигрантского сообщества является интересным примером для анализа. Он еще раз доказывает, что религия является неотъемлемой частью культуры и выражает себя через символы и смыслы, распространенные в том или ином обществе. Она использует язык, понятный людям, опирается на опыт их жизни для того, чтобы доступно пояснить им Божью истину. Но незаметно она окультуривается настолько, что уже неспособна почувствовать себя отдельно от общества. Очевидно, подобным образом возникают национальные церкви, в которых национальные смыслы переплетаются со смыслами духовными и воспринимаются как единое целое. Но то же самое можно сказать и о церкви, которая возникает как феномен имперской культуры и постепенно становится носителем культурного империализма. Она воссоздает и продвигает имперские ценности, на которые опирается, чтобы артикулировать свое духовное содержание. При этом ей не обязательно непосредственно служить имперским властям и быть государственным «духовным ведомством» (как это происходит с Российской Православной Церковью). Можно быть гонимым меньшинством, но представлять себя неотделимым от геополитического и культурного пространства империи, осознавать себя в категориях «единства», «целостности», «братства», общего языка и т.д., и т.п. Тогда любые попытки разрушить это пространство будут восприниматься как святотатство, нарушение сакраментального единения, которое стало единением церковным.
историк-религиовед