Украинские Церкви осторожно осваивают экологический тренд. Экологическая тематика активно разрабатывается Украинской Греко-Католической Церковью – в русле энциклики Папы Франциска Laudato Si. Тема охраны естественной среды появилась и в программе Православной Церкви Украины – пускай это в данный момент только попытка держаться повестки, заявленной Вселенским Патриархом Варфоломеем.
Это пока выглядит именно как попытка вписаться в тренд. Но многие хорошие вещи начинались именно с подобных попыток. А потом продвигались дальше и меняли мир. Впрочем, только тогда, когда все не ограничивалось желанием «засветиться» в тренде, но удавалось найти в нем свою нишу.
Что ж, вакансий, повторюсь, в экологическом мейнстриме все еще больше, чем желающих их занять.
Этот шаг – на экосцену – оправдан для христианских Церквей по нескольким причинам.
Во-первых, это хорошая возможность поучаствовать в глобальном проекте – поискать общий язык и в идеале объединить усилия с современным миром в том, что для него важно. «Побывать в тренде». Экология – подходящая тема, потому что здесь искать общий язык, не уступая ни пяди догмата, куда проще, чем в других трендовых нишах. Таких, например, как гендер, феминизм или даже колониализм, где упреки имеют, возможно, не столько догматический, сколько исторический характер, но зато это очень весомые упреки по важным для общества пунктам.
Во-вторых: экологический вопрос – это вопрос не только науки, технологий, политики и экономики. Это вопрос ценностей, взглядов и образа жизни. Вопрос морали. А мораль, ценности и образ жизни – те области, в которых Церковь очень старается сохранить за собой если не решающее, то хотя бы весомое слово. Т.е. раз экологическая проблематика имеет «моральную» составляющую, значит, оставаться в стороне просто нельзя. Не так уж много осталось ниш, в которых Церковь может сохранить за собой роль авторитета, способного что-то изменить в людях, в обществе, а значит, и в мире.
На этой сцене Церковь попадает в весьма разношерстное общество. Тут действуют ученые, инженеры, политики, предприниматели, активисты. Проблема в том, что эти группы, исповедуя вроде бы одни и те же ценности, разделены, и нередко это принципиальная позиции. Эти группы зачастую не доверяют друг другу и действуют каждая сама по себе.
Еще одна проблема в том, что многие из них оторваны не только друг от друга, но и от предмета своей опеки – живой природы. Ученые видят свою – все более узкую – область. Их профессиональные суждения на темы экологии малопонятны для масс и интерпретируются ими в зависимости от идеологических наклонностей.
Активисты, в свою очередь, почти не видят и почти не знают самого предмета волнений — это преимущественно молодые люди из развитых стран, первое в истории поколение детей, которое выросло с чисто теоретическими знаниями о природе, вне непосредственного контакта с ней. Для них «эко» – в большей степени идея или набор идей, чем конкретный предмет, т.е. слово «революция» тут очень уместно.
И, кстати, это молодое поколение эко-революционеров в равной мере – хоть и в разной форме и по разным причинам – сомневается и в науке, и в религии.
Государства не в состоянии объять необъятную планетарную повестку в рамках своих национальных юрисдикций. Кроме того, у них и своих проблем хватает – они, преимущественно, пытаются разобраться с последствиями кризисов, в том числе, экологического. С наплывом мигрантов, например, – и им не так уж важно, бегут люди от военных конфликтов или природных катаклизмов, спровоцированных изменениями климата.
Решать проблему в корне сложно, потому что она задевает массу экономических интересов. И выходит далеко за границы отдельного государства, на которое распространяется юрисдикция правительства. В результате правительства балансируют между национальными интересами и интересами групп влияния, которые, в свою очередь, преследуют собственные экономические интересы.
Для политических элит экологический протест – это просто еще одна группа влияния. И политические элиты делают то, что делали всегда – пытаются приручить и договориться. Появление Греты Тунберг на трибуне ООН, а потом на обложках глянца, титул «самого влиятельного лидера» и т.п. – это как раз то, что политики умеют и привыкли делать в случае, когда на общественно-политической сцене появляется какая-то новая сила. Трибуна и фотосессия — то ли взятка, то ли аванс в счет будущего взаимовыгодного сотрудничества. Ну и входной билет в клуб тех, кто привык к вспышкам камер.
Главная же проблема в том, что по поводу экологической повестки нет консенсуса в обществе. Не потому, что защита окружающей среды кому-то кажется лишней или ненужной. Но потому, что в современном обществе, оплетенном информационной паутиной, нет консенсуса ни по какому поводу – политическому, культурному, ценностному. Отсутствие консенсуса становится чем-то вроде нового консенсуса. Любая тема падает жертвой информационного мейнстрима — идеологической и политической поляризации.
Любой вопрос — климатические изменения, антропогенный характер потепления, так же как, например, угроза коронавируса или ношение маски – оказывается «вопросом политическим». «Если видишь человека без маски – можешь быть уверен, что он голосует за республиканцев», — так охарактеризовал ситуацию один мой друг-американец. То же самое касается глобального изменения климата: консерваторы в него не верят, следовательно, если ты в него не веришь – ты консерватор. Никаких нюансов, никакого плюрализма. Не хочешь оказаться чужим для своих – вливайся в сводный хор, проявляй солидарность. Идеологические ниши заменяют нам экологические. И наоборот.
У Церкви может возникнуть соблазн заявить о себе как о возможном посреднике. Стать мостиком между непримиримыми оппонентами. Взять на себя труд переводчика, а по необходимости – рефери. Чтобы все мы, независимо от идеологических предпочтений — отрешившись от них, нащупав что-то поважнее и повыше, — услышали друг друга и, в идеале, объединили свои усилия.
Это благородная задача. Почти любой нынешний кризис – и экологический не исключение – это, в первую очередь, кризис доверия и коммуникации. Если мы найдем хоть что-то, в чем сможем договориться, – окружающая среда неплохой кандидат – дальше пойдет легче и рано или поздно мы перестанем вовсе смотреть друг на друга волком.
Нам необходимо примирение. Или хотя бы перемирие. Не только в «горячих точках», не только в зонах боевых действий. Каждое сердце теперь горячая точка, каждый экран смартфона – поле боя. Для перемирия нужен повод. И тот, кто первый скажет слово «стоп».
Стать именно такой силой не только благородно, но и приятно. Это дает возможность оказаться в желанном для многих положении «над схваткой».
Но тут у меня для Церкви плохая новость: ей эта роль вряд ли достанется. Проблема коммуникации, поляризации и доверия в полной мере касается и ее самой. Она не «над» — она в самой гуще «схватки».
Не только идеологической – в целом. Но и экологической — в частности. Тут недоверие к Церкви уже отчасти обосновано теоретически. Есть мнение, что христианство (западное, во всяком случае) и стало глубинной причиной нашего нынешнего экологического кризиса. С Линн Уайт, которая первой выступила с подробной критикой иудео-христианской традиции, можно спорить — и это делается с большим или меньшим успехом в рамках экотеологии. Но невозможно сделать вид, что подобных обвинений нет. Во всяком случае, они достаточно широко растиражированы, цитируются и в легкой (чтобы не сказать – легковесной) форме усваиваются массовым сознанием.
Во-вторых, кризис коммуникации – одно из больных мест множества Церквей, в том числе, украинских. Очень немногие представители иерархии в некоторых случаях находят верную высоту тона и нужные слова, чтобы быть услышанным (и понятым) за церковной оградой. Но по большей части Церковь редко нисходит до прямого диалога с теми, с кем может быть неудобно. В частности, с представителями научных кругов и общественных организаций, т.е. двух главных потенциальных партнеров по экологической повестке дня.
В результате, несмотря на уже старинную декларацию Нобелевского лауреата, астрофизика Карла Сагана, призывавшего науку и религию работать вместе над экологической проблемой – столь же научной, сколь и моральной, – ситуация сдвинулась с места только на полшага: Церкви приняли экологическую проблематику в область своих интересов.
Наконец, в-третьих: белое пальтишко, из которого Церковь вылезает крайне редко и очень неохотно, не востребовано в деле защиты природы. Главная вакансия в этом спектакле – вакансия, очень подходящая именно Церкви, — роль чернорабочего. Того самого сурового практика, который будет делать повседневную, скучную и не самую популярную работу, направленную на изменение массового сознания, на смену традиционных моделей быта и хозяйствования. Это очень важная – возможно, самая важная – часть работы. Без изменения экологического сознания и образа жизни масс – тех, которые встроены в цепочку производства-потребления-замусоривания, – никакие флэш-мобы, научные открытия и технологические достижения не спасут ситуацию.
Но это очень непопулярная часть работы.
Это нелегкая и нетелегеничная задача – убеждать, например, наших набожных селян, не жечь траву. Я знаю, о чем говорю, – я этим иногда занимаюсь. И знаю, как они кивают – да, мол, плохо это, — и тут же идут и кидают спичку на заброшенный пай или в заросшую канаву, потому что оттуда «трава лезет». Да и «трактору легче пахать», если дерн сначала выжечь.
Или убедить их не сбрасывать мусор в ближайший лесной овраг или даже на боковые дороги на границе сел – прямо под придорожные кресты. Обычно этот большой сброс мусора приурочен к большим церковным праздникам – Рождеству, Пасхе, «Храму», — когда каждая благонравная хозяйка наводит порядок в доме и на дворе.
И в Католической, и в Православной Церкви понимают, что экологическая программа – это программа локальных, личных действий ради глобального эффекта. О личной ответственности каждого за свое экологическое поведение говорит Патриарх Варфоломей. Также подчеркивает фактор «личного делания» и Папа Франциск.
Тут возможности Церкви изменить и повлиять трудно переоценить. Это, можно сказать, уникальное предложение – Церковь имеет влияние там, где бессильны доводы ученых и флешмобы активистов: «третий мир», консервативно настроенные слои населения «второго» и «первого мира».
Сила Церкви в том, что она, в отличие от других участников экологической повестки, знает, как и чем живут те, кто находится на острие проблемы. Она знает все подробности – социальные, политические, экологические, экономические, моральные – жизни тех, кто по-варварски обходится с природой, и тех, кто терпит бедствия. Для нее проблемы филиппинских прибрежных деревень, дебрей Амазонки, пустынь Африки – не сюжет из Нэшнл Джеогрэфик. Это реальность, данная в ощущениях общинам и священникам, и эту реальность Церковь может представлять на сцене, где главные роли традиционно принадлежат представителям благополучной части мира.
Но мне придется повторить: это трудная и непопулярная работа, ради которой Церкви придется что-то менять сначала в себе. Научиться, например, самой слышать голоса общин и священников. Привыкнуть к мысли, что самое главное в Церкви происходит именно там, «на местах». Туда должны быть направлены силы, взгляды, идеи, средства.
Только тогда Церковь сможет стать эффективным и уникальным партнером в глобальных проектах, сможет даже попробовать всех помирить, когда научится слышать себя и поймет, что она не над схваткой (ей там, в общем, и нечего делать), не за пределами кризиса. Она в самой его середине. Все, что происходит с нами – происходит с ней. Именно в этом проблема. И именно в этом наш общий шанс на изменения к лучшему.
Если же это не произойдет, все энциклики, конференции, обращения и проповеди так и останутся не более чем разговорами о погоде.