1-3 сентября 2011 года произошло некоторое событие, которые вызвало бурю комментариев и публикации в православном (и не только) секторе интернета. Реакция последовала даже из самых высоких кабинетов Православных Церквей – как Русской Православной Церкви, так даже и Киевского патриархата. Произошел Синаксис (в русскоязычном варианте – Собор, в англоязычном – Саммит) Древних Патриархатов и древлепровозглашенной Церкви Кипра
Не уповай, душе моя, на тленное богатство и на неправедное собрание, вся бо сия не веси кому оставиши, но возопий: помилуй мя, Христе Боже, недостойного.
1-3 сентября 2011 года произошло некоторое событие, которые вызвало бурю комментариев и публикации в православном (и не только) секторе интернета. Реакция последовала даже из самых высоких кабинетов Православных Церквей – как Русской Православной Церкви, так даже и Киевского патриархата. Произошел Синаксис (в русскоязычном варианте – Собор, в англоязычном – Саммит) Древних Патриархатов и древлепровозглашенной Церкви Кипра. Вопросы, поднятые на Соборе и реакция на них показали, что этот Синаксис был вызван и задел очень больные и тонкие места православного мира. Это и вопрос о диптихах, и о созвании Всеправославного Собора, и о противостоянии самых влиятельных Церквей Православия, и проблема Украины, и проблема первенства, экуменизма и консерватизма в Церкви.
Отставим простое изложение истории события и цитирование самих текстов, расположенных здесь и здесь, но перейдем сразу к анализу: что сие значит для Православия, что это может принести всех участникам дискуссий, и как целесообразно, на наш взгляд, поступать в случае Украины. Потому что ни у кого из главных диспутантов – сторонников РПЦ и украинцев как сторонников Константинополя, – ни у кого не возникает сомнения, что «украинская карта» в этом геополитическом (или тео-политическом) противостоянии – одна из козырных.
Большинство аналитиков соглашаются с тем, что этот Синаксис является de facto возрождением древней пентархии, установленной еще на Вселенских соборах и поддерживаемой многими выдающимися канонистами Православия. Это с радостью привествуют украинские «автокефалисты» - Киевский патриархат, УАПЦ, и сторонники автокефалии в УПЦ МП; и против этого резко выступает прежде всего Московский Патриархат устами митрополита Илариона (Алфеева), апеллируя к принципу соборности Церкви – и отсюда к необходимости решения всех вопросов путем консенсуса. Негодование Московского Патриархата понятно – и по богословским резонам, и чисто политическим. Но радость украинцев кажется преждевременной – и совсем не потому, как говорил Игорь Гаслов в своем блоге, что ничего не случилось, и украинцам нечего ждать. А именно потому, что случилось – на поверхность выходят скрытые противоречия, и, аллегорически говоря, тектонические плиты Православия начинают трогаться. Что-то случилось, что-то обнажилось – но стоит разобраться в этом, прежде чем радоваться тому, что, мол, Москву ущемили.
Сразу скажу, что эти рассуждения не направлены на защиту «Москвы», и вообще ни на чью защиту. Также они не направлены против украинской партии в Церкви, которая добивается автокефалии. Не является целью также и дискредитация доброго имени Вселенского Патриарха, которого в последнее время любит очернять московская православная публика (хоть и не вся). Это размышления над судьбой Вселенской Церкви в условиях, которые только начинают проясняться, и тревога за будущее православия и православную веру.
Немного о стереотипах
Предыстория Синаксиса начинается еще с начала Всеправославных совещаний по созыву Вселенского собора. И история ХХ в. показала, что в Православной Церкви постепенно нарастает противостояние двух центров мирового православия – Русской Православной Церкви, которая традиционно с XVI в. считалась защитницей мирового православия, ибо правила в независимой православной стране, и Константинопольского Вселенского Патриархата, который легитимирован Вселенскими соборами и каноническим правом как первый по чести (после Римского Папы) предстоятель Церкви. Разница между ними проявляется буквально во всех аспектах церковной жизни: в составе литургии, в облачении, в церковных распевах, в диптихах, даже в богословских предпочтениях. В Украине сложилась тенденция интерпретировать это противостояние в терминах борьбы христианского, свободного, правоверного Константинополя и иже с ним Церквей с цезаропапистской, погрязшей в политике и стяжательстве, в прислуживании властям РПЦ. В РПЦ это видится по-другому – борьба пускай и не ахти чистой, но все-таки сохранившей веру Православную, сильной и свободной Русской Православной Церкви против не имеющего никакой реальной власти, заискивающего перед турками и всеми мировыми геополитическими агентами (США, ЕС, Ватикан) Константинополя, а теперь и всех греческих Церквей. Примечательно, что обе интерпретации полагают себя свободными, а противника – рабом политических игрищ, при этом РПЦ выглядит привлекательнее, потому что она хотя бы подлежит своей, русской, а не чужой, турецкой или американской, власти. Кто прав? К сожалению, обе интерпретации – и украинофильская-константинопольская, и русская – опирается на стереотипы.
Украинские стереотипы понять довольно легко – Украина имеет очень долгий и печальный опыт общения с Россией, последствия которого она переваривает до сих пор. Поэтому естественная украинская реакция – подальше от всего российского – и в этом, к сожалению, велика часть вины собственно самой России. Поэтому украинцы (я имею в виду сторонников самостоятельной украинской церковной православной идентичности, отдельной от русской) первее всех поддержали решения Синаксиса и выразили самое решительное принятие и радость по поводу намеков Синаксиса на неканоничность РПЦ в Украине, уповая на то, что эта церковно-политическая битва наконец-то принесет свои дивиденды будущей Украинской автокефалии. Так же идентификация Константинополя как своеобразного оплота «чистого православия» и «свободной Церкви» немного предвзята – Константинополь таким же образом, как и РПЦ, не давал автокефалии Элладской Церкви 17 лет, Болгарской Церкви 70 лет и Румынской 20 лет. Также поступает на своей канонической территории и Сербская Церковь.
В случае русской критики тоже много стереотипов и незнания реальной ситуации в Константинополе и в мировом "нерусском" православии. Упорно считается, что Константинопольский патриархат и греческие Церкви являются чем-то слабым, маргинальным и «первым с конца». Аргументация исходит из исторического факта анклавного существования древних Патриархатов в центре исламского мира (не «фанатичных мусульман», в тех странах ислам довольно спокойный) и поэтому мизерного количества верующих, исторического постоянного экономического донорства по отношении к России и Украине. Этот факт опровергнуть невозможно. Но ХХ в. абсолютно изменил карту православного мира, после чего хочется вспомнить евангельское «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, во ад низвергнешься» и пророческое «Как упал ты, денница, сын зари!». Русская Православная Церковь, бывшая одно время оплотом православного мира (финансовым и военно-политическим), была полностью низвержена – на территории ни одной Поместной Церкви не возник такой богоборческий, человеконенавистнический режим, который возник на канонической территории РПЦ. Я далек от мысли, чтобы обвинять РПЦ больше, чем сами русские православные, которые вполне резонно еще в начале 1990-х заявляли, что «сие дано нам по грехам нашим».
Падение РПЦ, мощнейшее рассеяние православных народов на Западе переместили центр развития православного богословия, свободной православной жизни из России (которая действительно являла собой оплот православного богословия и религиозной философии во II пол. XIX в. – до 1920-х гг. – можно по разному реагировать на славянофилов, Хомякова, Достоевского, Соловьева, Булгакова, Флоренского, Лосского, Флоровского, Бердяева, Зеньковского, Лосева, но значение этой традиции для Православия начала ХХ в. отрицать нет оснований) на Запад, в Париж через Прагу, в США и Англию. Именно там были полностью раскрыты те тенденции и таланты, которые были рождены в предреволюционной России (Флоровский, Лосский, Флоренский, Бердяев, Булгаков) и которые повлияли как на католическую мысль, так и на православное богословие ХХ в. В качестве ссылки могу отослать, в частности, к лекциям киевского патролога и религиоведа Ю. Черноморца, который показывал, как православное богословие ХХ в. отходило от русской религиозно-философской традиции (с большим влиянием немецкой классической философии и немецкой средневековой мистики) через неопатристику Флоровского, позднешеллингианско-византийскую мистику В. Лосского, софиологию Булгакова к современной неопатристике Иустина Поповича, Д. Станилоэ, православному экзистенциализму В, Лосского, Иоанна Зизиуласа (раннего), Х. Яннараса, евхаристическо-евангелической теологии митр. Антония Сурожского. Средоточием богословской научной жизни стал Парижский Свято-Сергиевский институт (созданный русской диаспорой, но пребывающий под омофором Константинополя), Свято-Владимирская семинария в Джорданвилле (РПЦЗ, с 2007 только в еднстве с РПЦ), созданный в Женеве Православный центр в Шамбези (Константинополь).
Во 2-й пол.ХХ в. свободная церковная и богословская жизнь сосредотачивалась в этих центрах, и в единственной (!) свободной (!) православной (!) стране – Греции. Ирония истории? Падение «единой свободной православной» России – и возвращение «единой свободной православной» Греции.
Политика Константинопольского Патриархата в ХХ в. претерпела значительные изменения. Падение Османской империи отняло у патриарха роль предводителя «миллет руми» (ромейской, т.е. христианской нации – для турков нации означали религиозное исповедание, а не этносы). После Собора 1872 г., где был осужден этнофилетизм, Константинополь в 1924 г. созывает совещание по вопросу календаря, инициирует экуменические переговоры с целью воссоединения всех христиан. Малоизвестно то, что до включения Константинополя в экуменические переговоры, экуменизм существовал только в узком протестантском кругу, где был создан Всемирный совет церквей. Этот поступок инкриминируется как предательство Православной веры – по сути, предательства не было, было участие в богословском диалоге с целью единства, но не было априорной констатации единства до результатов диалога. После падения РПЦ Константинополь принял активное участие в церковном окормлении народов, оказавшихся в независимых от России государствах (Томос об автокефалии Польской Церкви, принятие в качестве автономии Финнской), во многих случаях на Западе православные эмигранты, особенно русские, в связи с расколами в РПЦЗ, переходили под юрисдикцию Константинополя. Единственное, что омрачает политику Константинополя в этой сфере – это благословение «обновленцев», сделанное им в 1924 г., что требует дополнительного исследования. Но, несмотря на это, Константинополь пребыл в общении с РПЦ не обновленческой. Итак, собирание православной диаспоры и богословия возвело Константинопольский Патриархат в ранг неформального лидера православной общины в диаспоре.
Наконец, любимое утверждение оппонентов Патриарха Варфоломея о 3000 тысячах верующих греков в Турции не совсем справедливо. Основная масса верующих Константинополя – это епархии Северной Греции, Афон, чей авторитет признается всем Православием, острова Эгейского моря. Также неправда то, что греческие церкви все маргинальны и в окружении ислама – Элладская Православная Церковь является единственной в мире (!) Церковью, которая признана как государственная, и фактически имеет больше прав и свобод, чем Синодальная Русская Церковь до 1917 г. На территории Греции находятся самые значительные богословские факультеты в университетах (Салоники и Афины). Именно из Греции или из Константинопольского патриархата происходит самые известные новейшие богословы: Д. Харт, Иоанн Зизиулас, Х. Яннарас, что не отрицает заслуг великих богословов Сербской ПЦ (Иустин Попович), Румынской (Д. Станилоэ) или начавшегося возрождения русского богословия, которое, к сожалению, до сих пор не вышло на тот уровень, на котором оно было в начале ХХ в.
Итак, Константинопольский патриархат, конечно, меньше РПЦ, но его мизерность явно преувеличивается, а его политика в ХХ в. привела к большому росту его влияния. Можно даже патетически выразиться: если Константинопольского Патриарха выгонят из храма в Фанаре, он почти ничего не потеряет – ни Женева, ни Париж, ни Афон туркам не подвластны. Позволю себе ехидно улыбнуться по поводу «грядущего Женевского собора» - «Женевский патриарх»… сразу вспоминается история Женевы и «женевский папа» Кальвин. А ссылки на то, что турки не признают Патриарха Вселенским, а только главой местной общины – вообще для православных христиан, для которых закон светский есть послушник закона Церкви, странно с нравственной точки зрения.
Еще одним стереотипом, бытующим в РПЦ, является обвинение Патриарха Варфоломея в ереси – экуменизма, модернизма, либерализма и пр.. Кроме того, что до сих пор ему никто систематически и принципиально из иерархов Церквей не предъявил обвинения в ереси, сами эти обвинения, мягко говоря, несостоятельны, ибо не содержат состава ереси. Но об этом разговор в другой публикации, а пока мы подходим к самой формулировки интересной исторической коллизии.
Битва двух Пап: или противостояние восточных папизмов
Критики Патриарха Варфоломея обвиняют его в преувеличении полномочий и в претензии на роль «восточного папы» - Константинополь доказывает свое исключительное право в управлении православными вне канонических территорий Поместных Церквей, право быть верховным арбитром в межцерковных отношениях и вмешиваться в случае неразрешимых конфликтов в Церкви, опираясь на 28 канон Халкидона. Более того, уповая ли на прецендентность права, или повинуясь текущим потребностям Церкви, Варфоломей реализовывал эти права, созывая Всеправославные совещания по поводу раскола в Болгарии и для отставки Иерусалимского Патриарха. Сразу стоит отметить, что греки, которым инкриминируют притязания на первенство, беспрекословно признали право Константинополя. Немыслимо, чтобы в случае, например, проблем с моральным состоянием патриарха, например, РПЦ, было проведено такое совещание – это вызвало бы буйные протесты против Константинопольского «папизма». Иерусалимская Церковь отреагировала спокойно (раскол патриарха Диодора является маргинальным). Но проведение последнего Синаксиса вызвало обеспокоенность увеличением прерогатив Вселенского Патриарха, в частности, идеей проводить решение на Соборах и собраниях большинством, что может ущемить интересы РПЦ.
РПЦ выступила против подобных инициатив, апеллируя к древнему принципу православной соборности, где Православная Церковь состоит из Поместных Церквей, соединенных между собой только общей верой и общением в Таинствах. Эту модель можно назвать конфедеративной Церковью. Варфоломей неоднократно, в том числе и в Киеве (2008 г.), подчеркивал ложность конфедеративного понимания Церкви, ставя ударение на Ее единстве. Не отрицая этого, РПЦ все таки считает «чрезмерные претензии Константинополя» «умеренной версией папизма». Почему «умеренной» - потому что автокефальные Церкви все таки сохраняют свою автокефаличность.
Современные исследователи неоднократно заявляли, что Патриарх Кирилл выстраивает жесткую административную вертикаль и проводит реформы по укреплению церковной иерархии. Его админстративные и историософско-геополитические инициативы («Русский мир») показывает, что Патриарх Кирилл расстраивает Русскую Церковь как некий сверхгосударственный, сверхнациональный, даже экстратерриториальный проект: Русская Церковь, где нет ни эллина, ни иудея, ни скифа (так что если Андрей Ухтомский говорит «Константинопольский Патриарх показывает, что «нет уже верующего китайца, ни грузина; нет албанца, ни испанца; нет эстонца и литовца в диаспоре: ибо все одно в Константинопольском Патриархате»», это тем более правомерно в отношении России). Для таких инициатив прагматика и прислуживание Кремлю совсем не обязательно – возможно, Патриарх как раз подобным образом пытается осуществить мечту своего предшественника Патриарха Никона, вырвавшись из-под власти русского государства и став над государствами вообще. Типологически его политику можно сравнить (только сравнить!) с политикой централизации Пап Римских Григория VII и Иннокентия III, когда раздробленная Римская Церковь путем собственной консолидации реализовал свой проект «Папа как король королей», став над всем католическим христианским миром.
Доброжелательное отношение Патриарха Кирилла к Католической Церкви и претензии на верховенство над всем православным миром (не только с 1948 г., а также постоянные «тактичные» напоминания о том, насколько русских больше, чем греков, и сколько русского «хлеба» в виде паломнических пожертвований съедает Иерусалим, требование представленности всех епископов Православной Вселенской Церкви) только подкрепляет это сравнение: Патриарх Кирилл тоже выстраивает своеобразный вариант папской власти, другую версию «восточного папизма». Остальные православные Церкви, и в т.ч. Украина, оказались между этими двумя «папизмами», из которых Константинопольский является более формально централистичным (канонические нормы власти Вселенского Патриарха), но кажется по причине культуры сулящим больше свободы, а Московский – угрожающим реальным деспотизмом Москвы, о котором Украина знает не понаслышке, но теоретически и формально более либеральным и демократичным, чем «Константинопольский папизм». Версия РПЦ менее ущемляет права Поместных автокефальных Церквей – Москва не претендует на каноническую власть над ними, во всяком случае на уровне теории и канонического права, она скорее отстаивает принцип соборности Церкви, в Которой не может Верховный решать все за всех, но все совершается в совете братий. Противоречие между реальным и формальным аспектами обеих версий придает противостоянию особую остроту.
Что же в таком случае есть «неопентархия»? Не соглашаясь с большинством тезисов автора статьи «Эллинизм головного мозга», стоит отметить, что действительно «неопентархия» является эллинистическом проектом по составу участников. Возникает сразу много поводов для сомнения: анафема на этнофилетизм должна касаться греческого этнофилетизма? Еще в 2008 г. Архиепископ Афинский заявлял, что основанием для православной Греции есть Православие и эллинизм, причем православие немыслимо без эллинизма. Подобные вещи можно было слышать из уст предыдущего Патриарха Иерусалимского. Согласится ли Украина променять «русский мир» на «эллинистический мир»? Не имеем ли мы дело с войной двух этнофилетизмов – русского и греческого? Тем более об греческом этнофилетизме до сих пор говорить как бы не принято.
С точки зрения историко-богословско-канонической, возрождение пентархии является действительно неким казусом, который может послужить как во благо, так и во вред Кафолической Церкви. Пентархия Х в. выглядела более-менее органично – количество Поместных Церквей тогда не превосходило в 3 раза число «5». Итак, средневековая теория о 5 чувствах выглядит спекулятивной. Возникает опасение ущемления прав Церквей, которые фактически могут оказаться Церквами второго сорта. Чем будет эта «пентархия»? Консультативным органом или некоторым Кабинетом министров? Как бы там ни было, она послужит централизации Кафолической Церкви православной и соотвественно, за счет полномочий Поместных Церквей, что чревато монархизацией Церкви в духе Папы Римского (напомним, что восточнообрядные патриархаты Католической Церкви имеют очень большую меру автономии, вплоть до полного самоуправления при формальном поминовении Папы Римского как первоиерарха – кстати, эта модель сейчас de facto существует в УПЦ МП (еще одна ассоциация с «папизмом» в РПЦ)).
Но если не спекулятивной, то прагматической, вплоть до прецендентализма и утилитаризма выглядит позиция некоторых русских богословов, которые выступают за отмену первенств чести Древних Патриархатов в угоду современной политико-экономической ситуации. Во-первых, весом аргумент: что, тогда и от Иерусалима, города Страстей и Воскресения Самого Христа, мы можем забрать титул первенства чести? Христианское понимание чести как раз оппонирует «земных», «человеческим» понятиям – не в силе Бог, а в правде, во смирении Его суд Его совершился. Для православного христианства смирение и уничижение было силой, а не слабостью. Аргумент же о «земной силы и мирского богатства» противоречит смирению и послушанию. Честь Древних патриархатов отнюдь не в великой силе, а в утвержденности самыми Вселенскими соборами и апостолами.
Во-вторых, история свидетельствует, что вознесение и падение государств довольно прихотливо – богатейшая РПЦ синодального периода мгновенно обрушилась в тоталитарное гонение. Итак, апелляция к современному могуществу напоминает 7 песнь покаянного канона: «Не уповай, душе моя, на тленное богатство и на неправедное собрание, вся бо сия не веси кому оставиши, но возопий: помилуй мя, Христе Боже, недостойного».
Поиск противовесов в церковной политике или Антиномия единства и соборности
Сразу стоит оговорить: папизм – не означает «плохо», потому что в Православии существует некоторое отношение к этому слову, как к ругательному. Проблема «папизма» - это скорее проблема диалектической природы Церкви, которая одновременно кафолична (соборная) и едина, Свята и Непорочна, и состоит из грешников, объемлет весь мир, небеса и преисподнюю, и в то же время исторически и физически ограничена. Из диалектики единства и множества собственно и происходит тысячелетняя проблема первенства, которая на самом деле является полемикой между централизацией и децентрализацией Церкви, ее монархизацией и демократизацией (отставить стереотипы о слове «демократия»!). Можно провести ассоциацию (только ассоциацию) между проблемой бытия Церкви и проблемой бытия Святой Троицы – Церковь едина и в то же время множественна, как Святая Троица, единосущная и нераздельная, и в то же время неслиянная и несмешиваемая. Также мне кажется уместным провести ассоциацию: Кафолическая Церковь подобна Сущности Божией, а Поместные Церкви – подобны Ипостасям, потому что каждая Поместная Церковь в полноте представляет Кафолическую Церковь, так же как и Христос в Евхаристии в каждом храме один и тот же. Но в то же время Поместная Церковь не существует раздельно и отдельно от Кафолической, но имеет общую жизнь в Таинствах и общее дело (¦rgon) – благовестие Евангелия.
Отсюда антиномия административного бытия Церкви, которая подвергается постоянным уклонениям либо в подчинение поместных Церквей единой сверхадминистрации (римский католицизм), либо в тотальную анархию, при которой Церкви соединены только формально одним Символом Веры, признанием Вселенских соборов и общением в Евхаристии, но реального православно-христианского сотрудничества, общения почти нет. При том обе крайности не обязательно лживы и подсудны. Сторонники централизации вокруг одного епископа-Папы аргументируют это потребностью консолидации Церкви перед вызовами современности (именно этот мотив был основным на I Ватиканском соборе), необходимостью избежать анархии и возникающей из него гордыни и непослушания. Власть Папы в этом случае является предохранителем от греха церковной анархии и занимается она прежде всего сохранением веры и морали, а также порядка во Вселенской Церкви.
Пентархия, которая сейчас пытается возродиться, является попыткой централизации Православной Кафолической Церкви. Если мы признаем необходимость централизации, вплоть до выделения некоторых, пусть древних Церквей, то боле логичной и последовательной будет вариант власти Папы Римского. Православная Церковь тогда не будет никак отличаться от Католической и главный ее аргумент в полемике с католиками – о всецерковной соборности будет утрачен. Система папской централизации более логичней, выверенней и результативна. С другой стороны, состояние анархии в Православной Церкви в условиях радикальной потребности изменения ее политики в современном мире просто невыносимо.
Является ли пентархия неким средним вариантом между монархизмом Папы (католицизмом) и анархизмом русской экклезиологической традиции от А. Хомякова (неким вариантом протестантизма)? Скорее всего, ее так на Фанаре и рассматривают: как мост для диалога с католиками при минимальных уступках православных. Но – это все-таки централизация, которая не дает никаких гарантий поместным Церквам, в частности Украине, защиты от произвола Центра.
Можно возразить: все эти размышления политического характера применительно к Церкви неуместны. Церковь не есть политический институт, а Богочеловеческое Тело Христово, относительно Которого сравнивать его с конфедерацией или монархией. Но, как мы только что описали, в самой природе Церкви, в Ее одновременной связи с Градом Небесным и Градом Земным, в Ее имманентной диалектичности, которая ассоциируется с диалектикой Триединого Божества, заложена эта антиномия – с одной стороны, стремление к единству и централизации, по подобию Единой Главы – Христа да будет единый Его викарий (сиречь Папа), а с другой стороны, неустанное ударение на самостоятельности ипостасей Кафолической Церкви – Поместных Церквей. И возникает, подобно любому срединному, противоречивому, диалектическому состоянию две движущие силы, два уклона – стремление к централизации, монархии, и стремление к децентрализации, ослабление принципа единства. История каноническо-административного устройства Церкви собственно может быть изображена как постоянная борьба между этими двумя крайностями за ортодоксальную середину: Церковь Единая и Соборная.
Поэтому главная проблема канонического права, главная задача канонистов и всех православных – отыскание той модели управления Церковью, которая сможет обеспечить и обезопасить богословское понятие Церкви, в Ее богословской невысказанности и антиномичности. Потому я считаю возможным прилагать к Церкви категории политического дискурса, отмечая специфику Таинственной природы Церкви, имея ввиду только некоторые технологии Ее административно-юридического (канонического) обустройства, которые максимально смогли бы выразить эту природу, те антиномии, которые мы наблюдаем в ней и в каноническом праве.
Эта антиномия канонического права вызывает ассоциацией со становлением политической философии Нового времени, модерного права. Проблематика модерного права была поставлена Т. Гоббсом как раз в проблеме «войны всех против всех» в естественном состоянии человеческого бытия. Для того, чтобы как-то снизить градус напряженности и обеспечить порядок и покой, люди делегируют верховной власти-Левиафану свои права карать и воевать. Левиафан как Верховный монарх, Суверен, служит гарантом покоя, для чего он забирает себя средства, которые позволяют ему подавлять нарушителей прав какого-то гражданина.
Локк и Монтескье задали вопрос: где гарантия того, что Суверен-Левиафан не захочет пересечь те рамки, которые он сам охраняет и узурпировать власть над всем обществом, став тоталитарным деспотом? Решение было найдено в представительской демократии и в разделении законодательной и исполнительной властей, которые и рады бы узурпировать, да друг другу мешают. Народ делегирует свои права его представителям, которые, в свою очередь, разделены на власть, которой доверено принимать законы, и на власть, которой доверено их воплощать сообразно конкретным ситуациям. Законодательная власть в данном случае лишена рук, а исполнительная – головы, чем самым она ослабляется и не в состоянии причинить вред обществу, узурпировать власть Суверена (народа) и учинить тиранию.
Где гарантия того, задает вопрос Монтескье, что ветви власти не договорятся? Ответ был найден в разделении власти на правящую партию и на оппозиционную, которые друг друга контролируют и победа одной из них не выгодна другой, итак, узурпация становится почти невозможной. Но где же тогда гарантия, что народ не проголосует за одну партию, и тем самым он отдаст ей ключи к тирании? Монтескье отвечает: «эффект свободы» - т.е. свободные граждане, которые аффицированы какой-то партией, имеют к ней симпатии, с одной стороны, как сторонники определенной идеи, желают ее безоговорочной победы, а с другой стороны, как граждане, члены общества, чувствуют интуитивную угрозу от любой (!) побеждающей силы, чувствуя ее способность вторгнуться в их жизнь. История показала, что «эффект свободы» не действует в государствах, где отсутствует длительная традиция народоправия, и не действует в форс-мажорных условиях, когда государство и общество оказывается на грани гибели (например, в Германии 20-х годов или России 1917 г.).
Кант напомнил о принципах категорического императива, которому в праве соответствует незыблемая Конституция. Только ограничение действий власти (монарха, парламента, президента) некоторым сверхполитическим, надситуативным, верховным императивом права, создание таких незыблемых норм, к которым можно апеллировать, является предохранением от произвола власти. Суть всех политических, в т.ч. церковно-политических дискуссий – поиск противовесов, которые могли бы удержать противоположную сторону, и главная проблема – сохранить баланс системы, чтобы ни одна из сил не могла бы узурпировать власть, но при этом, уравновешивая каждое действие другим противодействием, сохранить систему действенной, способной к взаимодействию и мобильному реагированию.
Именно с возможным произволом связаны последние опасения разных фракций в Православной Церкви. Дело в том, что для Церкви ее юридической конституцией является каноническое право. И если у католиков проведена его реформа и создан строгий кодекс канонического права, в Православии этот кодекс – это «винегрет» из канонов разных веков, с не всегда строгой и четкой формулировкой, которые вызывают разночтения и угрожают расколом. И вопрос о кодификации и унификации канонического права является первичнейшим, и должен предшествовать всех остальных дискуссиям о диптихах. Но пока он не поставлен и не решен, есть много поводов для тревоги. Потому что нет никакой гарантии, что собранный Синаксис или Собор не перекроет свысока так каноническое право, что поставит Православие на грань уничтожения, а Церковь превратится из своеобразной конфедерации в монархию папского типа. Пока же идет полемика между некоторой коллегиальной (пентархией) и вариантом экклезиологической анархии, который защищает (выступа за сохранение status quo) РПЦ. Это совмещается с «неопапизмом» Патриарха Кирилла – просто он выстраивает строгую иерархию внутри РПЦ, делая не всю Кафолическую Церковь, а только пространство «русского мира» своей паствой. А для этого проекта необходимо не допустить возвышения Константинополя.
Что же делать?
Вывод напрашивается прежде всего такой: Украинская Православная Церковь, как и весь православный мир, находится в состоянии выбора между двумя версиями «папизма». Как я уже писал, восторг украинской публики – безоснователен и преждевременен. Во-первых, противостояние двух центров Православия чревато Великой схизмой, и любой, помнящий историю ІХ-ХІ вв., должен вздрогнуть от дежавю. Во-вторых, конфликт двух церковных империй (а именно так они выглядят с украинского ракурса) для Украины малоперспективен. Украинская история имеет опыт, что значит оказаться между двумя империями – Польша и Россия, Австрия и Россия. И повторять модель поведения 1654 г., когда казаки с Б. Хмельницким побежали от «плохого» польского короля к «хорошему» Восточному московскому царю, имеет все шансы повториться. Как бы не получилось «из огня да в полымя»! Сценарий раздела церковной Украины не менее реален. Это не значит, что я дискредитирую Константинопольский патриархат – моя цель в том, чтобы указать, что украинской партии в Церкви надеяться не на кого, только на себя. Возможен сценарий – что Константинополь и Москва договорятся, будет проведен Собор, на котором все желания Украины будут просто не замечены.
Потому что в-третьих и прежде всего, украинский исторический опыт показывает, что для украинца любая империя является неприемлемой. И как говорил М. Драгоманов, украинская задача – везде и всегда отстаивать права личности и общностей, выступать против любого имперского централизма. Именно для украинцев более всех должно быть понятно, что не уповать на победу одной империи над другой, а бороться за установление прозрачных и конституированных «правил игры», за вышеупомянутую реформу канонического права. Чтобы, например, как уже комментировалось на этом сайте, были продуманы не только процедура давания автокефалии, а и критерии, при осуществлении которых ни кириархальная, ни другая Церковь не имели бы права отказать в ней. Миссия украинской церковной политики, в отличие от политики империй – напоминать о «малых мира сего», о «меньших братьях», о «младших» Церквах, выступать адвокатом, образно говоря, «слабых». Именно прагматика украинской ситуации требует в Церкви не монархии и не анархии, а конституционной демократии.
Наконец, это значит, что церковная Украина должна перестать быть «несубъектной», «объектом геополитики». Только активная работа украинских православных богословов и не только может изменить состояние православной общественности в Украине и повлиять на течение процессов в мировом Православии.
P.S.
Ситуация в мировом православии грустная, потому что напоминает войну голых королей. Она смотрелась бы интересно и красочно в позднем Средневековье, но в эру секуляризации, либерализации и IT-технологий, когда количество христиан падает, а современный человек ищет скорее общину, чем доктрину, она выглядит как дебаты за власть над миром в каком-нибудь гетто или палате № 6. Так что радоваться от таких новостей, как Синаксис 2011 года, не приходится. Скорее вспоминается Экклезиаст и Апокалипсис – а также «мерзость запустения, реченная пророком Даниилом»…
Литература:
Глеб Коваленко. Константинопольский собор и украинский вопрос.
Димитрий Саввин. Эллинизм головного мозга. Украина – главный камень преткновения для неопентархии
Андрей Ухтомский. «Как вы лодку назовете, так она и поплывет». Предпосылки вселенскости вселенского Патриархата
Владимир Бурега. Возрождение пентархии, или Кто главный в мировом православии?
Юрій Чорноморець. Загальна характеристика сучасної православної теології
Игорь Гаслов. Собор Предстоятелей Древних Патриархатов. Итоги и «разочарования»
Драгоманов М.П. Чудацькі думки про українську національну справу // Драгоманов М.П. Вибране («…Мій задум зложити очерк історії цивілізації на Україні») / Упор. Та авт.. іст.-біогр. нарису Р. С. Міщук; Приміт. Р. С. Міщука, В. С. Шандри.. – К.: Лиюідь, 1991. – С. 461-559.
Манан П. Доступний виклад політичної філософії / Пєр Манан; пер.з фр, післямова та прим. С. Йосипенка. – К.: Укр. Центр духов.культури, 2009. – 400 с.
Манан П. Інтелектуальна історія лібералізму / Пер.з фр. С. Йосипенка. – К.: Дух і літера, 2005. – 216 с.