Религиозные конфликты не сходят с повестки дня, муссируются, и вскоре ловишь себя на том, что и сам что-то бормочешь про «священную войну» или вовсе «крестовый поход».
Но, к счастью, реальность – она рядом. И глядя на конфликты из-за приходов через «сельскую» оптику, а не через призму СМИ и соцсетей, понимаешь, что конфликты эти не совсем религиозные. А зачастую так и вовсе не религиозные.
Почему конфликты возникают именно в сельских общинах? В городах приходы совершают свои «каминг-ауты» гораздо реже и куда менее помпезно. Просто потому, что в городах между верующими-прихожанами нет такой глубокой истории отношений. Всем, кто не любит со школы романы и повести украинских классиков на темы «несчастного села», я могу сказать со знанием дела: классики, конечно, скучны, но, как и приличествует классикам, правдивы. За несколько лет жизни в небольшом «селе без сильрады», которое, к тому же, имеет сильно «разреженную» историю из-за репрессий и депортаций, я узнала немалое количество сюжетов, достойных пера Стефаныка. Между любыми двумя соседними дворами, любыми двумя семьями (и даже в середине семей) есть некая «тайная жизнь», уходящая корнями иногда на несколько поколений вглубь. Там, на дне колодца, может быть спорная межа, застреленная собака, срубленная вишня, адюльтер или что похуже. Будучи «человеком со стороны» почти невозможно разобраться, что движет тем или иным человеком, когда он вдруг совершает какой-то дикий поступок, разражается – без видимой причины – потоком проклятий, подбрасывает дохлую крысу кому-то в колодец или поливает воском «свечи покойника» порог. Расспрашивать – без толку. Только и услышишь в ответ, что «то такие люди…». Иногда кажется, что они сами хорошенько не знают, почему «так правильно». Или знают, но ни за что не скажут.
Психология нашего села – тема отдельного разговора. И, по возможности, для специалиста-психиатра. Странно, что никто еще ничего не исследовал и не написал о том, что происходит в наших хваленых «крышталевых джерелах» с людьми, пережившими колхоз, но так и не изжившими его из себя. Если бы в Украине была наука – психология, например, — наше село могло бы стать бездонным источником не только риторической «духовности», но и абсолютно практических примеров социальных и психологических девиаций.
Религиозные конфликты в селе – всего лишь частный случай этой затаенной вражды. Я многих, наверное, разочарую, но посмею утверждать: в огромном количестве случаев церковных конфликтов в селе почти наверняка конфессиональная принадлежность храма и прихода – только повод припомнить все и всем. Эта вырывается из-за калиток даже тогда, когда видимого повода нет. А когда повод появляется – тут у нее просто крылья вырастают. Из «бабушкиных сундуков» извлекаются все счета и с размаху бросаются в лицо обидчикам.
Характерно, что наши церковники не только ничего не делают, чтобы как-то этих демонов приструнить, держать под контролем, вылечить, наконец, от них души. Ни Боже мой. Церковники нередко используют этих демонов в своих интересах. Если Христос изгнал злого духа из бесноватого и вселил его в стадо свиней, то для некоторых наших батюшек сельские общины – это и есть вот то самое евангельское стадо свиней, которым они помыкают с помощью вселившегося в них злого духа. Вопрос только в том, кто более удачно перехватит управление как можно большей частью стада.
Стоит это понять, и все становится на свои места. Почему Церковь использует худшие стороны человеческой натуры в своей борьбе за храмы? Потому что это закон рынка: если хочешь заработать быстро, надо апеллировать к порокам, а не к лучшим качествам человека. Потому что проявлять лучшие качества – это всегда труд. А худшие вырываются наружу и «работают» сами, принося дивиденды «инвестору».
В ход идут ключевые слова и сигналы: «москва» (во всех модификациях и наклонениях), «раскол», «анафема», «русскиймир», «гундяи», «нашихлопцывАТО», «бандеры», «священнаявойна», трогательные фото деток в вышиваночках и веночках, послушно стоящих на литургии в свежеотвоеванном храме (от фото за версту смердит манипуляцией), жуткие видео избиения женщины в платочке (монтаж выполнен так небрежно, что хочется руки режиссеру поотрывать). В качестве подкрепления слов в дело идут «боевые отряды» — титушки, «семинаристы», «правосеки», «ветераны» и прочие заезжие гастролеры, чья задача – перевести конфликт из стадии крика и легких толчков в грудь к стадии настоящей полномасштабной драки во всем ее физиологическом безобразии (безобразие – очень важная деталь, зритель любит «клюкву»). Иногда на этой стадии сами селяне начинают чувствовать себя чужими на собственном празднике, но колесо уже завертелось и, значит, надо идти до конца. И мало кто вспомнит – а вспомнив, не поверит, — что было вначале.
А вначале обязательно было слово. Потому что это война слов. Война заклинаний. Слов, которые ничего общего не имеют ни с молитвой, ни с Евангелием, потому что категория «души» в контексте этой войны вообще не имеет ни смысла, ни места.
Все это, как вы понимаете, касается уже не только села – эти же законы работают на уровне всего украинского общества.
В этом контексте не так важно то, что в течение десятка лет УПЦ (МП) заражало мозги прихожан бациллой российской духовной гегемонии, как то, что она заражала мозги ненавистью к «раскольникам» и «униатам». Каждая из сторон этого конфликта так или иначе старалась «соответствовать», не уступать в этой пропагандистской, по сути, войне, и на этом выросло поколение людей, готовых поддерживать дискурс конфессиональной ненависти, рефлекторно реагируя на определенные сигналы. В нужный момент эти сигналы срабатывают в резонанс с общественно-политическим кризисом или просто привычной нелюбовью к соседу – и градус ненависти-на-ровном-месте взлетает до небес.
И что любопытно: в этот дискурс ненависти оказываются вовлечены далекие от Церкви люди. Сколько их у нас – практикующих христиан, регулярно слушающих проповеди – крамольные и не очень? Четверть населения, посещающая богослужения на Пасху и Рождество – это совсем не реальное количество регулярных потребителей как «московской», так и «патриотической» проповедческой риторики. Это при том, что большая часть батюшек, к их чести, вовсе не политизируют свои проповеди.
Мне, например, с самого начала странно было слышать, как УПЦ (МП) обвиняют в том, что это она внушила Донбассу идею Русского мира. Как и где, простите? Нет, я не сомневаюсь в том, что масса батюшек усердствовала, отрабатывая методичку от корки до корки, – но перед кем? Сколько прихожан реально было у УПЦ (МП) на Донбассе? На Донбассе, где традиционным церквам нечем было похвастать, кроме очередного – полупустого – храма, построенного на деньги очередного местного бонзы. Где с религиозностью вообще никогда не было хорошо, а уж с практикой – так и того хуже. Где стабильно статистика и соцопросы показывали успехи чего и кого угодно – от протестантского движения до ориентальных культов, – но только не традиционных церквей.
Так почему «каноническое православие» стало знаменем сепаратизма? Потому что это политический – чтобы не сказать геополитический – бренд, который на этой территории раскручивали долго и, как мы видим, с успехом именно в качестве политического. Потому что это слово включает «групповую идентификацию», не имеющую ничего общего ни с Церковью, ни даже просто с религией. «Негативную» идентификацию, резко противопоставляющую одну группу украинцев другой. Проще говоря, «рубильник ненависти». Религия как таковая не имеет к этой ненависти никакого отношения. Это не «религиозный конфликт». Это конфликт социальный, мировоззренческий, политический – какой угодно, но не связанный с вероисповеданием.
Хотелось бы написать «с Церковью», но рука не поднимается. Потому что как раз Церкви – вольно или невольно – на протяжении многих лет выполняли политический заказ на поддержание враждебности в обществе. И научились получать от этого дивиденды – вот хоть в виде перебегающих приходов.
Почему я и верю, и не верю в заявления с обеих сторон о том, что «община собралась и проголосовала» или «решила не уступать» и т.д.? Не только потому, что имела возможность в подробностях наблюдать (и даже участвовать) сельские конфликты и знаю, как они работают. Но главным образом потому, что с точки зрения христианства это блажь и ложь. Если христианская община решила, что будет молиться на другом языке и с другим священником, то приглашает священника и молится, а не идет отбивать храм. Потому что священник, когда его приглашают служить службу, не ставит условие «только если добудете мне храм» — он идет и служит, хоть бы и в чистом поле. Священник – если он, конечно, служит Богу, а не другому ведомству – не станет поводом для драки. И если наши священники поступают иначе, значит, в их ведомствах что-то не от того мира.
Можете считать это ответом на прекрасную фразу Мыколы Данилевича, спикера УПЦ (МП), о том, «почему мы должны отдавать храм, если он принадлежит нам?» Кому – «вам»? Кто – «вы»? И кто – «мы»? Где водораздел и кто его провел? В кого вы превращаетесь, когда педалируете его? Что вообще в этом мире «ваше» и «наше»? И как далеко вы готовы зайти, чтобы не отдать «свое»? И, самое главное, вы понимаете, что это риторика ненависти и войны? Почему вы считаете возможным «не отдавать храм», пускай даже ценой крови, но призываете «остановить войну на Донбассе любой ценой»? Какая разница? Остановите побоища за храмы – «любой ценой», — тогда в вашу пацифистскую искренность можно будет поверить.
Но мне не хотелось бы, чтобы критика показалась вам однонаправленной. Нет в этих конфликтах никакой положительной роли и у УПЦ КП. В этом конфликте ни у кого нет и не может быть положительной роли. Как нет «героев» в гражданских войнах и всегда остается подозрение, что именно победитель – как раз наибольший мерзавец. Это потом победители напишут в книгах, что война велась «во имя справедливости» или «за светлые идеи коммунистической партии», достойные того, чтобы люди за них творили зверства и сами становились жертвами зверств. И, может, о нас и вас потом напишут, что это все делалось во имя торжества канонического православия или, наоборот, за освобождение украинского православия от московского ига. Но мы-то с вами знаем, что на самом деле у нас, как и всегда, беднякам просто хочется накостылять богатым, что униженному просто хочется вытереть ноги о сильного, что каждый просто мстит ближнему своему за что-нибудь, не имеющее отношения к предмету спора. И что есть кто-то, кто просто сумел предоставить людям желаемое, в расчете на джек-пот. Вот в каком качестве выступают наши почтенные церковные институты. И, кстати, я сознательно пишу в данном случае «церкви», а не «отдельные епархии» или даже «приходы». Потому что все это происходит при попустительстве центра. Ни один высокий иерарх киевского ранга ни словом критики не наградил в этих конфликтах «своих», что бы они ни творили.
Скажу еще раз и буду подчеркивать, пока пальцы не заболят: религия, конфессиональная принадлежность тут не причина, а повод. За якобы «религиозными конфликтами» стоят вовсе не вопросы веры (в которых наш средний гражданин, включая прихожан, мягко говоря, «плавает»). За ними – болезни социально-психологического свойства. Недоверие ко всем и всему, неумение общаться, одиночество, неуверенность, фрустрация, страхи, неудовлетворенность разного рода. Эти социальные болезни нужно лечить или хотя бы научиться снимать обострения. Но это никому не нужно, в том числе церковным институтам. Зачем искоренять то, что приносит плоды лично тебе?
Кроме всего прочего, религиозные конфликты повышают котировку Церквей на политическом рынке. Каждый конфликт церковники представляют как факт, подтверждающий их «влияние в обществе». На самом деле, все это влияние сводится к владению полудюжиной популярных мемов, к умению употребить их к месту — манипулировать информацией и взывать к человеческим порокам. Как говорил патер Браун, священник прекрасно разбирается в грехе, поскольку это часть его ежедневной работы. Вопрос – как он использует свои знания. И для чего. Если он их использует в качестве спускового крючка для конфликта, то такой священник не столько «влиятелен», сколько просто социально опасен.