Знаки возвращения и встречи можно видеть всюду. В служении священников и мирян всех конфессий на Майдане. В принципиальной и последовательной позиции Всеукраинской Рады Церквей и религиозных организаций. В «духовных сотнях» капелланов самых разных Церквей. В благотворительной и духовной помощи защитникам, пострадавшим и беженцам.
Применительно к религии метафора возвращения использовалась давно, особенно активно — последние пятьдесят лет. В основном об этом говорили западные социологи. Классические примеры – исламская революция и американский протестантский фундаментализм. Более свежий материал – «политическое православие» в России и «арабская весна».
Процессы «возвращения» были заметны и в постсоветской Украине, но растянулись во времени и не отличались особым динамизмом. 2014 год все изменил.
Уходящий год можно назвать годом «возвращения» и «встречи». Возвращения религии в публичное пространство. Встречи религии и гражданского общества. Встречи конфессий между собой.
Возвращение всегда связано со встречей. «Свято место пусто не бывает». Возвращаясь к активной общественной роли, Церковь встречает гражданское общество, которое ее опередило, проявило чуть больше сознательности, ответственности, жертвенности, оперативности, решительности.
Возвращение стало возможным не потому, что Церковь в результате внутренних дискуссий решила вернуться, а потому что ее позвали на помощь те, кто уже был «там». Возвращение и встреча стали возможными в строго определенном месте – на Майдане, за пределами церковных стен, на территории беды и нужды.
Церковь и люди наконец встретились – в условиях противостояния общества и власти, а затем в условиях войны. Да и Церкви наконец встретились между собой, почувствовали свою дополнительность и непринуждающее единство в служении людям. Неспроста в Москве поднялся крик о революционном альянсе «униатов, раскольников и сектантов».
Знаки возвращения и встречи можно видеть всюду. В служении священников и мирян всех конфессий на Майдане (эта история прекрасно задокументирована в книге «Майдан и Церковь» (под редакцией Людмилы Филиппович, Оксаны Горкуши и Виты Титаренко). В принципиальной и последовательной позиции Всеукраинской Рады Церквей и религиозных организаций. В «духовных сотнях» капелланов самых разных Церквей. В благотворительной и духовной помощи защитникам, пострадавшим и беженцам.
Есть и более конкретные проявления «возвращения» и «встречи». Крымские татары открывали свои мечети христианам, которых оккупационная власть лишила храмов. В самое трудное время спикером парламента и фактическим президентом был «кровавый пастор», баптист Александр Турчинов. Директором Департамента по делам религий и национальностей Минкультуры стал известный «автокефалист», львовянин Андрей Юраш.
Очевидны перемены в структуре и духе политики, конфессиональных влияниях, характере связей политики и религии. Президент — православный, премьер – греко-католик, секретарь Совбеза – баптист, спикер – сами знаете.
Есть в этом нечто большее, чем возвращение и встреча. В этом видится новое качество отношений, готовность не просто встретиться, но жить и работать вместе.
В то же время «возвращение» Церкви в публичное пространство может быть «великим» только при согласованной политике основных конфессий. «Вернуться» можно только вместе. Пока согласованности не видно. Крупнейшая конфессия (УПЦ) не желает делить лидерство с другими, демонстрирует неготовность к «встрече» с «униатами, раскольниками и сектантами», более того – неспособность достигнуть хотя бы внутреннего проукраинского консенсуса.
Оно и понятно. Пока у власти «хунта», Церкви Московского Патриархата «возвращаться» пока рано, поэтому новый предстоятель предпочитает имидж молитвенника и молчальника.
Между тем от Церквей ждут перемен. Но далеко не все Церкви к переменам открыты и даже у наличной открытости есть своя мера. Протестантам не хватает решительности и контекстуализированного богословия. Киевскому Патриархату вмещающей и миролюбивой евангельской широты. Греко-католикам всеукраинского масштаба. УПЦ не хватает всего и сразу.
Сложить бы все это вместе – преимущества и недостатки всех Церквей – и «возвращение» могло бы стать великим. Спорам же о каноничности и патриотизме, евангельскости и историчности конца не будет. Майдан, а затем война, показали бессмысленность этих споров.
Церковь, которая была с народом в трудный час, канонична уже в силу этого факта, уже тем, что показала свою христианскую солидарность и жертвенную любовь. Трудно назвать «сектантами» и «раскольниками» тех, кто были на одной баррикаде или в одном окопе, кто молились общей молитвой и призывали на помощь единого Бога.
Все смешалось. Духовными лидерами Майдана и адвокатами гражданского общества стали «зловредные униаты». Самым смелым обличителем российской агрессии («В Путина вошел сатана!») и горячим проповедником украинского христианства стал «раскольничий и безблагодатный» Киевский Патриархат. Хладнокровным и решительным защитником страны оказался «кровавый пастор» Турчинов, выражением его популярности стала кампания «Пастор, возвращайся!». Для «православной Украины» (пора с этой мифологемой попрощаться) эти факты стали прецедентами. Украинское христианство собирает себя, складывая многообразие вместе, узнавая в нем разные образы единой Церкви.
Церковь возвращается к себе и возвращается к людям, этот процесс двуединый. Изменяясь в себе, Церковь «возвращается» в изменившийся мир, в обновляющееся общество. Сотни тысяч украинцев, прошедших через Майдан, стали основой целой армии «добрых самарян». Сегодня волонтерское движение охватило всю Украину и украинцев за ее пределами. Волонтеры держат на себе всю страну – содержат армию, заботятся о раненных, помогают нуждающимся, объединяют небезразличных, мобилизуют силы и ресурсы. Их трудно разобрать по конфессиям. Они полны христианского духа, но далеко не всегда воцерковлены. «Добрые самаряне» – и помощь, и вызов Церкви. Помощь, потому что делают несомненно добрые дела. Вызов, потому что не вписываются в конфессиональную структуру, самостоятельны и критичны к религиозным институтам.
Возвращение религии в публичное пространство продолжается. Очевидно, уходящий 2014 год стал в этом процессе годом переломным. Остается вопрос, можно ли назвать это возвращение «великим». Невиданные возможности религиозного влияния имеют свою обратную сторону – высочайшую требовательность общества, высокие проценты по кредиту доверия, до поры сдерживаемый страх разочарования. Как никогда много опасностей, как никогда много возможностей. Уже можно говорить о «возвращении», но еще рано называть его великим. Остается надеяться, что 2015 год позволит надеждам окрепнуть, что наметившаяся ныне позитивная динамика межцерковного и церковно-общественного взаимодействия перестанет удивлять и станет привычной.