Интенция, из которой вырастает учение Паламы состоит в попытке объяснить каким образом связаны Бог и мир, и что это означает. Учение об энергиях и рождается из попытки осмыслить роль и значение этой их связки.
Интенция, из которой вырастает учение Паламы состоит в попытке объяснить каким образом связаны Бог и мир, и что это означает. Учение об энергиях и рождается из попытки осмыслить роль и значение этой их связки.
Основная ошибка – не то, что говорится, а то, как говорится, в неверной расстановке акцентов. Человеку всегда свойственно стремление отдать Абсолюту его «абсолютность», что по самому значению глагола absolvo означает «отделять, отсекать». Мы пытаемся отсечь Бога от всего, что по нашему мнению Его недостойно. Из этого стремления, например, рождались великие системы позднего неоплатонизма. Именно спасая божественное достоинство Явмлих и Дамаский постулировали «Неизреченное», выше «Единого», стремясь избавить первоначало от вовлеченности в причинно-следственые связи и процесс познания. И потому Прокл конструировал логически стройную систему универсума, помещая между Единым и Умом область генад-единиц во всем подобных Единому, но допускающих причастие и познание. Наше сознание по природе своей не терпит пустоты и стремится заполнить кажущуюся отсеченность человека от Бога сферой посредников.
Исторически, да и по существу, первичной в христианстве была Радостная Весть об Иисусе Христе, во всей её исключительности и уникальности. Именно весть о Боге, что стал человеком, родился, принес себя в жертву, умер и воскрес из любви к людям. Сделав так, Он поступил (да простится мне это) «недостойно» по отношению к своей абсолютности, на что неоднократно обращали внимание античные критики христианства, вроде Кельса или Порфирия. Но именно знание о Нем, ощущение дыхания и взгляда Воскресшего позволили христианству победить. И именно о некоем забвении всего этого говорит нам учение Паламы.
Кажется странным такое обвинение, в адрес человека, всю жизнь боровшегося за реальность живого и опытного Богообщения. Тем не менее, мы не можем вести речь о его личном опыте, а лишь о том, что и как было сказано, и какие из этого вытекают следствия. И нам представляется, что такая попытка защитить реальность соединения и общения с Богом на деле оборачивается радикальным имперсонализмом и неустранимыми логическими противоречиями. В самом деле, паламизм вырастает из двух вышеназванных интенций. Оставить Абсолют в абсолютности, но объяснить, как же мы можем тогда о Нем говорить, и с Ним соединяться. Начнем его обзор с точки зрения внутренней логики и последовательности.
Постулируя реальное различие непознаваемой сущности и познаваемых энергий, мы стремимся сделать не наше несовершенство, а Бога «виновником» Его непостижимости. Следуя этой логике, ежели я издали вижу квадратную башню круглой, то в этом виновато не мое зрение, а «округлость» исходящая от этой башни. Но как же единая башня может быть одновременно многой и круглой и квадратной? Значит, от «квадратности» исходит некая реально отличимая от неё «округлость», которая скрывает, как обстоят дела на самом деле. Дальше. Вызывает удивление сам термин «энергия», который по смыслу (весьма, кстати, разнообразному в античности) означает «действие», или «проявление». Спрашивается, могу ли я видеть действие, не видя действующего? А что являет мне явление, по смыслу самого слова? Или себя, но тогда энергии обладают самостоятельной сущностью, или нечто от себя отличное, но тогда это Божественная сущность.
Можно также спросить, а сами энергии причастны сущности? Если да, то причаствуясь им, мы причаствуемся сущности, если нет – то «разбиваем» Бога. Почему причастность сущности будто бы делает Бога «тысячеипостасным», ибо сделает божественной мою сущность, а причастие божественной энергии не сделает божественной мою энергию? А ведь если моя энергия божественна, то и сущность в некотором смысле тоже.
Нам могут возразить, что это «нераздельное различие», непостижимое по аналогии с единством и раздельность Лиц и Сущности в Троице, которое не нарушает Её простоту, и этим поднимется еще одна проблема. В паламизме всегда есть некое искушение подменить схему природа-лицо схемой природа-энергия. Таким образом, онтологический статус Лиц становится несколько неясным. И странными, по меньшей мере, выглядят попытки некоторых апологетов паламизма говорить именно про общение с Лицами в энергии (учитывая, что энергии по догматическому определению исходят от сущности). Таким образом, в проводимом учении кроется опасность радикального имперсонализма. Именно поэтому (по наблюдению Роуэна Уильямса) паламизм мыслит причастность несколько материалистически, как некую «пропитанность» человека Богом, где об общении в строгом смысле речь не идет. Общение всегда предполагает дистанцию и инаковость общающихся. Проводимая аналогия с различием Лиц и Сущности в Троице некорректна еще в одном. Если мы спросим, какова сущность Лиц, то, несомненно – Божественная. Если спросим – в чем существует Божественная сущность, ответят что в вечном перихорезисе Лиц, которые есть способ её бытования. Таким образом, сущность усматривается в лице, как свет в луче. И отсюда мы можем пытаться говорить об их «неразделимом различии». Следуя нашей аналогии, мы должны сказать, что познаем сущность в энергии, а энергию в сущности, и причастны в равной мере одному и другому. Но это как раз то, что радикально отрицается в паламизме.
Таким образом, с точки зрения логической последовательности, мы находим ряд вопросов, на которые трудно найти ответы внутри паламитской доктрины. Но подобного рода вопросы (хотя и не в таком масштабе), встают в любой теологической системе. Попытаемся всмотреться в паламизм исходя из более широкого контекста.
Как мы уже сказали, для Паламы несомненна радикальная инаковость Бога и, одновременно, его же радикальная близость человеку. Но пути решения этой проблемы он находит вне христологического и евхаристического контекста, в псевдофилософском дискурсе. Именно «забвение Воплощения», не в прямом, но переносном смысле, делает возможным перенесение «ударения» с фигуры Христа как посредника и уникального Евангельского события на вечно струящийся из Божественной сущности свет нетварных энергий. Нет нужды даже отрицать энергии как таковые, или их реальное отличие от сущности. Нужно просто заметить, что для христианства это не важно. Не это «догматическая основа обожения», а догмат о воплощении. Не это являет непознаваемую по существу Сущность, а Сын и Дух сами, приходя в мир, открывают Отца. И в этом нерв и смысл всякой теологии, как теологии. И в христианстве не нужны другие посредники.
Паламизм отдавая «Богу богово», как бы делает ответственным за Его непознаваемость Его же «внутреннюю структуру». Стремясь соблюсти апофатику – объективирует предмет апофазы, подменяя духовное восхождение некой интеллектуальной конструкцией. Пытаясь остаться только теологией – выходит за её рамки, противоречиво и путано решая проблему мимо Евангельского контекста и Евхаристии. Говоря о Богообщении – делает его непонятным.
Мы намеренно не говорили о соответствии или не соответствии православной традиции учения Григория Паламы ввиду обширности и сложности этого вопроса. Несомненно, в Предании имплицитно присутствует нечто, что может послужить основой для подобного рода доктрины. С другой стороны, несомненно также обилие высказываний и мнений противоречащих (прямо или косвенно) оной, даже в рамках творений одного автора. Однако очевидно, что до Григория Паламы никто не делал столь принципиального ударения на роли энергий в деле нашего спасения и не проводил столь четкого различия в Божестве.
Нам представляется, что ответы на вопросы, которые были столь важны для св.Григория, могут быть найдены исходя из жертвы Абсолютом своею абсолютностью, из понимания Бога как «первого уязвимого» в его кенозисе. И из четкого понимания, что Ему не нужны посредники, что между Богом-причиной и миром-следствием, Любящим и любимым, Говорящим и слушающим ничего нет и не нужно.