Несомненно, Гоголь - мыслитель православный, хотя его православие темно и бессильно в своих духовных измерениях. Оттого оно пытается опереться на силу государства, то ли не замечая, как поддается соблазну власти, то ли поддаваясь сознательно. Начав свои поиски с метафизических глубин, и безуспешно пытаясь победить силы зла и хаоса, Гоголь сбегает из пугающей хуторской темноты в высший «свет» и создает социально-богословский проект, обслуживающий заказ государства, столицы, высшего общества. Для самого автора проект окажется бессмысленным и пустым. Бесы оставили Гоголя с носом.
Гоголя подзабыли. Его чтение чревато опасными выводами. Творчество Гоголя связано с православным социальным идеалом и его заведомой невыполнимостью.
Наиболее ярко кризис православного сознания проявился в петербургских повестях, в которых речь идет об утрате носа, шинели – о распаде привычного образа жизни.
Отсутствие Носа не просто телесный, но и метафизический изъян. Стоит напомнить, что ветхозаветная регламентация ограничивала доступ к священнодействиям для увечных и больных. Отсутствие органа или другой видимый физический недостаток считались определенной нечистотой. Восточные цари почитали унижением сбрить бороду или отрезать палец врагу, после чего он считался неполноценным, и увечье напоминало об этом.
Отсутствие носа это незавершенность и даже ущербность личности. Дело не столько в носе, в его физическом значении или психоаналитических аллюзиях, сколько в отсутствии чего бы то ни было у человека, в отсутствии чего-то нужного, или еще смелее - в отсутствии как таковом.
Для христианского сознания мир виделся завершенным и целостным. Дни творения всего видимого завершаются сотворением человека, завершающего собой картину мира. Весь мир был логосным, т.е. полным смысла и совершенной гармонии, и венцом творения был человек как воплощенный образ Божий. Видимая реальность природного мира и человек во всех аспектах его жизни были полны света, наполнены до избытка красотой, добром и смыслом.
Разобщенность божественного и человеческого приводит к тому, что последнее лишается своего благодатного истока жизни и смысла. Вместо полноты и даже избытка (вспомним, как Христос обещает вернуть обратившимся к Нему жизнь с избытком) во всем начинает сказываться порча, недостаток, упадок и, наконец, пустота (до того как прозвучало Слово, земля была безвидной и пустой, таковой она становится снова при забвении Логоса). Сам Гоголь в своих рассуждениях о литургии говорит: «Порядок и стройность могут быть водворены в мире только Тем, Который в стройном чине повелел двигаться мирам, от Него созданным».
Оказывается, что вне христианства не только духовный мир не складывается в гармонию, но даже личность и быт разрушаются. Евангельский пример показывает, как без Христа ученики, даже объединив свои усилия, не могли поймать ни одной рыбы. И здесь отсутствие симптоматично. Жалкие апостолы разочарованно говорят неузнанному Учителю: «Мы ловили всю ночь и ничего не поймали». Христос же их встречает у костра с уже готовой испеченной рыбой.
Быт - осколок бытия, его выпавший фрагмент, утративший связь с целым. Быт России в XIX в., равно как и в XX, и в XXI, вне системы духовных координат, остается безобразным. Образа Божьего в социальной реальности постсоветских стран очень мало, почти не распознать его. Отсутствие порядка, смысла, цели проецируется на личную и бытовую действительность, где дефицит стал первым словом в словаре. И хоть сегодня его подзабыли и ретушировали смысл происходящего изобилием вещей, все же не складывается из них порядок, даже притом, что деньги шальные и вещи красивые валятся на некоторых как новенькая шинель от дьявола в сочинении Гоголя.
Нос и уже только что упомянутая Шинель убеждают: Богу угодна верность своему месту, довольство своим положением, благодарность за то, что имеешь. В случае с Шинелью оказывается, что старая, но своя шинель лучше, чем даровая новая, но нечистая вещь. А Нос призывает своего хозяина к порядку и целостности.
Итак, в отсутствии Бога начинается распад образа Божьего в человеке, сказывающийся даже в мелочах быта. Нос и Шинель – явления ряда человеческого, слишком человеческого и за их приключениями видятся так знакомые Николаю Васильевичу рыла и хари бесовские. В отсутствие Бога они появляются незамедлительно и ведут себя как хозяева на хуторе и в городе, в жизни сельского парубка и чиновника.
Церковь и государство для Гоголя выступают источниками порядка в селе и городе – в равной степени знакомых и родных автору стихиях. В селе вместо идиллии находим картины безрадостной скучно-серой, а то и жутко-темной бытовой и культурной жизни. Церковь – как центр села (от которой все начиналось и расходилось по четырем сторонам света, образуя окрестность) – видится пристанищем темных сил, от которых не спасет ни иконостас, ни свечи, ни магический круг. От церкви и расходится эта темная энергетика зла, приобретающего и социальные формы, здесь и там проявляющегося в аномии, пустоте будней и безрадостности труда, в культе бессмысленного разбоя, отчаянного хулиганства, пьяного веселья. Зло побеждает, и темноты в церкви больше, чем добра и света.
Но и города имперской России не были светлее, хотя и были просвещеннее. Последние годы в Санкт-Петербурге философы занимаются комплексными исследованиями метафизики города (группа М.С. Уварова). Но всем заведомо известна архетипичная бездомность и беспорядочность русского человека, которая проявляется даже в столичной жизни – постоянной разрухе и решительных перестройках старых городов без жалости и рационального плана. Вместо желанного городского порядка имеет место стихия, т.е. принципиально неуправляемый хаос низко-природного, иррационального, инфернального.
Здесь я согласен с интуицией А. Богачева, что российские города манифестируют не порядок, а хаос, не единство непохожих (как определял город Аристотель), а чуждость - даже соседей, соотечественников, единоверцев. Хаос и отчуждение читаются в застройке, перестройке, не-сохранении исторического облика; в межличностных связях; в организации труда, быта, досуга; в отношениях жителей и власти; в не-преемственности культурных традиций и т.п.
Надежды Гоголя на незыблемость городской власти, ее верность идее порядка исторически не оправдались. Хотя сегодня в России наблюдаем возрождение той самой пресловутой связки православия-самодержавия-народности, когда сильный президент в союзе с патриархом пытаются опереться в своих властных амбициях на архетип порядка-единства-соборности, поразительно живучий в народной ментальности. Но насколько при этом жива связь с христианскими корнями, насколько она непосредственна и сильна? Очевидно, что связь эта прослеживается лишь на уровне тщательно подобранных слов и вероисповедных формул. В связи с этой исторически (не идейно) новой опасностью заметим: сам Гоголь стал заложником подобной неестественной идеи – смешать архетипы самодержавной власти, православного христианства и язычески темной народности в магическую триаду, на которой бы держался универсальный порядок.
Вот на наш взгляд, главный ключ к пониманию Гоголю: гогольянство есть порождение православной культуры, и выражает собой кризис ее духовности, вырождение ее внешних форм и связей. Когда вместо нераздельности-неслиянности Божественного и человеческого получается кентаврическое смешение, синкретизм религии и имперскости. Видимо, проект Гоголя начинался как проект метафизический, но выродился он в проект идеологический – на потребу власти. Не найдя ответов в смысловых горизонтах православной духовности, он переходит на поверхностный уровень социальной действительности. Разуверившись в духовной силе православия, Гоголь обращается за помощью к идее христианского государства – к социальным механизмам заклинания зла. Лишь надежды на действенность таких механизмов и длили последние дни писателя. Даже его знаменитые рассуждения о литургии – это не столько вникновение в смыслы, сколько аналитика социальных форм христианского вероучения: общения, соучастия, единения, включенности в общий священный порядок.
Еще раз: мы склонны искать разгадку Гоголя не столько в известных патологиях и еще неизвестных других сложностях его внутреннего мира, сколько в кризисе православной духовности, который проистекал не из исторических причин, но изначально был предопределен архитектоникой православия как богословской системы. Социальный идеал православия представляет собой всеохватыващий порядок, опирающийся на авторитет религии (монополист идеи), силу государства (монополист насилия) и эксплуатирующий коллективистские установки массового сознания (патернализм, коммунитаризм, национальная исключительность, мессианство; рабоче-крестьянская ненависть к мещанству, культуре, индивидуальности). Архетип порядка-единства-соборности предполагал универсальность, имперское всевластие, монолитность и монопольность. При реализации этого архетипа в социальной практике происходит отрыв от метафизических корней, от животворящих духовных истоков. А без них социальные структуры даже в христианском государстве, даже на «святой Руси» пусты, темны, мертвы. В них с удовольствие поселяются бесы и начинают свой кураж, играя с портретом, шинелью, носом, а затем со всей страной, все с тем же христианским государством. Бесов видел не только Гоголь, они сопровождали Пушкина, пугали Достоевского, стали главными героями романтиков-новеллистов (Одоевский, Кукольник, Полевой, Загоскин и проч.). Со временем они наполнили всю страну.
Несомненно, Гоголь - мыслитель православный, хотя его православие темно и бессильно в своих духовных измерениях. Оттого оно пытается опереться на силу государства, то ли не замечая, как поддается соблазну власти, то ли поддаваясь сознательно. Начав свои поиски с метафизических глубин, и безуспешно пытаясь победить силы зла и хаоса, Гоголь сбегает из пугающей хуторской темноты в высший «свет» и создает социально-богословский проект, обслуживающий заказ государства, столицы, высшего общества. Для самого автора проект окажется бессмысленным и пустым. Бесы оставили Гоголя с носом.
Согласно интерпретации Андрея Богачева, Гоголя погубил его универсалистский проект языка, работая над которым мыслитель надорвался. Скажем больше: Гоголь хотел реализовать свое представление об универсальном порядке, согласованное с заказом власти. Но есть только один порядок, подлинно универсальный и нерушимый, - провиденциальный план Бога. Создать альтернативный порядок или узурпировать его даже от имени веры и церкви, а тем более государства – метафизический бунт. В церкви без Бога темно, в христианском государстве без Бога пусто. Вся русская литературная традиция, и осмелюсь сказать, история русской православной духовности (причем напрямую связанная с историей революции) может быть перечитана в этом ключе. Видимо поэтому Гоголя стараются не вспоминать.