Помню тот день когда мы познакомились. Он сразу поразил полным соответствием своему имени – большой добродушный «мишка», с очень ранимой душой, постоянно по-мужски берущий ответственность на себя, резко решающий все здесь и сейчас, но при этом – мягкий, теплый, настоящий.
Помню тот день когда мы познакомились. Он сразу поразил полным соответствием своему имени – большой добродушный «мишка», с очень ранимой душой, постоянно по-мужски берущий ответственность на себя, резко решающий все здесь и сейчас, но при этом – мягкий, теплый, настоящий.
Поражала именно настоящесть. Се – человек. Священство было естественный продолжением его человечности, его отцовства. Казалось что он так родился – сразу мужем, сразу отцом, сразу священником.
Но я к тому времени уже знал и чудесную историю женитьбы, и что матушка – самая красивая на свете, и есть чудесный дом, в который приходят все новые дети, и комнаты для них достраиваются постоянно. Все это я знал по рассказам Александра Семеновича Филоненко, поэтому все было сразу мифологизировано и я думал что так не бывает. Но при столкновении с самим отцом Михаилом я понял, что все правда, и что действительность лучше всякого рассказа.
Он имел израненную душу.
Глубина этих ран открылась как всегда неожиданно.
Уже давно я привык к тому что священники не бояться мне рассказать про все свои тяжелые испытания. Вызванные трудностями жизни в городе или селе, конфликтами с коллегами, спонсорами, епископами. Истории, рассказанные отцом Михаилом, не были самыми страшными. Но в них была такая правда жизни, что горечь сожженных жизней я ношу в своем сердце каждый день. Не было такого дня чтобы я не вспоминал о рассказанном, настолько все это было ужасно, а зло было ярко проявленным в своем безобразии. Проклятая православная бюрократия убивала его жестоко и бесчеловечно. Зная его Голгофу могу только удивляться: как он это выдержал? Другие, перебирая бумажки, могут еще сказать: вот возмутитель спокойствия (Евангелие от Луки, 23 глава: «Тогда они все вместе поднялись и отвели Его к Пилату, где предъявили Ему обвинение: мы считаем Его возмутителем спокойствия…»). Я же удивляюсь тому как он еще мало кричал от всей своей боли…
В 2004-м отец Михаил приехал на Майдан. Это было неожиданным подарком. С ним вошла искренность, отсутствие страха, поразительная чистота мотивов. Он был нашим сердцем и нашей прямой спиной. Рядом с отцом Михаилом как-то само собой возвращалось человеческое достоинство. Как-то легко молилось Богу, единому могущему спасти. Помню меня поразил урок любви от него. Он обернулся к прихожанам во время литургии и вместо проповеди начал говорить о самом наболевшем, но так как никто не мог даже представить себе. «Пока мы совершенно искренне, с любовью ко все им, не помолимся за всех их – и Леонида Даниловича, и Виктора Федоровича, - никуда ситуация не измениться. Я знаю, что Вы не имеете ненависти против них. Но Вы их не любите. Это понятно по-человечески. И непонятно как их можно полюбить. Но как христиане мы должны на это решиться. И тогда все получиться. Да, это безумие, но это безумие христианства. Давайте совершим этот шаг». Мне всегда казалось, что именно тогда случился перелом где-то в духовном мире и стало возможным невозможное. Мир Божий был в душе после этого удивительного дня нашего христианского юродства. Ничего более радикального и революционного в своей жизни я не переживал, и все это благодаря этому человеку.
В начале 2005-го мы все были на распутье. Одни хотели чтобы мы прикрывали УПЦ при новой власти, другие – чтобы двигали в Украину Константинополь, третьи – чтобы мы организовывали братство мирян-украинофилов. Что делать? – было вопросом не праздным, а самым важным. Помню, когда в общине святой Екатерины отец Михаил сказал главные слова, которые показались светом, рассекающим тьму: надо держаться Чаши, в ней – Христос. Тогда я вспомнил, что уже слышал эти слова в своей жизни, и принял решение не искать своего, а просто быть со Христом. Все это спасло тогда, и спасало еще многие годы. Другой священник тогда же сказал фразу с которой горячо согласился отец Михаил: не важно будет ли Церковь автокефальной или не будет, не важно будет ли она украинской или не будет, важно будет ли она Церковью. Действительно – если положить свои жизни за утверждение того же самого, что мы уже видели и видим – не было бы ли это безумием?
Впрочем, если бы мы знали что ждет впереди РПЦ и УПЦ, то наверное бы мыслили иначе…
Мы были уверены в очевидности истины и очевидности лжи. Помню, как в летнем богословском институте один из сегодняшних сепаратистов доказывал что истины не существует и все определяется общением, диалогом, и все – относительно… Отец Михаил не стал поддерживать мой категорический тон в утверждении что истина – всегда истина, а ложь – всегда ложь. Он сказал: я люблю всех. И тех, кто запутался во лжи и грехе – тоже, особенно когда они жалеют о том, что сделали. Но если даже они упорствуют во лжи и грехе – я все равно их люблю, и ложи и грех не то что бы ненавижу – нет, я их считаю несуществующими вне этих грешников. Это – их болезнь, наша болезнь. Это все – духовный СПИД. Я его боюсь, но самих больных люблю. Я помню этот берег реки, эту серьезную выстраданную правду. Я помню растерянность болтунов, не видевших настоящей духовности, настоящих трагедий, настоящих голгофских мучений, не знавших настоящей радости воскресения. А он говорил оттуда… И тут была его другая настоящесть, его подлинное личное христианство.
Каждый человек был ему бесконечно дорог. Ко всем он относился как к детям, но не потому что смотрел на всех свысока, как взрослые бывают смотрят на детей. В нем не было следа искушения патернализма, но было особое отцовство. Он каждого видел как дитя, но не свое, а Божье. Он реально смотрел на каждого как на бесконечно дорогой подарок Небесной Любви.
Он сам был большим и светлым Чудом. И только потому он и на каждого из нас смотрел как на чудо. Я никогда не забуду его распростертые объятья и тихое «Юрочка, дорогой!». Все пройдет, но это любовь останется, потому что она – Христова.
И потому он - жив!
Живы ли мы?