Источник: Зеркало недели
Обращение командира 36-й отдельной бригады морской пехоты Сергея Волыны к Папе Римскому Франциску с просьбой спасти тех мариупольцев, которые умирают в подвалах «Азовстали», стало очередным воплем вопиющего в пустыне. Очередным свидетельством ада на земле. «Я обращаюсь к вам за помощью, потому что пришло время, когда не молитвами едиными. Помогите спасти их... Дайте миру правду, эвакуируйте людей и спасите их жизнь от рук сатаны!..».
Но, боюсь, мы можем убедиться в том, что настоящий, реальный, а не символический ад очень смущает тех, кто по долгу и призванию должен бы был деятельно противостоять и самому аду, и его хозяину.
Ситуация отчаянная, но нельзя сказать, что у Папы нет ни одного способа хотя бы попробовать что-то изменить. С долей цинизма можно было бы сказать, что подходящее время и место для встречи Папы Римского и Патриарха Московского наконец найдено — Мариуполь, прямо сейчас. Папа Франциск хочет встретиться с патриархом Кириллом — это известно всем. Как и то, что сейчас эта встреча выглядела бы не комильфо. Патриарх Кирилл тоже имеет пунктик на Ватикане. И с репутацией надо что-то делать, и в Швейцарии, столь любезной патриаршему сердцу, могут однажды поинтересоваться изобильным имуществом патриарха, в миру — гражданина РФ Владимира Гундяева. Так почему бы не Мариуполь, и не прямо сейчас?
Но циника придется выключить. Ничего подобного, увы, не произойдет. Ни патриарх Кирилл, ни Папа Франциск не спасут Мариуполь. Ни тот, ни другой не смогут спасти собственную репутацию, стремительно тающую в огне российско-украинской войны. Пусть и по разным причинам.
Любопытно, что Волына в своем письме Папе Франциску признает себя православным. Но он обращается не к патриарху Кириллу (даже смешно писать), не к митрополиту Епифанию, даже не к патриарху Варфоломею. Это может показаться нелогичным и должно польстить Папе — в народной молве он остается «последней инстанцией», мировым арбитром. Но хорошо было бы также задуматься над тем, почему более близкие церковные авторитеты «не работают».
С патриархом Кириллом все, в общем-то, ясно. Но и украинские православные церкви на официальном уровне ограничиваются словами — более-менее громкими, более-менее правильными, вот только (как справедливо напоминают из Мариуполя) одних слов теперь мало. Защитнику Мариуполя вторит знакомый киевский волонтер: «церковь, которая не «волонтерит», мне неинтересна». Я знаю, что ответили бы в церкви (в мирное время, во всяком случае, мне столько раз приходилось это слышать): у церкви другие задачи, собственная миссия. И если он не хочет этого понять, то он церкви тоже неинтересен.
Никто никогда не говорит этого во всеуслышание, но подобный безмолвный диалог между православной церковью и украинским обществом — особенно его проактивной частью — идет давным-давно. Просто на фоне войны он обострился и иногда прорывает пелену молчаливого взаимного игнора.
Репутацию церкви, как обычно, на своих плечах вытягивают отдельные священники — та часть церкви, которая «волонтерит»: вытаскивает людей из подвалов и из-под обстрелов, развозит еду, воду и медикаменты, обеспечивает транспортировку раненых в тыл и за границу, опекает беженцев, мотается туда-сюда с гуманитаркой, лечит травмированные души по обе стороны линии фронта.
Но эти приходские инициативы лишь подчеркивают общую инертность церковной бюрократии, которая не только не поучаствовала в организации подобных инициатив, но даже не потрудилась их возглавить, когда они стихийно возникли «снизу».
Это не то чтобы в упрек. Инерция — страшная сила. Психика здорового человека цепляется за удобные или хотя бы привычные мысли и избегает замечать неудобные вызовы. Когда приходит время собирать камни, люди оказываются неготовы — они привыкли разбрасывать. Когда приходит время разбрасывать камни — люди этого даже не замечают, потому что они привыкли собирать и считать это почтенным занятием. В общем, если бы это зависело только от нас, мы бы не изменялись никогда.
То же самое можно сказать о Святом Престоле и лично Папе Франциске. Как и весь коллективный Запад, Папа Франциск не рассчитывал на то, что ему придется иметь дело с войной в Европе. По большому счету, конклав, который его выбирал, самим своим выбором показал, что от Европы католическая церковь не ждет каких-то из рук вон выходящих сюрпризов.
А поди ж ты…
Растерянность и откровенное нежелание Папы иметь дело с украинской войной получила самое совершенное воплощение в нынешней Крестной дороге. Убогий, на уровне детсадовского утренника, символизм 13-й станции, на которой мальчик и девочка украинка и россиянка вдвоем подержали крест — «мири-мири навсегда, кто поссорится — свинья…» — вызвал протест не только со стороны светских украинцев, но даже со стороны руководства Украинской греко-католической церкви.
Неуклюжий замысел режиссера «всех примирить» не просто сорвался. Он оказался глубоко оскорбительным для украинцев сразу на двух уровнях — национальном и гендерном. Я не берусь судить о том, насколько «драматичным» стал опыт путинской агрессии для «хороших русских» — их чувства и травмы в данный момент меня интересуют очень мало. Но я могу совершенно точно сказать, что уравнивать их травмы с травмами украинцев, одновременно неприемлемо с этической точки зрения и безвкусно — с эстетической.
Но этого мало. То, что участницами сомнительного представления стали именно женщины, придало ему совершенно особый гадкий привкус. Жуткий мем «после Бучи» в Ватикане привычно проигнорировали, как игнорировали украинские «маленькие трагедии» на протяжении всего ХХ века. Украинка, безропотно стоящая в паре с россиянкой, символизирует, кроме всего прочего, покорность жертвы насилия. Нравится — не нравится, неси крест, моя красавица. Святая Церковь остается все такой же бесчувственной к женской боли и унижению, какой была на протяжении последней тысячи лет.
«Крестная дорога» в этом году показала, что в тонкой сусальной обертке символизма зрителю вместо мистерии всучивают имитацию. Еще один удар по репутации церкви, которая и без того в последнее время находится под постоянным обстрелом общественного мнения.
Папа парадоксальным образом горюет над слезинкой ребенка (по возможности африканского, потому что горевать над слезинкой белого ребенка — это, оказывается, расизм) и абстрагируется от реальной проблемы, которая довела ребенка до слез. Папа за все хорошее и против всего плохого. А если вы попросите его конкретизировать «что есть зло», его прелаты отошьют вас одной короткой фразой: «Папа вне политики». Цену подобным фразам мы с вами отлично знаем. В данном случае это означает, что наши с вами просьбы, мольбы, слезы, кровь и унижения не вписываются в политику Святого Престола.
В защиту Папы Франциска я могу сказать то же, что и в защиту наших церковников: в критической ситуации, в ситуации, к которой не был готов ни он, ни его ближайшее окружение, он старается оставаться последовательным. Он повторяет глупости о «расизме» европейцев, готовых раскрыть объятия украинцам и не готовых — африканцам и сирийцам. Он готов отстаивать идентичность мусульманских беженцев, и считает незазорным при этом жертвовать идентичностью, самоопределением и даже жизнями европейцев. Он многого требует от Запада, предъявляет ему счета от имени угнетенного третьего мира, но он не понимает и не пытается понять (не говоря уже — принять близко к сердцу) проблемы Европы. Ее историю, травмы, затаенные обиды, внутренние конфликты, которые были кое-как загнаны под спуд и прикрыты тонким и довольно ненадежным покровом материального благополучия.
Вероятно, Папа думает, «остается последовательным», а на самом деле, как и все представители дольнего мира, он цепляется за «нормальность», которая закончилась с первыми взрывами новой войны в Европе. Он не понимает и не слышит, когда ему подсказывают, что из эпицентра ада такие попытки удержаться в благополучном прошлом — мыслями, словами, делами — выглядят не просто жалко. Они выглядят злой насмешкой над нашей болью.
Никому — даже Папе Римскому — не хочется вступать в войну. Но слово «ад» — сигнал, который ни один верующий христианин не может проигнорировать. Война — это ад на земле, в этом никто не станет спорить с Папой Римским. Это чистое абсолютное зло, которому надо противостоять всеми силами. Но это зло имеет источник. Бороться с войной, не направляя все свои силы против источника зла — все равно, что лечить симптомы, даже не пытаясь найти их причину.
Церковь не решается назвать зло по имени даже после того, как это зло перестало скрывать свое сатанинское нутро. «После Бучи» Папа все еще колеблется, ехать ли ему в Украину. Он все еще раздумывает над тем, как это воспримут в Москве или Вашингтоне. Он все еще «не в Буче». И нет никакой надежды на то, что его знаменитый ортопедический ботинок ступит на раскрошенный бетон Мариуполя пока это еще может кого-то спасти. Вывести из ада. Не символически — символизм больше не работает. В реальности. На деле, без которого любая вера мертва.