Постоянный автор «Религии в Украине» священник Виталий Ейсмонт (УПЦ МП) ставит под сомнение возможность введения слова «секс» в церковное ограждение, чем, по его мнению, грешат современные проповедники православной сексуальной «миссии». Автор развивает тему на примерах из среды Русской Православной Церкви. Впрочем, те же тенденции можно наблюдать и в УГКЦ, медийные ресурсы которой широко рекламируют перевод книги о. Ксаверия Кнотца «Секс, которого не знаете».
Жизнь динамична. Динамично и развитие языка: выходят из употребления устаревшие слова, образуются новые. Язык православной литературы не является исключением: современные статьи церковных авторов, говоря о нынешних проблемах, не могут обходиться без неологизмов сего дня.
Христианство не воюет со светскостью. Оно, если можно так выразиться, воцерковляет его, благодаря чему многие светские понятия, христианизировавшись, приобретают совершенно иную смысловую окраску. Одного из святителей Церкви мы прославляем именно за то, что он «человеческия обычаи украсил» (из тропаря Василия Великого), а отнюдь не упразднил. И если в истории и появлялась сила гигантского масштаба, которая принцип построения счастливого общества обуславливала полным разрушением существующего наследия («весь мир… мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим»), то такое «построение» обрекало себя на самоуничтожение, что впоследствии и происходило. Поэтому церковной проповеди, чтобы жить и распространяться в современном мире, необходимо пополняться определенными лексемами мира сего, дабы сказанное спасительное слово воспринималось не как нечто инородное и чужое, а как вполне сродное и доступное. Как своё. Чтобы слово Евангелия могло влиться в живой поток жизни. Именно с этой целью апостол Павел с иудействующими противниками религии Христа обращался «как иудей» (1 Кор. 9.20-22).
Вместе с тем не стоит забывать, что одно слово в одном и том же обществе воспринимается по-разному. Даже в такой консервативной среде, как Церковь. Вот и слово, стоящее в заголовке данной статьи, несколько режет церковный слух, хотя, как показывает практика, многие христиане склонны ко вполне адекватному его восприятию.
К таковым рассуждениям автора побудило, во-первых, появление некоторых книг католического богослова, священника ордена капуцинов Ксаверия Кнотца, выпущенных религиозным издательством «Свічадо» в украинском переводе, названия которых говорят сами за себя: «Секс, якого не знаєте», «Не бійтеся сексу. Кохай і роби, що хочеш» (ожидается очередная новинка этого монаха под названием «Секс є Божий, чи католицька еротика»). Труды указанного автора встретило у нас единодушное одобрение различных греко-католических СМИ.
Российские православные публицисты Юрий Белановский и Александр Боженов, воодушевившись, видимо, модернизмом католиков соседних стран, постарались не остаться перед ними в долгу, презентовав книгу «Двое во едину плоть: любовь, секс и религия», о чем некогда сообщалось на данном портале. В частности, говорилось о том, что эта «книга – первая попытка поговорить о том, о чем разговаривать в приличном обществе, а уж тем более в среде православных – не принято». После чего следовал вывод «возможно, именно поэтому это произведение не прошло Издательский совет».
Такая характеристика литературной инновации, лишенной желанного для ее творцов православного грифа, побуждает к некоторым соображениям.
Тема «он + она» в христианском наследии не запретна. Никогда интимная область жизни не воспринималась православным сознанием как табу. Думается, что одной из причин, понудивших Издательский совет РПЦ не утвердить книгу, послужило всё то же щепетильное словцо в ее названии.
Во-вторых, тезис «о том, о чем разговаривать в приличном обществе…, тем более в среде православных – не принято» говорит о сознательном нарушении авторами книги общепринятых норм христианской этики. Еще апостол Павел говорил о том, что блуд… и любостяжание не должны даже именоваться у вас, как прилично святым (Еф. 5:3), потому свободное оперирование понятием «секс», включающим в свое значение тот же блуд и любостяжание, вряд ли можно считать новой вехой в развитии православной нравственности.
Сторонники воцерковления обсуждаемого слова иногда мотивируют свои доводы тем, что оно часто встречается в произведениях серьезных православных авторов на английском и других иностранных языках. При этом не берется во внимание тот факт, что слово sex, вполне допустимое в православной проповеди американского священника, в воспроизведении наших батюшек приводит к неоднозначной реакции его церковных чад. Представим храмовое богослужение. Пение, чтение Евангелия, проповедь… После небольшого вступления священник возглашает: «А теперь, братья и сестры, поговорим о сексе…». И далее прихожане, держа детишек за ручонки, слышат благочестивые изречения о должном «сексуальном поведении» христианина, об искушениях на «сексуальной почве», о «сексуально чистом» Христе и других изречениях «богословия секса».
Не может одинаковость формы звучания одного и того же слова у разных народов гарантировать сохранение его исконного значения. Даже в одном языке возможны смещения семантических акцентов в ходе истории. Классическим примером тому может послужить наш «чистый» богослужебный церковнославянский язык, в котором, спустя столетия, некоторым словам его начали придавать весьма «грязное» разумение, что вынудило заменить их близкими синонимами. Как видим, даже церковное слово не застраховано от печальных превратностей судеб.
Но вернемся к слову sex. По-английски оно означает «пол». Просто пол и ничего более. Есть здесь повод к недовольству? Нет, конечно. Тогда поставим вопрос более конкретно: в каких контекстах употребляется данное слово?
В первую очередь, в «физиологическом» с присущими детальными особенностями. Думается, что этот факт не нуждается в особой аргументации. Намного реже этим словом обозначается чувственная смысловая сторона соития (интимная близость). Еще реже оно употребляется в социальном контексте, в психологическом осмыслении... Но оно напрочь лишено онтологического аспекта, которое может быть выражено словом двуединство.
Следовательно, нет никакой потребности в употреблении слова «секс» среди широких православных масс. Использование его вполне возможно лишь в узкой аудитории (к примеру, молодежной) в исключительно плотских коннотациях. Поэтому появление в храмах книги с названием «Любовь, секс и религия» вряд ли может быть оправдано. В храме все предельно небесно: иконопись, чтение, пение, проповедь – все устремляет к тому, к чему мы призваны. Слово «секс» располагает совершенно иной смысловой интенцией: оно направляет все ментальные движения из духа в плоть с весьма конкретным образным рядом.
Образы эти сами по себе не греховны, как не греховны изначально и сами сексуальные проявления в человеке. Греховным является все то, что, по слову о. Андрея Кураева, совершается «не вовремя и некстати». В классической православной литературе слово «секс» воспринималось бы довольно грубо и вульгарно. При появлении необходимости явить интимную жизнь в философских категориях церковные писатели прибегали к слову эрос, вполне уместному в богословской традиции, вполне нейтральному и не менее понятному, чем «секс».
Некоторые сторонники «православной секс-миссии» ратуют за употребление данного слова вместо иных «не очень понятных», сетуя на архаичность слова целомудрие, якобы отпугивающего нецерковного человека. Если до конца следовать их логике, то в таком случае следует исключить из словесного обихода и слово верность, поскольку подобных людей пугают не архаизмы вовсе, а мысль о браке как о таинстве жертвенной любви и самоотречения. Гораздо проще говорить просто о «сексе».
Приходилось ли кому встречать словосочетание «супружеский секс»? Нет, и это не случайно. Почему, ведь семантически оно вполне оправдано? Да, но здесь отчетливо просматривается некая стилистическая несовместимость.
Язык каждой отрасли жизни неминуемо порождает свой стиль общения, свой «профессиональный сленг»: работники офисов и банков владеют деловым стилем общения, свои особые слова есть у медиков, учителей, архитекторов, священников. Если священник работает по совместительству врачом, то он разговаривает с пациентом как врач. Если же тот пациент оказался у него на исповеди, священник будет вести с ним диалог как духовник. Если они окажутся со временем очень близкими людьми, то будут общаться по-дружески за домашним столом. Можно ли перемену в стиле общения батюшки воспринять как его лицемерие? Конечно же, нет. Как видим, стилистика речи зависит не только от должности собеседника, но и от ситуации, в которой он оказался. В противном случае мы окажемся в положении молящихся одного монастырского храма, которых тюремный священник призвал во время великопостной проповеди «навести большой шмон» в своих душах.
Можем ли мы предположить наличие слова «секс» в стихах Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама? Конечно, нет – их поэзия слишком высока и величественна. Тогда почему же нам норовится так низко опускать планку для слова церковного? Неужели мы так эстетически безвкусны? Или теперь нам не под силу обходиться традиционными формами родного языка?