Началу третьего тысячелетия от Рождества Христова (впрочем, как и началу тысячелетия второго) предшествовал провал пророчеств относительно конца света, которые в канун 2000 года плодились в чрезвычайном количестве.
І
Трагедия 11 сентября вызывает всплеск религиозных чувств — американские церкви давно уже прежде не были так наполнены молящихся и давно в них не молились так горячо. Газета «The Christian Science Monitor» (7 декабря 2001 г.) сообщила, что впервые за последние 50 лет подавляющее большинство американцев признало, что религия усилила свое влияние на жизнь страны.
Религиозный подъем сопровождается антиисламскими сантиментами. Франклин Грэм, сын Билли Грэма и сам очень влиятельный евангелист, заявляет, что «...Бог ислама — это не тот самый Бог, что наш. Ислам — само зло и аморальная религия». Вместе с тем, CNN транслирует репортаж из сектора Газа: радостные палестинцы высыпали на улицы и аплодируют террористам. В следующем году у арабов Газы и Западного берега реки Иордан имя Осама — самое популярное для новорожденных малышей.
Тогда же в другом углу земли, в нигерийском городе Джос, христианская и мусульманская молодежь перекрывает баррикадами улицы. Они останавливают машины, мусульмане требуют от пассажиров провозгласить шахаду («Нет Бога, кроме Аллаха...»), христиане — Евангелие от Иоанна 3,16 («Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного...»). Тех, кто отказывался или не смог справиться с задачей, — убивали.
Книга С. Хантингтона "Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка» переводится на языки, которыми еще не была переведена, ее автор пишет статью «Эпоха исламских войн», а группа американских интеллектуалов — письмо «За что мы сражаемся», где обосновывает право США на обратный удар как справедливый акт защиты ценностей западного мира, оказавшихся под угрозой.
Спустя десятилетия после окончания холодной войны мир погружается в новую глобальную битву. Это битва с религиозно вдохновенным террором, где число гражданских жертв (посчитанных очень приблизительно) многократно превышает количество погибших воинов, идет не только в Ираке и Афганистане, но и в лондонском и мадридском метро, на улицах Иерусалима и Хайфы, в Пакистане и Индии. «Глобальная война с террором», провозглашенная президентом Дж. Бушем-младшим, не сделала мир безопаснее, скорее — менее предсказуемым и нервным.
Мир привыкает разуваться в аэропортах, привыкает к повсеместных камерам наблюдения, металлодетекторам и колючей проволоке в центре европейских столиц. Мир давно уже не слышал такой воинственной религиозной риторики и столь частых ссылок на религиозные символы, тексты и образы. В своих обращениях к нации Буш-младший вспоминает Бога и веру чаще не только чем Ф. Д. Рузвельт или Б. Клинтон, но и чем сам Рональд Рейган.
В войнах десятилетия мусульмане очень часто воюют по разные стороны от линии фронта и убивают мусульман гораздо больше, чем всех остальных. Но существует много свидетельств, что «глобальная война с террором» воспринимается в мировом общественном мнении именно как противостояние ислама и Запада.
Ареной этого противостояния становятся два очень разных, даже «антиномических» континенты — Африка и Европа.
II
Христиане и мусульмане сталкивались в кровопролитных военных конфликтах (как в Судане или в Нигерии), соревновались за анимистов и тотемистов в Экваториальной Африке, а с недавних пор открыли масштабные кампании по переворовыванию душ друг в друга. Если раньше считалось, что ислам распространяется через интенсивное деторождение, а христианство — миссионерством (37% всех крещенных в начале 2000-х в Африке были взрослыми), то сегодня мусульманская миссия становится все более наступальной. За десятилетия мусульмане активно возводили мечети там, где до сих пор их присутствие не была существенным; подсиливали пропаганду ислама в медиа; открывали специальные места для христиан в мусульманских школах; кое-где (например, в Танзании) — поощряли девушек из христианских семей в брак с мусульманами, предлагая их родителям калым (причем размер такого калыма был существенно большим, чем тот, что обычно мусульмане платят другим мусульманам). Борьба за душу континента, которую ведут между собой христиане и мусульмане, не дошла еще, кажется, до самой острой фазы.
III
Наконец, исламское присутствие в Европе визуализируется до пределов, за которыми многим мерещится преобразование ландшафта старинных городов Старого Континента в «Еврабию». В Западной Европе сейчас около 7 тысяч мечетей (2400 из них в Германии, 2000 — во Франции, 1500 — в Великобритании). Некоторые из этих мечетей соперничают с христианскими соборами, как открытая в 2003 г. в испанской Кордове, призванная, по словам спонсоров строительства, символизировать исламское возрождение в Европе. Сопротивление расширению исламского присутствия в Западной Европе вылился наконец в швейцарский референдум 2009 г. (59% принявших в нем участие высказались за запрет строительства минаретов в стране), во французский закон 2010 г., который поставил вне закона паранджу, в отклонение проекта строительства мечети Маркази в Лондоне, которая должна была стать крупнейшей мечетью в Европе и крупнейшим сакральным сооружением Британии.
Впрочем, в отличие от пассионарного христианства в Африке, западноевропейское выглядит усталым. Традиционные религиозные практики на протяжении десятилетия пришли упадок (в некоторых странах — очень существенно), приходская цивилизация перестала существовать, церкви опустели, число священнических призваний катастрофически сократилось, общества стали менее чувствительными к голосу Церкви.
Просьбы христианских лидеров о включении в преамбулу проекта Конституции Европы упоминания о христианских устоях европейской цивилизации были проигнорированы; политкорректность достигла открыток, которые приветствуют вас с «сезонными праздниками» и ни в коем случае не с Рождеством; христианские взгляды на сексуальную этику, брак, общественную мораль последовательно вытеснялись из западноевропейского пространства. 1 апреля 2001 г. Нидерланды узаконили однополые браки. В 2003 г. это сделала Бельгия, в 2005 г. — Испания, в 2009 г. — Норвегия и Швеция, в 2010 г. — Португалия и Исландия.
В ближайшее воскресенье на Филиппинах на богослужение соберется более католиков, чем в любой европейской стране, в Кении — больше англикан, чем в Британии и Канаде вместе взятых. В Китае, где сорок лет назад вообще не было официальный религиозных организаций, в службах примут участие более христиан, чем во всей Европе. Разговоры о дехристианизации Старого Континента стали общим местом.
Между тем, упадок традиционной религиозности не означает «конца религии» в Западной Европе. Об этом свидетельствует не только увлечение европейцев разнообразными духовными практиками, но и многолюдные паломничества к святым местам, интерес к религиозной культуре и Священному Писанию и, особенно, к духовному самосовершенствованию. Кстати, на протяжении десятилетия в Европе количество евангеликов, харизматов и пятидесятников выросла на четыре миллиона (мусульман на 1,6 миллиона). Европа 2000-х — это также распространение камерных молитвенных групп и «праздничной религиозности», которая выступает в форме огромных митингов и фестивалей.
По словам британской исследовательницы Грейс Дэви, массовая скорбь по умершему Иоанну Павлу II показала, насколько хрупким является европейский секуляризм. И если правда то, что все больше людей открывает для себя множественность духовных опытов, правдой является и то, что другие люди, в том числе интеллигентные и молодежь, возвращаются к консервативным религиозным формам. Наконец до сих пор более половины западноевропейцев посещает воскресное богослужение и, как бы ни было, 46% из них верят в рай, а более трети — в ад. Серьезное уменьшение священнических призваний компенсируется значительным увеличением постоянных диаконов и катехизаторов.
Можно предположить, что секулярные тенденции в Западной Европе намного сильнее других регионов мира потому, что религия предстает здесь в более «чистом» виде, чем где-либо еще. Она в большей степени лишена нерелигиозных функций, всюду и всегда предоставляющих религии и религиозным институтам особою прочность и энергичность. Религия здесь интенсивнее теряет социальных агентов, союз с которыми возносит ее с индивидуальной на общественный и транснациональный уровень. То есть для многих обществ религия перестает выполнять роль главного маркера, инструмента политической и культурной мобилизации, ее социальное служение не является таким уж важным для общества всеобщего процветания. Но в Европе есть точки возрождения старых религиозных культур и основания для того, чтобы предсказывать их возвращение — естественно, в очень отличающихся от предыдущих веков очертаниях, — все же окончательно не разрушен.
IV
Йозеф Ратцингер, который 18 апреля 2005 г. вместе с другими кардиналами шел на конклав, представлял тех христиан, которые всегда осознавали: от времен Иисуса и до наших дней — малое стадо, продвигающееся не широкой дорогой, а узкой тропинкой к спасению. Они — соль мира, но не сам мир. Не Церковь должна прислушиваться к знакам времени, а само время должно настроиться на знаки, которые дает ему Церковь.
За плечами Йозефа Ратцингера были мощная интеллектуальная традиция, непреодолимая логика профессора догматики престижных университетов и блестящая эрудиция. А также — четверть века руководства Конгрегацией вероучения (бывшая Священная конгрегация всеобщей инквизиции), 140 богословов, наказанных за нарушение границ, которые выдавались кардиналу неприкосновенными; Инструкция по применению выражения «Церкви-сестры» и декларация «Dominus Iesus», — документы, разочаровавшие многих православных и особенно протестантов.
Кардинала Ратцингера иногда вносили в список вероятных кандидатов на папство, но скорее для проформы. Он выглядел слишком жестким, старым, слишком европейским и чрезмерно интеллектуальным, не харизматичным и не телегеничным. Даже те эксперты, которые им восхищались, ставили на другие кандидатуры. Ватиканисты пытались спрогнозировать позицию каждого из 115 кардиналов-избирателей (тогда, кстати, выяснилось, что голосов тех, кто ни при каких условиях не будет голосовать за Ратцингера, не хватит, чтобы блокировать его кандидатуру). Они рассматривали множество сценариев борьбы на конклаве: кандидат Первого мира против Третьего, итальянец против латиноамериканца, традиционалист против, условно, модерниста; ватиканский бюрократ versus епархиальный кардинал и т.д. Но случилось так, как случилось, и произошло это молниеносно. Ратцингер был избран уже на второй день конклава, 19 апреля, после четвертого голосования.
Тем раздражителем, которым для Папы Иоанна Павла II был коммунизм, для Ратцингера является секуляризм и радикальный ислам. В сентябре 2006 г. он выступает с лекцией в Регенсбурге и цитирует средневекового византийского императора, который очень критически относился к учению пророка Магомета. Сам Бенедикт XVI назвал выражение императора бесцеремонным, но запомнили лишь цитату. Тогда казалось: выдающийся богослов забыл, что он стал понтификом, его слова будут распространяться далеко за пределы академической публики и цитироваться не только в католических университетах. Но со временем ситуация стала выглядеть несколько иначе. Не хотел ли Папа вытянуть, даже спровоцировать мир ислама на глобальный диалог? Не собирался ли дойти до самого сердца ислама, чтобы открыть в нем то, что тревожит весь мир, и найти то, что может дать миру надежду? Не является ли отстаивание немецким Папой жестких демаркационных линий между религиями и внутри христианства — между Католической Церковью и всеми другими христианами — частью большой стратегии борьбы против релятивизма и отказа от поиска истины?
V
Первое десятилетие XXI века не просигнализировало истории ни о зарождении новой мировой религии, ни о многократно прогнозируемом триумфе новых религий на фоне упадка религий старых.
Что касается новых религий, то ежегодно Лондонский центр по их изучению (INFORM) получал информацию о почти 150 таких. Однако зачастую сам факт их существования оставался неизвестным никому, кроме самих членов групп и, возможно, их родных и близких. Причем, по подсчетам Родни Старка, только одна из каждой тысячи новых религиозных группировок способно привлечь в свои ряды более 100 тысяч сторонников. Но, наконец, даже большинство новых религий, которым удалось достичь такого скромного результата, остается со временем лишь примечаниями под основным текстом истории религий. Правда, на протяжении прошлого десятилетия исследователи советовали пристально вглядываться в «гипнотическую множественность» альтернативных религий Бразилии, на фоне которой скромно и невнятно выглядит религиозный ландшафт суперплюралистичной Калифорнии (Дэвид Хесс) и даже прогнозировали, что эта множественность — «провозвестник грядущего религиозного развития» (Джеймс Бекфорд ).
Но в любом случае, интерес современников к «старому» христианству выглядел большим, чем ко всем новым религиям вместе взятым: Библия издавалась тиражом 33 тысячи экземпляров ежедневно, количество людей, которые посещали «Альфа-курс» — программу практического ознакомления с основами христианства — выросла с 3,8 млн. в начале 2001 г. до 15 млн. в июне 2010-го.
Чуть ли не самым очевидным из числа того, что выделило религию «нулевых», стал Интернет. Скромный, но многообещающий феномен 1990-х, он буквально взорвался в 2000-х. Число религиозных онлайн соискателей, спиритуалистических, религиоведческих, конфессиональных, конгрегационных сайтов росло потрясающими темпами. Уже в середине десятилетия почти две трети американских пользователей Интернета использовали его с религиозной целью, то есть 82 миллиона американцев обращались к всемирной сети с духовными запросами. 38% из 128-миллионной когорты пользователей Интернет в США посылали и получали письма религиозного содержания, треть читала религиозные новости, 17% искала информацию относительно того, где и когда можно посетить богослужение, и 7% делали пожертвования религиозным организациям через Интернет. В том, что сайты религиозных организаций предлагают виртуальное участие в богослужении, обозреватели увидели торжество кибер-церквей, которые заступают традиционные церковные общины. Но исследования, проведенные Pew Center, дали неожиданный результат: люди, чаще обращающиеся к сети Интернет с религиозной целью (минимум три раза в неделю), были и самыми активными участниками «оффлайновой» религиозной жизни.
Менее выразительным оказалось развитие того, что обобщенно называют «духовностью», шествие которой в конце 1990-х казалось непобедимым. Семинары по духовности собирали огромное количество людей и в 2000-х; поиски главного смысла и гармонии, внутреннего комфорта, физического здоровья как предпосылки здоровья духовного вне организованной религии были очень заметной тенденцией десятилетия. Но, во-первых, она оставалась тенденцией в основном западной, во-вторых, не подорвала институциированной религии, в-третьих, разрыв между традиционной церковной духовностью и духовностью нецерковной, который углублялся в течение десятилетий, на том же Западе начал сужаться — Церковь стала чувствительнее реагировать на тех, чьи духовные запросы оставались неудовлетворенными в церковной ограде, кого выталкивали за нее догматизм, формализм и стереотипные служения.
Религия 2000-х совсем не выглядела вытесненной из публичной сферы в сферу частной. Она не покидала политики ни на Ближнем Востоке, ни в США, ни в Индии, ни на евразийских просторах. Она прирастала территориями: если в конце 1980-х и на протяжении 1990-х этими территориями были страны посткоммунистического пространства, то в 2000-х — Китай. Об этой стране все чаще говорят в категориях «религиозного пробуждения»; даже согласно официально обнародованным исследованиям, 31,4% взрослых китайцев являются верующими — колоссальное число, учитывая 1,3-миллиардное население Китая.
Религия заявляла о себе в культуре, порой — очень громко. Фильм Мэла Гибсона, который в 2004 г. рассказал о последних 12 часах земной жизни Иисуса на арамейском и латыни, вошел в десятку самых кассовых лент всех времен и народов.
Наконец, традиционную религиозность не смогли заменить ни психоанализ, ни экологическое движение, претендовавшее на то, чтобы стать секулярной религией нового века и на место, которое в веке прошлом занимали коммунизм и национализм. По сути, если мы взглянем на двухмиллиардное христианство и на более чем миллиардную мусульманскую умму, то поймем, что ни одно мировоззрение в современном мире не способно конкурировать с религиозным.
VI
В 2000-х религиозно-институциональное развитие продолжало смещаться из западных областей с очень насыщенной религиозной сетью на Восток (эта тенденция, впрочем, проявилась еще во второй половине 1990-х).
В конце десятилетия социологи начали фиксировать рост самодеклараций религиозности: в ноябре 2010 г. уже более 70% опрошенных Центром Разумкова назвали себя верующими. Но высокие самодекларации религиозности сочетались с гораздо более скромными религиозными практиками (исследования фиксировали 16-20%, — но не больше тех, кто по крайней мере ежемесячно посещал богослужения). Это — ниже середины в пирамиде европейских стран, выстроенной по религиозному поведению. Вместе с тем, различие такого поведения в различных регионах страны очень ощутимой: средний киевлянин, согласно результатам Европейской программы по исследованию ценностей, посещает Церковь 11-12 раз в год, на западе этот показатель составляет 22-23 раза, на востоке и юге — 7-8 раз. Это означает, что западноукраинцы посещают храмы так часто, как итальянцы, португальцы и словаки; киевляне — как словенцы, швейцарцы, британцы и голландцы, а украинцы Юга и Востока — как французы, эстонцы, латыши, албанцы, но чаще русских, чехов, восточных немцев, шведов и датчан.
Вопрос о наличии корреляций между типами религиозной культуры, и, соответственно, религиозного поведения и состоянием общественной морали остается открытым. В том числе для Украины. С одной стороны, очевидно, что по некоторым показателям здесь Запад выглядит иначе, чем Восток. В 1999 г., например, Севастополь занял первое место по удельному весу прерванных беременностей, Луганская обл. — второе, Запорожская — третье, а Тернопольская, Ивано-Франковска и Ровенская — последнее, предпоследнее и предпредпоследнее соответственно. В 2007 г. случаев ВИЧ на 100 тыс. населения на Закарпатье было 3,5, в Ивано-Франковской обл. — 7, в Черновицкой обл. — 7,4; в Днепропетровской — 78,2, Донецкой — 82,7, на Херсонщине — 96,6. Количество лиц, потерпевших от преступлений на 100 тыс. населения: Луганская обл. — 582, Запорожская — 698, Донецкая — 724; Черновицкая — 233, Ивано-Франковская — 249, Тернопольская — 237. Примерно такая же диспропорция и с самоубийствами, заболеваемостью СПИДом, осужденными по приговорам судов и т.п. Числа говорят сами, но для того, чтобы понять, насколько важным здесь является религиозный фактор, а насколько — социально-культурные, демографические, экономические, исторические причины и т.д., нужен целый ряд специальных исследований.
Понятно, однако, что в целом рост деклараций религиозности, возведения храмов и обращения к Церкви, особенно бурные в 1990-х, не сопровождались подъемом уровня общественной морали — скорее наоборот, насколько об этом можно было судить по уровню преступности, числа брошенных детей, оставленных на произвол судьбы престарелых родителей, состояния деловой этики и т.д.
Низкая интенсивность приходской жизни и слабая связь христиан, прежде всего — православных, с религиозной общиной и шире — с Церковью, серьезно беспокоит иерархов и духовенство. Киевский священник Андрей Дудченко высчитывает, что богослужения во всех православных и католических храмах столицы еженедельно собирают не более 100 тыс. человек и призывает к последовательной евангелизации украинского общества и катехизации «номинальных» христиан.
В Украине формируется специфическая (хотя и не уникальная) религиозная культура, которая пересекает церковные границы, в которой причудливо сочетаются элементы гражданской религии с народными, часто — сомнительными с церковной точки зрения верованиями, и которая представляет собой не четко организованную вокруг церковного ядра систему верований и практик, а скорее набор ценностей, символов, обычаев и поведенческих норм.
Религия разлитая в общественном пространстве, как капельки ртути на полу. Они могут быть долго незаметными, но способны вдруг сливаться в крупные соединения, вступать в реакцию с окружающей средой и проявляться сильно и не всегда ожидаемым способом (Нечто подобное иногда определяют как «диффузную религию».).
Хотя большинство населения не посещает Церковь хотя бы немного регулярно, опять-таки большинство одобряет последовательное церковное поведение, которое получает все более мощное социальное одобрение (примерно это британская исследовательница Грейс Дэви назвала «замещающей религией»).
Государственные деятели и политики, публичные персоны, поп-звезды и спортсмены воспринимают церковность как составную респектабельного имиджа, иконы становятся непременным атрибутом чиновных кабинетов. Невозможно назвать ни одного заметного публичного деятеля — политики, науки, культуры и искусства и т.п., который (которая) бы открыто манифестировали свой атеизм. Все президенты Украины, премьер-министры, высшее чиновничество поддерживают материально храмы и охотно обращаются к религиозным символам в своей риторике. Во всех без исключения избирательных кампаниях десятилетия религиозный фактор занимал свое место, часто очень заметное.
Неактивная церковная жизнь и низкий уровень вовлечения в дела религиозной общины удивительным образом сочетается с очень высоким уровнем доверия к Церкви. Не к конкретной религиозной организации, а к Церкви как таковой, институции, не несущей ответственности за общественные язвы и воспринимающейся как своеобразный идеальный тип. Все исследования неизменно показывают, что уровень доверия к Церкви (не к какой конкретно, а к Церкви вообще) превышает уровень доверия к любой другой институции. Междуцерковные конфликты, скандалы в церковной ограде, случаи недостойного поведения священнослужителей, разоблачение финансовых злоупотреблений и т.д. картины не изменили. Церкви все равно доверяют больше всего. Число тех, кто высоко оценивает ее общественную миссию, за десятилетие возросло, и более четверти опрошенных считают, что «большинство священнослужителей — глубоко моральные и духовные лица», а еще 44% — что «священнослужители такие же, как большинство из нас — со всеми достоинствами и грехами». Менее 10% считают, что Церкви не надо возвращать ее имущество, которым теперь владеет государство (Центр Разумкова, ноябрь 2010 г.).
Наконец, религиозная культура, которая формировалась в Украине, имеет удивительные наслоения, которые трудно оценить как обнадеживающие. Полуфеодальные практики, когда «сюзерен» — обычно депутат и бизнесмен — «держит» район, приводят к зависимости от него клира. «Большие деньги» стремятся определять жизнь не только отдельных православных приходов, но и епархий, а также руководящих центров. Они влияют на кадровые перемещения и новые назначения. С 2010 года предпринимаются попытки превратить православие в идеологию. Такой себе еще недоартикулированный концепт, который бы оценил приемлемую для новой власти историософскую схему («И только наша православная вера, и наша Церковь помогали нам всем, всему украинскому народу пройти через эти испытания»), а также санкционировал ее новый геополитический курс и гуманитарную политику.
VII
В начале первого десятилетия нового столетия Украина, которой на рубеже 1980-1990-х гг. пророчили чуть ли не войны на религиозной почве, прошла, как казалось, острые фазы межправославного и православно-греко-католического конфликтов. В стране установилась хрупкое равновесие между центрами религиозной силы, получившее несравнимую поддержку в обществе и в политическом истеблишменте. Эти центры силы научились компенсировать недостаток определенных ресурсов другими: материальных — общественным мнением, понимание с центральной властью — гармонией с местными властями и т.д., и это также способствовало укреплению баланса между ними. Заявления о необходимости сломать равновесие воспринимались как риторические формулы и очередное тестирование настроенности власти и общественного мнения — для этого стороны не имели достаточных сил, а государство осознавало необходимость поддерживать статус-кво как залог сохранения гражданского спокойствия.
Но, в любом случае, страна была разделена больше, чем за все предыдущие годы украинской независимости. По данным Института социологии, более 6% граждан Украины признали, что они пережили очень острые конфликты с родными, близкими или друзьями за позиции на выборах, и не всегда эти конфликты уже улажены. Значимо возросло количество ситуативных конфликтов на улицах и в транспорте, в магазинах и учреждениях, оказывающих бытовые услуги, с людьми других политических убеждений. Снизился удельный вес людей, которые ни разу в течение месяца не попадали в конфликтные ситуации. Возрос уровень ксенофобских установок, а также, протестных настроений. Гораздо больше стало тех, кто был готов выходить на улицы и отстаивать свои права в нелегитимный способ. Неотложной задачей руководства государства стало сшивание страны. Но оно не имело ни видения кричащей остроты проблемы, ни стратегии сшивания, ни воли к ее осуществлению. Это в огромной степени и обусловило то, что произошло впоследствии в стране. В том числе — в религиозно-общественной сфере.
VIII
Это не «перегибы на местах», так как Президент В. Янукович получил всю полноту власти в стране, и без импульса сверху явление не стало бы тенденцией. Надо понимать, что единая Православная Церковь от 2010 года мыслится как действительно одна-единственная в Украине Православная Церковь в подчинении Московского Патриархата, которая должна поглотить центральноукраинскую часть УПЦ КП, а заодно — и УАПЦ. Единство ее — это не консолидация православных украинцев, а единство с Москвой.
Президент (вместе с Премьер-министром) вошел в патриарший совет «Экономика и этика» (ни один другой глава государства стран, входящих в канонические территории РПЦ, этого не сделал) и сделал, выполняя свои должностные обязанности, — то есть, как отмечается в Конституции, от имени государства Украина, — ряд красноречивых шагов, которые должны были продемонстрировать серьезность изменений в государственно-церковных отношениях.
IX
«Украинский вопрос» держал Московскую Патриархию в постоянном напряжении. Она входит в переговоры с Константинополем, чтобы связать его активность в украинском направлении, а также — добивается включения религиозных вопросов в каталог российско-украинских межгосударственных отношений. В организации визита Иоанна Павла II (2001 г.) и Патриарха Варфоломея I (2008 г.) в Украину, в переносе центра УГКЦ из Львова в Киев и стремлении объединить православных украинцев государство столкнулось с сопротивлением не только Московской Патриархии, но и Российского государства. В МИД РФ даже заработало специальное структурное подразделение, сосредоточенное на религиозной проблематике. Православие становится, как подчеркивал глава внешнеполитического ведомства Российской Федерации, «неотделимой частью усилий по утверждению самобытной роли России на мировой арене»; активно привлекается для мобилизации старых русских диаспор, «сплочения соотечественников», Россия хочет вернуть себе «историческую роль покровительницы и защитницы Православных Церквей».
Ничего этого не произошло, и Московская Патриархия перевела дыхание. Но избранный в начале 2009 г. Предстоятелем РПЦ митрополит Кирилл устремился на недопущение повторения драматического для него лета-2008. Риторика в отношении Царьграда изменяется; с официального церковного дискурса исчезают пренебрежительные оценки численности паствы Вселенского Патриарха; зато появляются заверения об извечной благодарности престола, откуда «мы переняли православную веру и христианское свет». А накануне визита Патриарха Кирилла к Патриарху Варфоломею (июль 2009 г.) говорится о новой странице в отношениях между Патриархатами и о том, что Московская Патриархия может способствовать Константинопольскому престолу в решении его собственных проблем. В обмен, разумеется, на решение проблем, волнующих Москву.
В декабре того же года в центре Константинопольского Патриархата в Шамбези собралась Межправославная подготовительная комиссия, которая должна выработать предложения для Всеправославного подготовительного совещания по проблеме автокефалии и автономии. Подготовительная комиссия подготовила предварительный документ, предлагающий механизм провозглашения автокефалии, который, по мнению Патриарха Филарета, вообще исключает провозглашение автокефалии в будущем. Действительно, перспективы выглядят призрачными. Часть Церкви, которая просит автокефалии, обращается с просьбой к Церкви-Матери (которая, напомним, никогда в истории не встречала такие обращения с восторгом). Далее, если Церковь-Мать на своем Поместном Соборе (который в РПЦ за последние 20 лет собирался дважды) вынесет положительное решение, дело поступает во Вселенскую Патриархию. Она информирует все Поместные Церкви и выясняет наличие всеправославного консенсуса по вопросу. Если, предположим, Церковь-Мать умиляется и отпускает свою дочь, а ни одна из Поместных Церквей не имеет претензий к новообразованной автокефалии, если, опять-таки представим, в процесс каким-то чудом не вмешиваются политические факторы, тогда Вселенский Патриарх выдает Томос, который подтверждают своими подписями Предстоятели всех Поместных Церквей. Представить себе, что таким способом автокефалию может получить Украинская или Македонская Церковь, не получается.
Правда, православные, которые любой ценой хотят, как писал когда Василий Липкивский, «выскочить из-под Москвы», указывают на, по крайней мере, три вещи. На предварительный характер документа. На то, что Константинопольская Церковь считает себя Церковью-Матерью, в сердце которой «украинский народ занимает особое, — как сказал когда-то Патриарх Варфоломей, — даже можно сказать, центральное место». А также на то, что проект предусматривает возможности нахождения канонического решения вопроса в случае споров через предоставление автономии двумя автокефальными церквами различным церковным общинам на территории одной страны. Это касается Эстонии и может касаться Украины. А это значит, что затруднив Православию в Украине путь к автокефалии, Вселенский Патриархат сохранил возможность включить в свою юрисдикцию церковную организацию в Украине, которой он предоставит автономию.
Х
Неэффективность и безответственность, которую проявила оранжевая власть, провал надежд, которые на нее возлагали миллионы украинцев, даже мечты, которые они с ней связывали, не только привели впоследствии к президентству Виктора Януковича, но и к поляризации идентичностей внутри страны. Среди них — идентичностей религиозных. С начала 1990-х и вплоть до конца 2000-х, удельный вес тех, кто декларировал свою принадлежность к УПЦ Киевского Патриархата, существенно превышал удельный вес тех, кто сообщал о своей принадлежности к УПЦ Московского Патриархата. Если в анкете можно было выбрать «просто православный», относительное большинство останавливалась на этой позиции. Тем самым, люди, в массе имели очень слабую связь с институционализированной религией, манифестировали свою национальную и культурную идентичность. Эта идентичность большей степени связана с Киевом, чем с Москвой. И поэтому тот факт, что УПЦ МП имела гораздо более общин, чем УПЦ КП, не влиял на картину, которую схватывали социологические исследования: Киевский Патриархат собирал больше процентов, чем Московский. А еще больше людей говорили, что они «просто православные» (если, конечно, анкета содержала и такой выбор).
Ситуация начала меняться 2008 года — по крайней мере, тогда одно из социологических исследований выявило незначительное, но преимущество тех, кто относится к Московскому Патриархату. Исследования Центра им. А. Разумкова (ноябрь 2010 г.) зафиксировало уже серьезное преимущество УПЦ МП над УПЦ КП — 23,6% против 15,1% (УАПЦ — 0,9%).
Почему доля тех, кто относит себя к УПЦ МП, стала превышать число тех, кто относится к украинским Православным Церквям, которые провозгласили свою независимость? Во-первых, Православие в Украине прирастает Востоком и Югом гораздо большей степени, чем Центр и, тем более, Запад, где церковная сеть насыщена уже почти до предела. Новые православные общины, создаваемые на Юге и Востоке — преимущественно Московского Патриархата. Во-вторых, очевидно, УПЦ Киевский Патриархат не смог стать в глазах новых православных такой универсальной Православной Церковью, чей поступательное развитие обусловлено качеством религиозной жизни, богословия, профессиональной и непрофессиональной образования и т.д., а не только национальной идеей. В общеправославной идентичности происходит процесс поляризации, которая отражает поляризацию идентичностей в украинском обществе. «Просто православные» и далее составляют относительное большинство, но их удельный вес сокращается. Для какой части «просто православных» именно такой выбор был продиктован возможностью счастливо избежать категорического ответа относительно своей идентичности. События в стране все более настойчиво ставят их перед необходимостью такого ответа. Ключевой вопрос касается того, в пользу которого идентичности делается выбор. По крайней мере, полученные результаты не свидетельствуют о том, что российская идентичность начинает доминировать над украинской. Для проверки такой гипотезы в анкету исследования Центра им. А. Разумкова (ноябрь 2010 г.) был специально включен возможность отнести себя к Русской церкви. Таких оказалось только 0,8% от всех опрошенных.
XI
Поляризация идентичностей углубляется летом 2009 г., когда незадолго до того избран 16 предстоятелем Русской православной церкви Патриарх Кирилл приезжает в Украину и предлагает сильно изъеденными разочарованием и пессимизмом украинскому обществу пересмотреть свой исторический выбор. Запад вам ни к чему, — убеждает украинский Патриарх. — Запад — это желудок, святость на Руси. Вместе мы непобедимы и интересны миру. Объединяемся, Православие станет стержнем нашей новой единства, забудьте о стремлении Поместной церкви: она уже есть, центр ее в Москве, а Киеву принадлежать почетное место «южной синодальной столицы».
В ноябре того же года Патриарх формулирует доктрину «Русского мира». И наиболее горячими сторонниками, так и наиболее бескомпромиссными критиками доктрина воспринимается, по сути дела, все равно. А именно: как геополитический проект, призванный возродить падший было мировой центр силы на новых идеологических принципах. «Верю, — заявил Патриарх, — что только сплоченный« Русский мир »может стать сильным субъектом глобальной мировой политики, сильнее все политические альянсы» ..
Украина становится для Патриарха Кирилла испытательным полигоном. Здесь проходят обкатку ключевые стратегемы его патриаршества. Первая — превращение Московской Патриархии на один из наиболее важных центров российской политики, возможно не первый сравнению с Кремлем, но, по незабываемомум выражению одного украинского политика, — и не второй. Визит Патриарха в Украину в 2009 г., Московская Патриархия не упоминает в отрыве от прилагательного «триумфальный» и его украинская политика должны были продемонстрировать кремлевском дуумвирате и российской элите, что Патриарх и имеющийся у него церковный ресурс могут быть более эффективным в решении серьезных геополитических проблем, чем российская власть. Следовательно, Московская Патриархия — не культурный реликт и даже не «духовное ведомство», которому полагается свое место в структуре власти, а ее равноправный партнер, интересы которого обязаны уважаться и максимально учитываться.
Вторая стратегема, которую Патриарх Кирилл испытал 2009 г. в Украину — это, собственно, сама доктрина «Русского мира». Главное ее положения, т.е. необходимость и возможность создания надгосударственного проекта, пути институционализации и развития которого становятся повесткой дня для народов, вышедших из Руси, было обнародовано здесь еще до патриаршего выступления на открытии III Ассамблеи Русского мира 3 ноября 2009 Именно реакция на Русский мир в Украине заставила самого Патриарха и его официальных интерпретаторов несколько пересмотреть не содержание, конечно, доктрины, но ее риторику. Появляются разъяснения о том, что доктрина Патриарха не политическая, а духовная и что она не ставит целью подорвать суверенитет народов «Русского мира» и уничтожить их культурные особенности.
Третья стратегема, которую Патриарх испытывал на Украину — это намерение пересмотреть место Русской церкви в Полноте Православия. Во время украинского визита Патриарх испытывает несколько тезисов, смысл которых заключается в том, что не все Поместные Православные Церкви равны в своем достоинстве; что, в отличие от «национальных» Патриархатов, Московский является наднациональным и даже упоминает о пентархии так, будто этот древний принцип управления Церковью имеет хоть какое-то отношение к Москве. При этом принцип соотношения Поместных церквей с гражданскими границами не имеет серьезного значения. Канонисты московских и питерских духовных школ, которые всю жизнь учили студентов прямо противоположном, шокированы. Говорят, одному из них влиятельное лицо из патриаршего окружения посоветовала просто переписать свои учебники.
Тогда же было прочерчены контуры украинской политики. Ее составляющие: конец автокефалистським стремлениям, которыми безупречными бы они ни были с точки зрения канонического права. Албания может иметь автокефальную православную Церковь, потому Тирана ни для кого не была Вторым Иерусалимом. А Киев для нас — был. И поэтому мы его никуда не отпустим. Примерно такую логику с явил потрясен публике Патриарх. Далее, это — «конец церковной беспризорносты» для УПЦ в единстве с Московским Патриархатом, как радостно оповестил всех заинтересованных протодиакон А. Кураев. Московская Патриархия проделывает разный инструментарий уничтожения «вольностей» этой Церкви, главный архитектор украинской политики — лично Патриарх. Наступления очень сильно мешает митрополит Владимир. Между тем, даже умеренно пророссийские владыки уже почувствовали, что сегодня от каждого из них зависит гораздо меньше, чем два года назад. Почувствовали — и некоторые, похоже, задумался.
Наконец, третья важная составляющая этой политики — непримиримость к «раскольников» и отвержение компромиссов в отношениях с ними. Московская риторика в этом вопросе принципиально отличается от той, которой пользуется митрополит Владимир. Патриархия практически открыто заявила, что она не заинтересована в тех украинцах, которые находятся вне «спасительной защиты». И — имплицитно — что не заинтересована в украинской единства. Заинтересованность в единстве двух Россий — матерным и прежде изгнанной — привела к объединению РПЦ и РПЦЗ. Спустя почти девять десятилетий и проклятия по сравнению с которыми меркнут даже инвективы в адрес УПЦ КП ... Для РПЦЗ нашлись и нужные слова, и причитающиеся канонические основания. Для УПЦ КП же — пресловутый проект документа «О принятии в лоно Церкви тех, кто обращается с расколов». Объединения УПЦ МП и УПЦ КП в способ, подобный тому, в который объединились РПЦ и РПЦЗ, для Московской Патриархии содержит опасность. Она торпедирует саму эту возможность такого объединения и торпедуватиме ее в дальнейшем.
***
В украинском церковном вопросе очень мало богословия и очень много политики. Только циник может утверждать, что споры о пересечения крещенных в УПЦ КП, канонической территории, титула главы УГКЦ и т.д. и т.п., являются теологическими, а не политическими. Это, разумеется, касается не только Украины и не только прошлого десятилетия. Вообще, когда мы рассматриваем события религиозной жизни, которые лежат на поверхности и находятся вне того невидимым связью, которая соединяет человека с Богом, мы очень и очень часто имеем дело с политикой. И дело не в президентах, которые крестятся в храме во стрекотание фотокамер, и даже не в монахах и монахинях, баллотирующихся по партийным спискам. Просто то, как люди обустраивают свои общества, что они делают с властью над себе подобными и над окружающей средой, как строят отношения с соседями — все это очень сильно зависит от того, во что эти люди верят. Или не верят.
«Нулевые» это, кажется, скорее подтвердили, чем опровергли.
Фото с архива РИСУ и других сайтов