«Студийский монах — это тот, кто призван сидеть в ногах у Христа, как Мария, и слушать, что Бог хочет сказать ему»
Интервью с иеромонахом ВЕНЕДИКТОМ (Алексийчуком), игуменом Свято-Успенской Уневской Лавры УГКЦ, о призвании и роли монашества
Среди монашества УГКЦ студийское монашество отличается своей восточной духовностью. Сегодня оно насчитывает более 80 монахов. Главной и материнской для многих других обителью является Уневская Свято-Успенская Лавра — известный не только в УГКЦ и в Украине центр паломничества. Кроме прочего, Лавра знаменита своей чудотворной иконой и чудодейственной водой. А в годы Второй мировой войны она стала местом спасения евреев. Много лет настоятелем Лавры является иеромонах ВЕНЕДИКТ (Алексийчук).
— Каким сегодня является монашество Греко-Католической Церкви, в частности студийское монашество?
— Если говорить о современном состоянии монашества УГКЦ, то, прежде всего, следует указать на то, что монашеская жизнь во всей Церкви, на Востоке в частности, сформировалось как жизни в киновии, это значит, как общежитийная жизнь. Когда же Церковь находилась в подполье, то главной задачей для монахов было выжить в тех обстоятельствах, потому что были преследования. Тогда не было возможности жить совместной (киновийной) жизнью. Были, конечно, случаи, что монахи жилы вместе, как, например, сестры милосердия св. Викентия, но это единичные случаи. И когда 20 лет тому назад монашество начало выходить из подполья, то не было большого опыта совместной жизни. Сейчас этот опыт нарабатывается, приобретается. То есть монашество пребывает на стадии получения опыта общежитийной жизни. Это включает в себя множество различных аспектов. Я убежден, что молитва, терпеливость и время дадут возможность это постичь. Еще одной трудностью для современного монашества является потеря преемственности: до преследований был определенный образ монашеской жизни, определенные выработанные традиции, однако, как я упоминал, во время запрета Церкви и преследования это несколько утратилось.
Теперь же монахи должны приобретать опыт того, как реагировать на вызовы, которые ставит мир, ведь они еще не имеют выработанного опыта, точнее он прерван. И когда мир с его секуляризацией наступает, то у монастырей нет опыта, на что решиться в тех или иных случаях, как отреагировать.
Монашество — это выражение самой сути Церкви. В общем понимании Церковь — это люди, которые идут за Христом, живут согласно Евангельским заповедям, монашество же — это выражение радикальности этого пути. Поэтому монашество до тех пор будет существовать, пока существует Церковь, потому что неизбежно будут люди, которые хотят радикально реализовывать Евангельские заповеди в своей жизни.
— Как работает для мира студийское монашество?
— Когда говорим о монашестве, должны вспоминать слова Павла, который говорит, что все мы являемся членами одного тела. Есть разные члены в Церкви, каждый выполняет свою задачу, свою миссию. Так же и монашество — оно выполняет свою миссию в Церкви, в частности студийское монашество. Задача и призвание монаха-студита в Церкви похоже на евангельский рассказ о Марфе и Марии. Студийский монах — это тот, кто призван сидеть в ногах у Христа, как Мария, и слушать, что Бог хочет сказать ему.
Именно поэтому в нашем монастыре довольно много времени посвящено молитве, как личной, так и совместной. Выполняется целое Церковное правило: Вечерняя, Повечерие, Полуношница, Утреня, І, ІІІ, VI, IX Часы, Божественная Литургия. Наш Типикон говорит, что жизнь монаха очерчена тремя восьмерками: 8 часов молитвы, 8 часов работы и 8 часов отдыха. Есть моменты, особенно во время поста, когда только совместная молитва длится более 10 часов.
Основное призвание монаха-студита — это молитва: молитва личная и молитва общая, в молитве монах с Богом, познает Бога, вслушается что Бог от него хочет.
Проблема Марфы заключалась не в том, что она что-то плохо делала. Христос говорит, что Мария выбрала лучшую часть. Почему? Потому что часто и мы о многих вещах хлопочем, думаем, что это хорошо, а со временем оказывается, что это не так. Задача и призвание каждого из нас — это совершать Божью волю, искать ее. Мы часто ищем эту волю под влиянием разных обстоятельств, часто принимаем решения волей случая. Находиться под воздействием какой-то земной вещи, или какого-то человека — это не является поиском Божьей воли, правды. Как Мария, должны сидеть у ног Христа, вслушиваться в то, что хочет Бог, и тогда выполнять любую миссию в Церкви, которая нужна для Церкви.
К примеру, святой Антоний жил жизнью анахоретской (затворнической) 38 лет, но когда была потребность, он оставлял свой затвор и шел в город, чтобы помогать арестованным христианам. В следующий раз он пошел в город, когда возникла ересь. И потому, когда я говорил о призвании, то подчеркивал, что задача монаха-студита — это, прежде всего, жизнь в молитве.
Мы можем перечислять разные миссии, которые выполняют монахи-студиты, но монастыри студийского устава — это места, куда люди могут прийти, чтобы побыть вместе с монахами у ног Христа. Унев все больше становится таким местом, куда приходят люди, чтобы вкусить вместе с монахами той другой — иноческой — жизни. Ведь синоним слова «монах» — «инок», то есть иной, не от мира сего. Мы должны дать возможность людям побыть там, где все внимание и время посвящаются Богу. И это главное в миссии и служении монаха-студита.
— Как много людей приходит к вам?
— Мы не ведем статистики, что, возможно, является проблемой. Но хотел бы привести такой пример: у нас есть реколлекционный дом в Уневе, который вмещает более 50 человек — с мая до конца лета нет ни одного дня, когда бы там было свободно. В остальное время каждую субботу и каждое воскресенье дом также заполнен. Кроме того, паломники есть в течение всего года. К нам приезжают люди очень разные, не только греко-католики, которые, конечно, является доминирующим большинством, но также много римо-католиков и православных верующих разных конфессий, священники, даже епископы. Также посещают нас протестанты. Постоянно, почти ежемесячно, приезжает один протестантский пастор.
Само слово «Унев», можно сказать, несет пророческое значение. В современной Европе все знают слово «уния», единство. Призвание Унева — быть местом для единства. Это место где происходят разные встречи на религиозных, национальных, культурных и других уровнях.
На данный момент, например, у нас в монастыре находится группа паломников из Харькова — это римо-католики, которые хотят 5 дней пожить у нас, провести здесь реколлекции.
Кроме тех, кто останавливается на более длительное время, у нас каждый день есть паломники, которые приходят помолиться в Лавру.
Даже географическое расположение Унева специфическое — он находится на границе 3 областей (Тернопольской, Львовской и Ивано-Франковской), мы лежим на пограничьи 5 епархий УГКЦ, географически находимся на территории Стрыйской епархии; граничим со Львовской архиепархией, а до Сокальско-Жовковской, Ивано-Франковской и Тернопольской епархий – рукой подать.
— В УГКЦ 2010 год провозгласили годом призвания с особым ударением на богопосвященной жизни. Как можно охарактеризовать призвание к монашеской жизни в УГКЦ в динамике — с 90-х годов и до сих пор?
— У каждого человека есть свое призвание в этом мире. В этом году Церковь особое внимание обращает на призвание к богопосвященной жизни. Как я говорил, пока Церковь живая, эти призвания будут. Призвания не падают с неба, они исходят от Церкви. Церковь дает своих лучших сыновей и дочерей. Это неизбежно, они будут и есть, потому что это выражение жизни самой Церкви. Если эти призвания приходят в упадок, значит, есть проблемы в жизни целой Церкви. Когда есть призвания, то это показывает, что Церковь является здоровой, если нет призваний, значит, есть кризис в самой Церкви. Это как барометр.
Если говорить о призвании кратко, касательно нашего монастыря, то у нас нет понимания того, что означает кризис призваний. Каждый год у нас есть 6-8 пришедших человек. В этом году у нас на новициате 7 человек. Около 7-8 лет тому назад у нас сложилась своеобразная «традиция», согласно которой к нам каждый год приходит человек, уже являющийся священником, или кто-то, уже закончивший семинарию.
Если же говорить о динамике — с 90-х годов и до сегодняшнего дня — это дело более глубоких исследований, но говоря обобщенно, в 90-х годах была такая волна, когда люди шли в монастырь на энтузиазме, возможно, количественно и больше, чем сегодня, но они не осознавали, что такое монашеская жизнь. Не было сложившихся монашеских общин, образцов, куда они могли прийти и побыть. Запрет Советского государства на существование Церкви родил в душах людей жажду той другой жизни, которую многие ассоциировали с монашеской. Но, прийдя после развала СССР в монастырь, часто эти люди видели, что там — не их место, что у них нет призвания к такой жизни. В то время в монастыри приходило много «случайных» людей. Теперь приходит, без сомнения, меньше людей, но остается из них больше, потому что они уже более осознанно делают выбор.
Вхождение в монашескую общину — это органический процесс: не так, что пришел — и навсегда. Человеку дается время, чтобы пожить в общине, присмотреться к ней, а община изучает пришедшего. Человеку всегда требуется время. Монашеская традиция имеет свой выработанный опыт, который учитывает эту потребность человека и оберегает его от поспешных решений. В нашем монастыре человек по меньшей мере через 5 лет принимает Малую Схиму (пожизненные обеты). Это дает возможность проверить призвание. В мире, где царит поспешность, человеку труднее принимать ответственные решения.
В сознание наших людей, как можно наблюдать, перекочевал стереотип о том, что в монастырь люди идут из-за какой-то трагедии в жизни, из-за переживания какого-то стресса. Возможно, кто-то и идет по таким причинам, но они долго в монастыре не задерживаются. Они быстро осознают, что это не их, а если и не видят какое-то продолжительное время, то по ним это все равно видно, община это ощущает.
— А что на самом деле зовет людей идти в монастырь? Что люди здесь ищут, в первую очередь, чего ожидают?
— Каждому христианину следовало бы познать свое призвание. С другой стороны, нужно сказать, что человек должен был бы познать, какова Божья воля относительно каждого из нас, потому что Бог лучше всего знает, что нам нужно. Монашеская жизнь — это одно из призваний, сюда идут люди призванные, в монастыре они познают, что это место — их.
В мире о людях, которые влюбились, говорят, что они — на седьмом небе от счастья. Монах в своем призвании должен быть на семнадцатом небе. Если монах не влюблен в свое монашество, то он не сможет в нем жить, он должен это любить. Это наибольшее, что монах должен сделать, — влюбиться в свое призвание: познать свое призвание, ощутить, что это Божья воля и быть влюбленным в то, что Бог ему дал. А из этого уже вытекает молитва. Потому что — что такое молитва? Это бытие с Богом, это не какое-то механическое произнесение слов, это мое желание быть с тем, которого я люблю, это выражение моей монашеской жизни. А работа монаха следует из того, что нужно от него Богу в той или другой ситуации, и, конечно, из того, какие способности есть у меня.
— Вы упомянули о работе, а чем чаще всего братья занимаются?
— У братии много разных обязанностей: есть иеромонах, отвечающий за молодых монахов; есть эконом; у нас есть иконописная школа и брат, пишущий иконы; брат, занимающийся резьбой; также ответственный за ремонтные, строительные работы; мы имеем пасеку — есть те, кто занимается ею. У нас есть реколлекционный дом, брат, отвечающий за тот дом; имеем прачечную – брат работает там; поля (около 20 гектаров пахотной земли), ферма, за которыми также есть уход; имеем и свечную мастерскую; есть магазин, где работает братия, и много других обязанностей.
Разделяя обязанности, мы смотрим на способности человека и имеющиеся нужды. Когда человек приходит в монастырь, есть несколько граней относительно его обязанностей: граней способностей, привычек, которые он уже получил, вызовов, к которым он приоткрывается, и то, насколько эти вызовы он может принять.
Это задачи общины, настоятеля — изучать человека, видеть нужды и понимать, насколько пришедший сможет их восполнить, а насколько — не сможет. Многие возрастают, уже на моих глазах многие люди ощутимо возросли в своих ответственностях. В каждый момент человек может открыться для чего-то нового, открыть в себе новые для него грани, неведомые до сих пор. Так часто происходит и в монастыре...
Ведь жизнь в Боге — это не просто религия, потому что христианство — это не одна из очередных религий. Религия — это мои отношения с божеством: есть божество, я выполняю какие-то обряды, соблюдаю традиции, а божество где-то надо мной следит, помогает мне. Это не является христианством, христианство — это жизни во Христе, жизнь с Богом, потому что мы причащаемся Его Тела и Крови — Христос с нами. Ни в какой другой религии такого нет. Христос говорит: «Я Бог живых, а не мертвых». Наша жизнь дает возможность каждый раз по-новому реагировать, каждая наша молитва неповторима, каждая наша обязанность может быть новой, каждая традиция может приобрести другие аспекты.
Поэтому, что касается развития призваний в монастыре, то они могут быть очень разными. Вопрос не заключается в том, что делать. Главное для монаха — это находиться с Богом. Ты с Богом — это самое важное, а уже Бог через обстоятельства указывает нам, в чем самая большая необходимость.
— Много ли братьев хотят стать священниками?
— Исхожу снова из того, что монах — это тот, кто призван сидеть в ногах у Христа и познавать Его волю. Но сам монах не может познать своего призвания: вы в семье, но не можете все свои идеи называть семейными, принимать все решения от лица семьи, нужно всегда совещаться с семьей. Так же и в монастыре — это не только то, что ты познаешь, потому что ты можешь ошибиться. Поэтому, с одной стороны, сам монах распознает волю Божью, с другой — община помогает ему в этом. Так принимается и решение относительно будущего его служения как священника. Священник — это одно из служений. У нас священники выполняют любую работу по монастырю. У нас существует равенство между всеми. Ты выполняешь служение священника, это твое призвание в призвании: ты монах, но твое призвание — это призвание священника. Это тебе не предоставляется особый статус. Твой статус такой же, как и у каждого другого.
Когда человек приходит к нам, то никто его не спрашивает, хочет ли он быть священником. Основным является желание быть монахом. В этом суть его пребывания в монастыре — желание, призвание быть монахом. Если, познавая свое призвание, человек открывает священнический путь, община это видит.
И еще раз подчеркну, что это не цель монашеской жизни. К примеру, в Польше существует объединение братьев-альбертинов, основателем которого является брат Альберт, тесно друживший с Митрополитом Андреем Шептицким. Те братья присматривают за бездомными людьми, в их общине в основном только братья, они являются основой объединения, там есть только один священник. Я не знаю всех аспектов устава их монашеской жизни, но точно знаю то, что если ты и является священником-альбертинцем, ты не можешь быть настоятелем. Такой их подход.
В нашей ментальности отложился постулат, что священник — это что-то важное, особенное, главное. С одной стороны, это так. Но с другой — когда ты живешь в общине, главное, если сообщество зовет тебя к священству — это хорошо, но это не является твоим особым служением, возвышающим тебя над другими. Наше главное призвание — это монашество.
— Много ли братьев, желающих углубить свои знания, получить основательное образование?
— Тяжело определить, много их или мало, но мы практически всем заинтересованным и способным даем возможность для обучения. Кроме учебы в семинарии, 3 наших брата находятся на обучении в Риме, один в этом году защитил докторат в Риме, другой, как раз в этом году едет на такое обучение.
— Есть ли случаи служения братьев вне общины, на отдельных приходах?
— До сих пор мы говорили большей частью в контексте Лавры в Уневе. Кроме Унева в Украине есть много других студитских общин. Стиль жизни этих общин разный. Возьмем для примера две наши общины, совсем разные, обе уживаются в студийском монашестве: Свято-Михайловский монастырь во Львове, где проживает 20 наших братьев, они большей частью занимаются душпастырской работой, трудно перечислить все виды их деятельности: при храме действует 4 хора, мастерская по изготовлению церковной утвари «Розвий», школа катехизации, реставрационная мастерская икон, много молодежных организаций, издательство «Свичадо» и т.п. С другой стороны, у нас есть свой скит в Лужках в Карпатах, где совсем иной стиль жизни, это своего рода контемплятивная, более сокровенная жизнь. Там живут несколько наших братьев. Они ведут более активную молитвенную жизнь, а также занимаются физическим трудом, в частности на пасеке, которая там есть. Наличие такого разного характера общин в нашем монашестве свидетельствует о том, что разные люди могут по-разному переживать свою монашескую жизнь, по-разному выполнять служение. Но главное — это призвание, задача быть с Богом: я с Ним, но слышу, куда Бог меня зовет, чтобы не быть, как Марфа. Ее проблема не была в том, что она работала, а в том, что именно в тот момент Бог от нее хотел чего-то другого... Монах может выполнять любую работу, служение, но он должен перво-наперво вслушаться в волю Божью, ощутить, где его место в тот или иной момент.
Самой большой покровительницей миссионеров в Католической Церкви является Тереза Младенца Иисуса, западная святая, которая была монахиней-затворницей. Парадокс, но она, будучи в контемплятивном монастыре, стала покровительницей миссионеров. Она никогда не ездила на миссии — она молилась. Наша проблема, проблема украинская, заключается в том, что мы все очень радушно беремся поучать, мы бы указывали, кто, что и где должен делать, руководили бы, отмечали бы, что кто не так делает, в частности во властной верхушке, а на своих местах активность спадает. Если бы каждый на своем месте делал все, что нужно, мы бы расцвели...
— Думают ли монахи-студить о медиа-служении?
— Хотим привлечь несколько человек, которые бы работали на новом сайте Лавры, открыть там форум, отдел «вопрос-ответ»... В то время, как у наших братьев римо-католиков или православных очень хорошо развита мультимедийная сфера, присутствие Церкви в медиа, то у нас — нет, этого у нас нет. Церковь наша здесь, пожалуй, недорабатывает. Если бы я не ощущал такого глубокого призвания к монашеской жизни, не был бы настолько в нее влюблен, то, наверное, я бы работал в мультимедийной сфере. Я вижу, как через нее можно обратиться к людям, помочь людям.
— Сегодня также много говорят об опасных влияниях масс-медиа. Не может ли медиа-служение отрицательно повлиять на самих монахов?
— Если личность не сформирована, она может попасть под влияние. Поэтому задача монастыря — формировать личность и помогать ей. Мы же не можем всегда оберегать человека, мы должны формировать его, но не постоянно контролировать.
С начала существования человека ему постоянно что-то угрожает, но угрожает тогда, когда человек плохо сформирован, может легко попадать под влияние.
С другой стороны, проблема нашей духовной жизни кроется в том, что мы являемся продуктом светского воспитания. Современный человек из-за перегруженности разной информацией воспринимает эту информацию очень поверхностно. Кажется, что сейчас мало людей, с которыми можно поговорить душевно, в своих отношениях люди очень поверхностны: «привет» — «пока». Мир информационных технологий стимулирует эту поверхностность. С той же поверхностностью люди приходят и в Церковь, ко всем Таинствам. Поэтому не происходит встречи, как человека с человеком, так и, прежде всего, человека с Богом. Люди в своих отношениях редко глубоко встречаются, это такие кратковременные импульсы, мир «sms» и подобного. Человек не научен той углубленности, не научен созерцать, увлекаться красотой другого человека, окружающей среды, природы.
— Унев знаменит своей чудодейственной водой, есть чудотворная икона Уневской Богородицы. Фиксируете ли вы сейчас случаи чудесных исцелений и как часто такие исцеления происходят?
— Мы как-то обходили момент фиксирования таких свидетельств. Я уже поручил одному из иеромонахов это делать. Также мы помещаем такие свидетельства в информационный вестник нашей Лавры «Уневский паломник», выходящий несколько раз в год. Он является вестником связи между Лаврой и людьми. Но мы не акцентируем внимание на этих случаях, как-то не пропагандируем их. Унев больше открывает свое место, лицо в контексте перемены человека в общем, в духовном аспекте. Люди, которые приезжают сюда (и это является свидетельством многих, если не каждого), ступив на эту землю, всегда ощущают мир и покой, — это такие свидетельства, которые мы не можем так охватить словами, оформить, чтобы рассказать о них, но вместе с тем они являются важнейшими. Тот мир и покой дает возможность самому человеку меняться больше духовно, чем физически. Но проблема духовного изменения в том, что его не зафиксируешь. Уневская Лавра в последнее время выполняет миссию исцеления людей больше в духовном измерении, а это нельзя зафиксировать. Но само желание людей приходить сюда, быть здесь указывает, что тут они получают желаемую перемену, преображение.
Здесь речь идет об интимном измерении бытия личности, о чем-то глубоком, из чего не хочется делать сенсацию, а оставлять глубоким, труднопонимаемым. Это жизнь в Боге, эти вещи не хочется вытягивать вверх. И люди не хотят. Хотя, конечно, к нам также приходит американская культура, она неизбежно откладывается, она все, даже личное, вытягивает наружу. Оно иногда нужно, но не всегда люди к этому готовы.
У меня была идея относительно создания при Уневе братства людей, которым Унев дорог, устраивать им встречи, конференции, наладить определенные отношения. Однако на данное время вижу, что большинство тех, кто приезжает сюда, хотят сохранить свою интимность. Они приходили и будут приходить, но не хотели бы некоторого формального включения себя в какое-то учреждение. Как говорят, когда есть община, но еще нет устава, то она живая и активно развивается, когда же, шутят, уже есть устав, то уже что-то исчезает, та жизнь затихает... Такая жизнь — когда ее описать, теряет определенный шарм.
Дух боится слов, правил. Когда начинаешь его вписывать в правила, то теряется его жизненность. Это так же, как укладывать в правила отношения в семье, с друзьями. В монастыре всегда речь идет о грани между правилами, которые должны быть, потому что не может быть анархии, и между жизнью в Боге, всегда являющейся неописуемой, потому что Бог — неописанный. Евангелие — Божественная истина, но оно не может все изложить о Боге, поэтому мы говорим об интимной личной связи. Поэтому, с одной стороны, речь идет об отношении институционности и, с другой, о личной жизни каждого человека в Боге. И эта связь очень сложная. В Церкви должны быть каноны, традиции, институционность, но нужно учитывать, чтобы эта сторона оставляла возможность индивидуальности. Между индивидуальностью и институционностью может не раз возникать конфликт.
Возвращаясь к вопросу об исцелении, да, они есть, как физические, так и духовные, но мы не хотим, чтобы говорили: «Унев — место исцелений». Бог повсюду. Здесь, конечно, присутствие Божье ощущается усиленно, да. Это потому, что здесь место святое, потому что осуществляется молитва и подвиг монахов, но и также потому это место святое, что люди именно здесь по своей вере получают исцеление.
— Имеет ли Уневская Лавра постоянных меценатов? Традиционно складывалось так, что большие духовные центры со временем становились мощными в плане экономическом, с чем и самим монастырям становилось тяжело бороться...
— В Уневе я уже 11 лет. И за это время Лавра никогда не имела особых меценатов. Я признателен Богу, что это так. Практически все, что в Уневе восстановлено, — это одиночные пожертвования, «вдовьи лепты», образно говоря. Я бы также не утверждал, что мы живем лишь на пожертвования, мы в достаточной мере содержим себя: у нас есть хозяйство, промыслы, как, например, свечной. У нас никогда не было ктиторов, не знаю почему. Но это хорошо. Потому что тогда ты избавляешься зависимости, тогда ты свободен. История показывает, что зависимостью для общин оборачивается «заигрывание» с властью, принятие богатых даров...
Монахи становились невольниками, когда они начинали обрастать достатком, ктиторами.
Все социологические исследования утверждают, что у Церкви самый большой авторитет, поэтому каждая власть всегда хочет руководить Церковью, иметь влияние на нее, пользоваться ее авторитетом. И здесь проблема: когда кто-то помогает, то это не даром, потому что потом не раз нужно будет платить... Поэтому я признателен, что у нас не было и нет таких ктиторов, перед которыми я ощущаю обязательства. Конечно, у нас много благодетелей, которые помогают, но никогда это не является чем-то глобальным. Это делает нас свободными, монашество всегда этого хочет. Монахи становились невольниками, когда они начинали обрастать достатком.
Господь, наоборот, дает нам возможность много средств жертвовать. Наш Типикон указывает на то, чтобы мы третью часть своих прибылей, средств давали нуждающимся. Всегда разным способом мы стараемся служить людям, помогать им.
У монастыря могут быть богатства, это не проблема, но не быть в плену их, уметь давать, уметь иметь всегда открытую руку, как для того, чтобы взять, так и чтобы отдать то, что взял. Как говорил Василий Великий, «нет в мире бедных или богатых: есть те, которые могут дать, и те, которые нуждаются». Я в монастыре говорю братии: когда нам кто-то что-то дает, не чувствуйте себя обязанными, так же, когда вы кому-то что-то дали, не ждите, что кто-то вас должен благодарить.
— Как на сегодняшний день складываются отношения между разными монашескими общинами УГКЦ?
— Отношения очень хорошие. Большое влияние на это оказал Собор монашества, который продолжался 6 лет. Его участники рассматривали разные аспекты: идентичность монашества, формацию богопосвященных лиц, посланничество, миссию монашества. Работа во время конференции и сессий Собора, как и подготовка к ним, давали возможность узнать друг друга, понять, что у нас общего, а в чем — отличие. Эти общие встречи после дали толчок ко многим общим акциям. К примеру, на Сретение в этом году во Львове состоялась конференция богопосвященных лиц, посвященная обету послушания. В апреле также состоится военная подготовка для главных настоятелей всех мужских и женских общин. Мы общаемся между собой, в Церкви работает Комиссия по делам монашества, Совет высших настоятелей, Рада высших настоятельниц, таким образом, имеем возможность обсуждать разные идеи, проблемы, нужды и т.п.
— Как Вы оцениваете литургическую жизнь в Греко-Католической Церкви на сегодня? Не назрела ли потребность в обновлении литургической традиции?
— Восточные Церкви имеют колоссальное сокровище. Наши богослужения — это не плод чьего-то сидения за письменным столом, это определенный крик души, вырвавшийся у человека, когда он познал Бога. В наши богослужения вложен опыт Бога. И в этот опыт Бога нужно войти. Проблема заключается в том, что Церковь была запрещена, преследуема, и этот опыт богослужений, жизни в Церкви потерян. Все как бы восстановилось на сегодня, все хорошо, эстетично, но у людей еще нет опыта, чтобы встретить Бога, именно через Богу-Служение.
Еще один нюанс, который нужно подчеркнуть: Восток всегда подавал опыт Бога непосредственно, не так через катехизацию, обучение, даже проповеди, но открывал мир Бога в богослужениях. Наши богослужения — это опыт Бога. Начинается Литургия словами: «Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа». А где Царство, там и Хозяин дома — Господь. Этот опыт у нас есть, но во многом он утрачен, прерван. По этой причине используются много внелитургических практик, потому что люди не имеют этого опыта, не возросли в нем. Его нужно возрождать. Часто я говорю людям, чтобы время от времени дома они читали текст Божественной литургии , других богослужений, размышляли над ним, над каждым предложением. Есть много литературы, которая объясняет богослужение, можно также самостоятельно размышлять над словами Литургии. Мы должны возрасти в понимании, в опыте того, что утверждает Литургия, потому что для нас это стало исполнением обряда, но это не дает жизни. Оно не является нашим хлебом насущным. Почему нам так важно в воскресенье идти в церковь? Потому что это для нас какая-то формальность, мы не ощущаем потребности в этом. Мы должны вчитываться в молитвы, в стихиры в свободное время — это наилучшая возможность познать опыт, вложенный в них, познать сокровище, огромное сокровище, которое имеет Восточная Церковь.
Само слово «литургия» означает «общее дело». Когда же Литургия воспринимается как принуждение, то это теряет смысл, значение Литургии в таком случае нивелируется.
Мы гордимся, когда занимаем какие-то высокие должности, получаем приглашение на резонансные публичные мероприятия, даже когда кто-то из наших хороших знакомых является известной личность, при власти. Однако же на Литургию приглашает нас сам Господь, Творец. Что может быть больше этого? Конечно, должно быть приобщение к «воплю» души, который пережили святые, когда написали тексты тех или иных богослужений. Нам нужно возрастать в этом опыте и стать самостоятельными в своем опыте встречи с Господом. Потому что у каждого должен быть свой опыт, в частности каждый должен иметь свой опыт жизни в Боге.
Мы совместно приходим на Литургическую молитву, вместе прославляем Господа, но, с другой стороны, нам, попросту говоря, это неинтересно, если мы лично не ощутили глубоко присутствия Господа. Если же мы ощущаем это, приносим в общину свой опыт, каждый приносит, тогда мы обогащаем общину...
Унев, говорят, святое место. Да, монахи стараются жить свято, упражняются в этом, но святость Унева — это святость каждого, кто приносит сюда свою веру. Особенно ощутимо это во время отпусков, многолюдных паломничеств, святость просто ощущается на ощупь, витает в воздухе. Это общая святость людей, которые собираются здесь.
— Каким, на Ваш взгляд, должна быть связь между Церковью и государством, уровень привлечения Церкви в вопрос государственного развития?
— Задача христианина — жить в Боге. Когда мы исполняем этот долг, то, как говорит апостол Павел, «уже живу не я — живет во мне Христос». У Бога есть ответ на все, он знает ответ в каждый момент нашей жизни. Когда живем в благодати Божьей, то Бог даст на все ответ, в Боге мы познаем, что является истинным добром для нас, истинной пользой.
Никогда Церкви не слдовало бы прибиваться к какой-то политической силе. Ее призвание — это и роль, которую играет совесть в каждом с нас, а совесть — это голос Божий, который обращается к нам. Однако наша совесть никогда нас не принудит ничего делать, но она нам говорит, что мы должны были бы делать. Задача христианина — всегда вслушиваться в свою совесть. Церковь же должна помогать человеку воспитывать свою правильную совесть и по ней принимать решение. Ведь священник находится рядом с человеком не каждый миг его жизни, не может находиться, но когда человек воспитал свою совесть, отшлифовала ее в Боге через свою духовную жизнь, через молитву, добрые дела, исповедь, тогда легче принимать решение.
Хороший христианин — это основа, тогда формируется здоровое видение. Хорошие христиане будут хорошими украинцами, хороший христианин будет хорошим Президентом, дворником, мэром, хозяином. Задача Церкви — формировать хороших христиан, а не создавать свои группы, партии, стараться влиять на государство, Президента — это не задачи Церкви. Церковь тогда теряет свою сущность и призвание.
Задача Церкви — быть не от мира сего, указывать миру, как бы он должен был поступать. То, что Церковь будет нелюбимой за это, понятно. Мы не всегда любим то, что говорит нам совесть. Представьте себе, что происходит с человеком, когда совесть перестает в нем говорить, — он звереет. Так же и когда Церковь перестает выполнять свою функцию, то общество деградирует.
Церковь не должна вмешиваться в политику, идеализировать каких-то кандидатов, Церковь предъявляет лишь требования к человеку, какой моральный облик должно иметь лицо, особенно руководитель государства, а выбирать — задача людей. Церковь может говорить, каким должен быть Президент, но не может говорить, кто должен им быть.
Проблема в обществе заклчается также в том, что Церковь ассоциируют с людьми, указывают сразу на священника, епископа, но Церковь — это Христос. Люди же воспитаны в обществе, формировались в нем, во взглядах общества. Когда людям Бог дает призвание к служению священника, епископа и т.п., то хоть это и призвание, но они остаются людьми и согрешают. И это их личные грехи, это не грехи Церкви, это не позиция Церкви.
— Где, по Вашему мнению, пролегает граница для национальных чувств в Церкви?
— Когда человек развивает подобие Божие в себе, развивает в себе призвание сына или дочери Божьей (потому что мы говорим «Отче наш»), тогда человек осознает себя как человека. Неизбежно при таких условиях он правильно будет выражать и свое национальное чувство. Есть национализм и есть патриотизм. Истинное понимание этих понятий происходит от истинного понимания человека.
Истинное понимание себя, порождает также понимание других наций, дает возможность избежать искажений.
— Благодарим за искренний разговор!
Беседовли Татьяна ЛУЦЫК, Тарас АНТОШЕВСКИЙ
Уневская Лавра, 22 марта 2010 года
