Митрополит Илларион: "Мода на раскол прошла"

Пребывая в Одессе, глава Отдела внешних церковных связей Русской Православной Церкви Московского патриархата митрополит Волоколамский Илларион ответил на вопросы о музыке и философии, о религии и духовности, о церковном каноническом единстве и других жизненных аспектах.

Владыка, наша с Вами беседа проходит в дни, когда продолжается визит Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла на одесскую землю. Несмотря на то, что журналисты, историки и богословы, вероятно, будут еще не один день анализировать этот визит, я хотел бы попросить Вас уже сегодня сделать какой-нибудь предварительный вывод, обозначив самый главный итог этого визита.

 Я не стал бы сейчас обозначать главный итог визита, но, может быть, обозначил бы главную тему. Тема визита следующая: это пастырский визит Святейшего Патриарха. Когда он ступил на украинскую землю, его спросили о цели визита. И Патриарх ответил: «Никакой цели», потому что это – его работа. Он – Патриарх, и Украина – это часть канонической территории великой Русской Православной Церкви. Патриарх является первым пастырем украинского народа, и поэтому он приезжает к своей пастве. Здесь нет какой-то особенной цели, Патриарх должен приезжать к своей пастве, и он будет сюда приезжать.

Если же говорить об основной теме, то из всего, что прозвучало здесь в выступлениях Святейшего Патриарха и тех, кто его приветствовал, обращался с благопожеланиями (в том числе и в тостах на различных трапезах), главная тема, лейтмотив – это преодоление раскола. Раскол является раной на теле Церкви. Задача заключается в том, чтобы преодолеть раскол, и чтобы те люди, которые ушли от единства Церкви, осознали пагубность пребывания в расколе и вернулись в лоно Церкви.

Владыка, весной этого года, при посещении Днепропетровска, во время пресс-конференции, отвечая на вопрос о расколе, Вы сказали, на мой взгляд, очень точную фразу, что «мода на раскол прошла». Означает ли это, что сейчас мы находимся во времени, когда нужно не разбрасывать, но «собирать камни»?

 Сейчас время, когда нужно «собирать камни», когда нужно консолидировать людей. Конечно, это надо было делать и раньше, но вы помните начало 90-х годов: развал великой страны, возникновение независимых государств – процесс сам по себе важный, но это процесс политический, который не должен был бы затрагивать церковную жизнь. Церковь живет по другим законам, у нее другие границы, которые никогда не определялись политическими новообразованиями. Если бы Поместные Православные Церкви нужно было делить в соответствии с количеством тех стран, которые входят в их каноническую территорию, то сейчас было бы не пятнадцать Поместных Православных Церквей, а сто пятьдесят и они были не мощные и консолидированные, а слабые и разрозненные. Достаточно сказать, что в Александрийский Патриархат входит около пятидесяти стран Африки, Иерусалимский Патриархат – это три государства, Антиохийский Патриархат – это два государства.

Русская Православная Церковь формировалась на протяжении более десяти веков. Она была рождена в крещальной купели святого равноапостольного князя Владимира не в Москве, а именно в Киеве. Киев – это колыбель нашей Церкви. Поэтому нельзя делить то, что созидалось на протяжении более десяти веков, тем более, делить по сугубо политическим, конъюнктурным соображениям. Раскол – это чисто политический проект. Это был проект тогдашней государственной власти Украины, направленный на то, чтобы придать большую легитимность возникновению самостоятельного украинского государства. Придумали совершенно нелепый лозунг о том, что «в независимой стране должна быть независимая Церковь» и стали его раскручивать. И, к сожалению, государство потворствовало расколу, потому что, если бы не было этого попустительского отношения со стороны государства, то раскол никогда бы так не развился, как это произошло в 90-е годы. Этот политический проект соответствовал конъюнктуре того момента, но, к счастью, эта конъюнктура ушла в прошлое. Сегодня многие из людей, находящихся в расколе, в том числе и те, которые несут там священническое и архиерейское служение, понимают, что раскол – это путь в никуда, тупиковый путь. Многие из них даже понимают, что они не являются членами канонической Церкви, что их «таинства» недействительны. Сейчас внутри раскола зреет понимание того, что пора с этим заканчивать, нужно возвращаться в каноническую Церковь и заниматься не разрушением, а созиданием.

Ваше Высокопреосвященство, в последнее время в СМИ достаточно часто применяется такой термин, как «секуляризация». Secularis с латыни переводится как «мирской, светский». Силы, действующие в этом направлении, пытаются объявить, что религия не может и не должна влиять на жизнь общества. К чему это приводит, мы знаем по опыту сталинских времен воинствующего атеизма. Возможен ли диалог с людьми, добивающимися секуляризации?

 Такой диалог не только возможен, а необходим, за исключением тех случаев, когда эти люди сами отказываются от диалога и встают в агрессивную и воинствующую позицию. Я считаю, что представители Церкви должны вести диалог со всем окружающим миром. Если мы вспомним апостольские времена и апостольский подвиг, то этот подвиг как раз и заключался в том, что апостолы шли в чуждый им и чаще всего враждебный мир, проповедуя Христа совсем не там, где их ждали. Очень часто эта проповедь кончалась мученичеством.

Сегодня мы должны не просто пребывать в эйфории от того, что Церковь возрождается, храмы строятся, и множество людей идет туда. На архиерейской или патриаршей службе мы видим тысячи людей и может создаться впечатление, что христианизация наших стран закончилась, что наш народ уже просвещен светом Христовой веры. Но если это кажущееся большим число людей, которые посещают храмы, сравнить с общим количеством населения, если сравнить число номинальных православных с реальными прихожанами храмов, понимающими, во что они верят, – разница будет очень большая. Поэтому сейчас перед Церковью стоит огромная просветительская и миссионерская задача, о чем неустанно напоминает наш Патриарх. Необходим диалог с внешним миром, в том числе и с представителями секулярного мировоззрения, причем диалог не богословского характера, а мировоззренческий, посвященный вопросу о будущем человечества.

Это, если хотите, антропологический спор. Мы должны говорить не том, есть Бог или нет, хотя это и важный вопрос, но говорить о том, какое будущее у наших людей, на каких ценностях они будут строить свою жизнь, а это как раз напрямую зависит от вопроса о существовании Бога. Есть ли абсолютные духовно-нравственные ценности или их нет? Может ли человек сам для себя определять ту шкалу духовно-нравственных ценностей, по которой он будет жить, или надо ориентироваться на божественные заповеди? Все зависит от этого. Например, – как человек понимает семью, важность рождения детей, будет ли женщина совершать аборты или нет и, в конечном итоге, от этого зависит, будет у нас население возрастать или убывать. Возрастание населения – это признак духовного здоровья нации, а убывание населения – признак духовной болезни. Это очень простой закон. Если статистика показывает, что народонаселение сокращается, значит, у нас что-то не в порядке с нравственностью, значит, у нас изменились ценностные ориентиры, значит, надо что-то делать – об этом мы должны говорить с представителями секулярного мировоззрения.

В одном из Ваших интервью я обратил внимание на то, как Вы определили различие в мировоззрениях религиозном и секулярном, когда сопоставили понятие «грех» и сказали, что перевести слово «грех» на мирской язык словом «вина» невозможно, потому что это определение из области психологии. Я считаю, что православное миропонимание нельзя просто перевести на светский язык, поставить на светскую платформу.

 Да, но мы должны переводить нашу терминологию на язык, понятный и светским людям. Вот, например, понятие греха: действительно, его невозможно просто перевести на секулярный язык. В секулярном языке есть понятие преступление – нарушение закона, которое влечет за собой соответствующее наказание. Понятие вины, действительно, из области психологии, но человек может испытывать сознание вины, а может его не испытывать, совершив проступок. Понятие греха имеет смысл лишь в том случае, если речь идет о некой абсолютной шкале духовно-нравственных ценностей. Не той, которую человек определяет для себя сам, а той, которая определена божественными заповедями, религиозной духовно-нравственной парадигмой. В этом случае термин «грех» приобретает очень важное значение: человек тогда понимает, является ли совершаемое им грехом или нет, требуется покаяние или нет.

Несколько слов, если позволите, об образовании. Вы, владыка, побывали на всех континентах нашей планеты, посетили более 70 стран, являетесь выпускником МДАиС, Московской Консерватории, Оксфордского и университета Фрибурга (Швейцария), говорите на многих иностранных языках… Так сложилась лично Ваша судьба, благодаря Вашему таланту, усердию и трудолюбию, или по этому пути может пойти каждый молодой человек?

 Я думаю, очень важно, чтобы каждый молодой человек заботился о собственном духовном и интеллектуальном развитии. К сожалению, очень многие люди сегодня живут как бы по инерции, на «автопилоте». Закончил школу, университет и на этом развитие человека прекращается: дальше он позволяет себе жить, как живется, и не воспринимает каждый день и каждый час жизни как некий урок. Мне кажется, что человек, который творчески подходит к окружающей его действительности, окончив университет или даже два-три университета или института, все равно продолжает учиться, потому что жизнь ежедневно преподносит человеку множество уроков в самых разнообразных формах. Если у человека есть жажда познаний, жажда все время узнавать что-то новое, то он будет постоянно развиваться и совершенствоваться, а если ее нет, то нужно позаботиться, чтобы эта жажда была.

Предполагаете ли Вы, что сегодня духовным учебным заведениям требуется перестройка?

 Такая перестройка уже происходит. Она действительно требуется, потому что многие наши учебные заведения продолжают жить по старым схемам, которые существовали еще в советское и даже в дореволюционное время. Сегодня процесс обучения в странах Запада основан, прежде всего, на стремлении воспитать в студенте способность самостоятельной работы. У нас процесс образования в основном сводится к тому, что студент слушает лекции, а потом на экзамене он должен максимально точно воспроизвести то, что он услышал. Это пассивный и нетворческий процесс. В Оксфордском университете, где я учился, вообще нет понятия предмет, а есть понятие модуль, на которых основывается так называемая Болонская система. Модуль – это некий предмет или сюжет, который изучается не только при помощи лекций, но в основном за счет того, что студент должен самостоятельно прочитать большое количество литературы и написать работу. Совокупность этого и составляет модуль, за который ставится оценка. Это приучает самостоятельно мыслить и организовывать свое время. В Оксфорде нет обязательного посещения лекций. За прогулы не наказывают, но студенты сами рвутся на лекции, потому что понимают, что иначе экзамен будет невозможно сдать.

Продолжая тему молодежи, хотел бы вспомнить Вашу пресс-конференцию в Липецке в марте этого года. Отвечая на вопрос, возможно ли предсказать конец света, Вы ответили: «Я считаю, что очень невыгодно предсказывать конец света. Если ты предскажешь конец света, а этого не произойдет, тебя назовут обманщиком, а если предскажешь, что конец света не произойдет, а это случится, то всем все равно будет не до тебя». Спасибо Вам за такой ироничный ответ. А не нужно ли сегодня нашим священнослужителям проявлять больше остроумия?

 Чувство юмора у человека или есть, или нет. Священнослужитель никогда не должен превращаться в шута. Он не должен надевать на себя маску остроумия. Юмор – это естественная составляющая человеческой жизни, подобная приправе к блюдам. Некоторые блюда требуют того, чтобы их приправить перцем или солью, а другие не требуют. Поэтому, если священнослужителю в нужной ситуации вспоминается что-то остроумное, он может это сказать, и здесь не будет греха, поскольку это естественное проявление человеческого мышления. Но не нужно искусственно стараться пересыпать свою речь перцем или солью, если они там не требуются.

Некоторые литераторы говорят, что лучшие образцы одесского юмора построены не на том, что одесситы любят острить, а потому что это такая форма мышления.

 Одесский юмор – это совершенно уникальный феномен. Достаточно прочитать «12 стульев» Ильфа и Петрова – произведение, которое от начала до конца пропитано одесским юмором и даже миросозерцанием, чтобы понять это. Для одесситов юмор естественен. Это одно из проявлений их жизнелюбия и, если хотите, творческого подхода к жизни, а также того космополитизма (в хорошем смысле этого слова), который был всегда свойственен этому городу.

Вы – автор более 700 публикаций и книг на богословские и исторические темы. Вы написали житие и учение святого Григория Богослова… а может ли наша современная жизнь рождать святых?

 Может и она их рождает. Среди нас есть люди, которых Церковь когда-нибудь прославит в лике святых. Святой – это тот, кто всю свою жизнь ориентирует на исполнение божественных заповедей. Такие люди всегда были и всегда будут. Вопрос их признания Церковью, в каком-то смысле, вторичен. Мы знаем, что в XX веке было великое множество новомучеников и исповедников российских – тех людей, которые в России, Украине, Белоруссии и других республиках бывшего Советского Союза пострадали за Христа. Имена и жития некоторых из них хорошо известны, но очень многие никогда не станут известны, потому что погибли в безвестности, протоколов их допросов или совсем не осталось или остались только ложные протоколы. Но Господь знает подвиг и святость каждого человека. И во времена гонений, и во времена, благополучные для Церкви, святые всегда были, есть и будут. Более того, появление таких богословов, как святые Григорий Богослов или Игнатий Брянчанинов, не ограничено каким-то веком: наш век требует появления таких людей. Я думаю, что они уже есть, и Церковь их когда-нибудь прославит.

Во времена жития наших святых, в том числе Игнатия Брянчанинова, понятие экуменизм рассматривалось в гуманитарном контексте, как стремлению христиан разных конфессий к объединению вокруг вечных ценностей. Сегодня этому придается статус ереси и вероотступничества. А как бы Вы охарактеризовали этот термин сегодня?

 Само понятие экуменизм родилось в XX веке. Этим термином долгое время обозначали стремление различных христианских конфессий к сближению друг с другом. Но есть разное понимание экуменизма. Протестантское понимание заключается в том, что все существующие конфессии – как бы ветви единого дерева, что Церковь сама по себе невидима, она представляет собой совокупность разных конфессий («теория ветвей»). Задача в этом случае видится в том, чтобы их всех постепенно объединить, и тогда невидимая Церковь станет видимой. Это – еретическое понимание, и православные никоим образом его не разделяют.

Мы считаем, что Церковь существует, имеет видимые границы и та единая, святая, соборная и апостольская Церковь, о которой мы говорим в «Символе веры», является православной Церковью, а мы – ее членами. В диалоге с иными христианскими конфессиями мы ставим перед собой, прежде всего, миссионерскую задачу. Мы свидетельствуем перед протестантами, англиканами и католиками о Предании древней неразделенной Церкви и говорим, что путь к объединению лежит через возращение к этому Преданию, другого пути нет. Все те новшества, которые возникли в ходе истории, все ереси, которые появляются во втором тысячелетии, должны быть преодолены. Наши инославные братья должны от них отказаться, чтобы состоялось их воссоединение с единой, неразделенной и пребывающей во веки канонической Церковью. В этом состоит смысл нашего диалога с инославными церквами.

Оратория «Страсти по Матфею», автором которой Вы являетесь, прозвучала во многих городах мира, в том числе и в филармонии нашего города. Скажите, пожалуйста, в чем главное отличие отношения православного художника, музыканта к теме Страстей Христовых от того, как понимают это на Западе?

 В православном понимании Страсти Христовы всегда связаны с Воскресением Христовым. Если прочитать богослужебные тексты Страстной седмицы, то увидим, что эти две темы там всегда переплетаются. Даже когда мы смотрим на распятие, в православной традиции Христос изображается всегда уже умершим: Его страдания остаются за кадром, мы видим Христа в Его божественной славе. Эта слава открывает нам Того, Кто умер и пострадал за наши грехи для того, чтобы воскреснуть и открыть путь к воскресению всему человеческому роду.

В западной традиции, особенно со времен эпохи Возрождения, теме страданий Христовых придавалось очень чувственное и антропоцентрическое значение. Христос изображался с открытыми глазами, страждущим, с каплями крови… Некая современная квинтэссенция такого понимания была выражена в фильме Мэла Гибсона «Страсти Христовы», где этот натуралистический момент был показан чрезмерно выпукло. Православная традиция уходит от такого натурализма. Она призывает верующих прежде всего не эмоционально и чувственно сопереживать страдающему Спасителю, а возноситься умом к тому божественному промыслу, который сначала привел к сотворению человека, а потом к тому, что Сам Бог воплотился и стал человеком, чтобы пострадать для искупления человечества от грехов и даровать всем нам вечную жизнь.