Из печати вышла книга «Протестантская этика и дух …остмодернизма» (К.: Книгоноша, 2015) в авторстве российского социолога Владислава Бачинина и украинского философа Михаила Черенкова. Книга с претензионным названием была написана яркими личностями в сфере религиоведения на постсоветском пространстве.
Из печати вышла книга «Протестантская этика и дух …остмодернизма» (К.: Книгоноша, 2015) в авторстве российского социолога Владислава Бачинина и украинского философа Михаила Черенкова. Книга с претензионным названием была написана яркими личностями в сфере религиоведения на постсоветском пространстве. И это не преувеличение. Владислав Аркадьевич хорошо известен в российском протестантизме своими публикациями, Михаил Николаевич также зарекомендовал себя как талантливый ученый в религиозных и светских академических кругах Украины. Оба принадлежат к научному сообществу: Бачинин — профессор Санкт-Петербургского университета, Черенков — Украинского католического университета.
Перейдем непосредственно к самой книге, выход которой так ждали и обсуждали в социальных сетях украинцы, россияне и белорусы.
Прежде всего о стиле. Перед нами не чисто академический труд, не голые научные изыскания и не художественное повествование. Это, прежде всего, актуальная публицистика. Как известно, данный жанр произведений посвящен злободневным проблемам общества. Литература подобного рода является прежде всего выражением плюрализма. Ей свойственна полемика и борьба за новые смыслы. Если можно так сказать, книга Бачинина и Черенкова — это разновидность научно-популярного текста. Содержание книги выражает социально значимые для авторов идеи, характеризует их активную гражданскую позицию.
Теперь что касается структуры. В книге вы не найдете введения, там также нет и заключения. Это не целостная работа, а сборник статей, которые имеют общий знаменатель и схожий вектор, а значит. Текст полон газетизмов, социально-оценочных выражений и слов с яркой экспрессивной окраской (яркий пример тому — пестрые заголовки в тексте Бачинина). Основная задача публицистики заключается в побуждающей функции. Правда, в такой ситуации эмоциональные ремы и темы в процессе логического анализа текста не всегда легко увязать в схему, по которой мыслит автор, а тем более, если этих авторов два. Некоторая сложность книги заключается в том, что первоначально тексты были своего рода рефлексиями на те или иные социально знаковые события (будь то фильм Звягинцева «Левиафан» или избиение студентов на Майдане Независимости), оформившиеся в заметку или колонку в блоге. Большие тексты, скорее всего, были прочитанными докладами, записанными свидетельствами или высказанными мнениями. Читателю было бы более понятно, если бы редактор/издатель указывал, где и когда появлялись/публиковались данные тексты до того, как вошли в книгу.
Перейдем к содержанию книги. Прочитав текст от начала до конца, сложно выделить основную мысль. Находим на обложке: «реформация - единственная надежда для общества и Церкви». Под «остмодернизмом», не понятным многим, кто уже столкнулся с названием книги, но еще не успел ее прочитать, Бачинин понимает русский постмодерн (с. 26). Черенков считает, что на постсоветском пространстве мы стали свидетелями разновидности постмодернизма, этакой гремучей смеси из «псевдоправославного фундаментализма, «традиционных ценностей», мессианского комплекса, культа личности, имперскости», которая по своей природе есть «агрессивной, жестокой, абсолютистской и тоталитарной» (с. 180). Символом такого «остмодернизма» Михаил Николаевич считает Левиафана. Который есть «персонификацией всепроникающей власти, разросшегося «государства», узаконенных и миропомазанных насилия и лжи» (с. 181). Кстати, характеристики Левиафана, как тоталитарного монстра, которые перечисляет Бачинин, на самом деле указывают не на постмодерн, они полностью подходят под описание модерна. Такая характеристика, как «жесткие и бесчеловечные формы» государственности, отличающиеся холодной бездушной машинностью и непомерной жестокостью» (с. 74), отсылает нас к тоталитарному модерну, а не к толерантному постмодерну.
Что касается слова «постмодерн», то здесь мысли авторов сложно назвать последовательными. Так, например, представитель русского религиоведения, беспощадно критикуя по тексту постмодернизм и выказывая свое презрения ко всяким «пост», в одной заметке признается, что «не зря наше время называется постмодернизмом» (с. 27). Кстати, здесь стоит поправить автора, так как обычно принято «постмодернизмом» называть философию, а эпоху/время «постмодерном». На мой взгляд, понимание постмодернизма у обоих (у Бачинина особенно) всё же ограниченно и однобоко. Я не собираюсь здесь заниматься апологией постмодернизма, напомню лишь, что свои размышления о тех, «кто (все еще) напуган постмодернизмом», я озвучивал в недавних статьях. Если Михаил Черенков еще как-то пытается рефлексировать над текстами Джеймса Смита и Девида Бентли Харта и развивает идею «постпостмодерна» (с. 349-354) (которую, кстати, его российский коллега называет «бездарной» (с. 22)), то Бачинин в эмоционально несдержанной форме осыпает постмодернизм дефинициями типа «безбашенный», «варварский», «идиотический» и «примитивный» (с. 23-25). Оба автора критикуют постмодернизм (хотя в одной из своих заметок Михаил положительно отзывается о книге Джеймса Смита «Церковь и постмодернизм» (Черкассы: Коллоквиум, 2012) (с. 365)), но сами невольно становятся его же жертвами. Их тексты – это разрозненные дискурсы (особенно у Бачинина), а не единый метанарратив. Как известно, постмодернизм (я предпочитаю все же использовать термин «пост-структурализм») пренебрегает всякими условностями типа введения и заключения, ему чуждо систематическое мышление и структурное-последовательное повествование, он не переживает о том, что нет методологии и плана.
Если сравнивать две части книги, то тексты Черенкова выглядят более логичными, чем написанное (я бы использовал слово «собранное») Бачининым. У Владислава Аркадьевича то и дело содержание приносится в жертву форме. Вот, например, одно из его выражений: «это похоже на безумный угар бесовского канкана, на метафизическую пляску смерти, в которой агонизирует разорванное сознание, корчится в судорогах расплющенное сознание и сходит на нет апостасийное, расщепленное бытие симфонической личности целого народа» (с. 19-20). Иным представляется корпус статей по теме «Майдана» Михаила Николаевича (пускай и отчасти повторяющихся по сути и содержанию), которые были написаны им как непосредственным участником событий в Киева. Его аналитические тексты, касающиеся социальной позиции евангельского движения, и экспертные оценки произошедшей трансформации сознания отдельных христиан Майдана, можно даже оформить в отдельную книгу, которая встала бы в один ряд с такими работами как: «Майдан і церква: хроніка подій та експертна оцінка» (К.: Самміт-Книга, 2014), «Церковь на Майдане» (К.: Книгоноша, 2014).
Здесь и я позволю себе отклониться в сферу публицистики, комментируя написанное Черенковым относительно Майдана. Бесспорно, его тексты, посвященные событиям 2013-2014 года, полны конструктивной и оправданной критики, но в то же время они выстроены на слабо подкрепленном эмоциональном энтузиазме (что в принципе было простительно во время Майдана и сразу же после него, но непростительно сейчас) относительно формирования протестного протестантского движения, которое, как по мне, даже если и (отчасти) сформировалось, то с каждым днем все быстрее и быстрее затухает. Увы, но спустя полтора года после Майдана тексты о чувстве патриотизма, трансформации нации, социально ответственной общине, политической теологии, возвращении религии в пространство гражданского общества, не читаются уже с таким оптимизмом, как тогда. На смену романтизму приходит прагматизм. Свое «на смену фундаменталистски настроенному церковному большинству приходит профессиональное академическое меньшинство» (с. 223) я бы сегодня уже не написал. Мне все больше и больше кажется, что мы опять проиграли этому большинству. Сегодня протестантские церкви Украины, особенно те, которые располагаются далеко от эпицентра событий, уже не так активно помогают украинским военнослужащим и постепенно возвращаются к былой практике проповедовать в собраниях на духовно-назидательные, а не социально-актуальные, темы. В фокусе Всеукраинского совета церквей — «семейные ценности», а не «коррупция во власти». Такие служители как Петр Дудник и Сергей Косяк, совершающие служения в зоне АТО, вытесняются в маргинес в пятидесятнической и баптистской среде. Увы, но, как по мне, евангельская церковь возвращается в привычное русло размеренной и спокойной религиозной жизни, вращающейся исключительно вокруг евхаристии и изучения Священного Писания.
На этом хотелось бы поставить точку, или, лучше сказать, троеточие. Бачинин и Черенков перенесли на бумагу свои мысли и попытались их систематизировать. Насколько это получилось, судить не только мне, но и другим читателям. Пускай разрозненные мысли, пускай не всегда логически связанные, но все же это «наши» мысли. Они написаны на постсоветском пространстве рукой философов и социологов религии, которые были воспитаны в славянском контексте. Именно это ценно для тех из нас, кто устал от адаптации западных этических моделей к украинскому контексту и истомился по «своей» рефлексии над состоянием наших церквей и нашего общества. Стоит признать, что подобные книги не совершенны, отличаются фрагментарностью, склонны к упрощению и эмоционально окрашены. Иногда мне даже кажется, что эта «живая» публицистика однажды «убьет» и само «сухое» (как некоторым кажется) академическое богословие. Возможно, именно по этой причине нам надо всё-таки читать подобные книги, осмысливая их слабые стороны и беря на вооружения сильные.