В наш век вера вновь стала возможной для ума и перестала быть возможной для сердца. К болезни ума мы привыкли, но теперь, изучая всю историю болезни неверия и ее новые проявления, к ужасу открываем, что поражено и сердце, «святая святых» человека.

Принято думать, что сердце верует, а ум противится вере. Умственное неверие – страшная болезнь. Но гораздо страшнее, когда умирается сердечная способность верить, хоть ум и хочет, и пытается верить.

Сегодняшний человек умом понимает, что в пользу бытия Бога можно найти гораздо больше рациональных аргументов, чем в пользу его отсутствия. Но такая философская вера не спасает. «Головная» вера никак не оживит неверующего сердца.

Ум не только прогрессировал в болезни, но и в осознании болезни, в осознании себя, своих возможностей, своих пределов. Ум перешел от веры в себя к неверию в себя, но также от неверия в Бога к желанию веры.

Запоздалая активность ума и его отрезвление необходимы, но недостаточны. В тот миг, когда ум захотел верить, сердце окончательно охладело.

Человек, наконец, заглянул внутрь себя, но встретил пугающую пустоту. Та внутренняя жизнь, которая хоть как-то тлела после Ренессанса, Просвещения, научно-технической революции, угасла совсем.

Угасание духа раньше всего почувствовали поэты. Семен Франк в своих размышлениях о религиозности Пушкина обратил внимание на юношеское стихотворение «Безверие» (1817), где начинающий поэт признается в вере ума и неверии сердца: «ум ищет Божества, а сердце не находит». Позднее, в кишиневском дневнике, Пушкин запишет фразу Пестеля: «Сердцем я материалист, но мой разум этому противится».

Оказывается, сомневающемуся разуму легче поверить, чем пустому сердцу. Остывшее сердце не может не верить, не любить.

Сердце, дух, внутренний мир уже ничего не способны дать человеку, сокровищница пуста. Когда люди не захотели «иметь Бога в разуме, Он предал их превратному уму (Рим. 1:28). Когда люди не хотели иметь Бога в сердце, Он ушел и оттуда.

Кордоцентризм, вспоминаемый без конца и по любому поводу как спасительное заклинание, не может быть волшебным словом, выражающим тайны духовной культуры, поскольку не может быть никаких волшебных слов. Все, что выражают волшебные слова – лишь желания их произносящих.

Не все так хорошо с сердцем человека, чтобы ссылкой на него или поворотом внутрь спастись от обезбоженной социальной и культурной жизни, от сомнений и метаний эмансипированного ума. Издревле известно: «Лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» (Иер.17:9).

В Новом завете внутренняя жизнь человека, дух, сердце не отделялись от жизни умственной и жизни социальной. Чистое сердце не противопоставлялось греховному уму, а духовное созерцание – умственной активности. Апостол Павел, оправдывая жизнь по духу, напоминает об уме, о его необходимой дополнительности: «Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду петь духом, буду петь и умом» (1Кор.14:15).

Возможно, обновление духа начнется с обновления ума (Рим. 12:2). Если так, то человек постмодерна ближе к вере, чем его самоуверенные предшественники. 

Я чувствую в наших современниках и неспособность к вере, и ее желание. Вместе с евангельским героем они готовы «воскликнуть со слезами»: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мар.9:24). Возможно, с этого дерзновения ума начнется пробуждение сердца, воскресение к жизни, возрождение веры.