Д-р. Михаил Черенков. Церковь завтрашнего дня: открытое христианство

Церковь завтрашнего дня – образ, который мы пред-видим.  А в зависимости от пред-виденного мы видим и Церковь сегодняшнюю. В самом последнем пункте будущего мы пред-видим Церковь в ее идеале, состоявшуюсь, сбывшуюся, встретившую Христа, обретшую себя в Нем. Эти последние черты мы видим весьма туманно, но знаем, что будет победа и брачный пир, что врата адовы не одолеют. Предпоследние же пункты показывают это движение к идеалу, поэтому всякий момент будущего приближает нас к полноте понимания и со-бытия Церкви.Предпоследние пункты мы видим яснее. Исходя из того, что мы видим сейчас, а также из наших обязательств и чаяний, мы видим Церковь, свободную в использовании социокультурных форм своего присутствия в мире;способную жить в гонениях, быть в меньшинстве; творчески обращающуюся с возможностями и материалом; избегающую ангажированности и долгих симфоний. Т.е. мы видим Церковь свободную, творческую, открытую.

Далее надлежит присмотреться внимательнее, как ближайшее будущее встречает Церковь, каким может быть характер взаимодействия будущего мира и неотмирной Церкви в условиях так называемой постсекулярности, глобальной прозрачности и невиданного скепсиса.

Стоит также задать вопросы о возможном влиянии Церкви на переопределение будущего, его реформирование. Поскольку будущее является открытым, и последнее будущее принадлежит Главе Церкви, именно Церковь может пере-определять ход событий, выбирать ветвь развития.

Тенденции нашего времени сходятся в том, что ближайшим будущим будет востребован радикально открытый образ христианства и Церкви. Этот тезис звучит повсеместно и выражает требование мира быть настоящим, честным, доступным, понятным, а также удобным, выгодным, комфортным. Очевидно, что в этом требовании можно найти логику рынка, диктующую, что религиозный сектор рынка должен действовать по общим правилам и ориентироваться на потребителя, а не на корпоративные интересы. В пожелании открытости можно видеть и большее – долгожданное выяснение отношений между Церковью и обществом, ультиматиум честности, усталость от церковной бюрократии. Спросом пользуется не опиум для народа, а глоток чистой воды, настоящее, «простое христианство».

Итак, открытости требует рынок, ее же требует новый уровень отношений с обществом. На мой взгляд, аутентичное христианство может без страха и угождения удовлетворять требованиям рынка и общественному спросу на достойные отношения. Подлинное христианство не боится испытаний рынком, так как обладает эксклюзивным предложением, уникальными качествами, содержит в себе всегда больше, чем вся сумма конкурентных рыночных предложений. К сожалению, Церковь, представляющая христианство как основной дистрибютор, свою эксклюзивность понимает с трудом и в рассуждениях о ней постоянно переходит в режим чужих дискурсов – власти, исторического права, политического влияния, собственности на вещи и души. Между тем Церкви стоит прислушаться к требованию рынка и сформулировать достойный ответ о своем предложении: какова настоящая цена предложенного и в чем его действительно уникальные характеристики.

Еще более важным, критически важным представляется запрос общества на прозрачные, откровенные, честные отношения с Церковью. Необходима сверка и согласование спроса и предложения, взаимных ожиданий и ответственностей. Слишком часто, говоря о спасении души и вечности, Церковь занималась политикой и бизнесом. Нередко, предлагая свое смиренное служение, Церковь затем начинала властвовать над людьми. Случалось, что интересы собственного выживания ставились выше истины и помощи нуждающимся.

Время требует радикальной открытости Церкви перед вездесущим рынком и как никогда требовательным обществом. Это требовательное настроение выражается в активной форме – в ожесточенной критике традиционных форм Церкви,  и в пассивной форме – в массовом расцерковлении, когда люди голосуют «ногами», уходя из Церкви.   

Реакцией Церкви на внешнюю критику и внутреннюю пустоту может быть либо обновление, экспериментирование c новыми формами «открытого христианства», либо углубление, поиск ответов в глубине истории. Первый подход представлен движением «возникающей Церкви» (emerging Church)[1], второй – различными реставрационными движениями в духе «Назад к отцам!». Есть и третья позиция, которая избегает новизны и глубины и предпочитает держаться на безопасной поверхности недавней истории, т.е. сохраняет статус кво, пытается удержаться на плаву без дальнейших планов. К сожалению, эта безыдейная позиция стала позицией большинства.

Возможна и четвертая позиция, которая, не отказываясь от сложившихся церковных форм, предложила бы способы их переосмысления, нового смыслового наполнения, оживления. Такая позиция отчасти сближалась бы с первым, экспериментаторским подходом, но акцентировала бы не создание нового, а обновление старого посредством привнесения нового. Сохранение и синтез всегда предпочтительнее уничтожения и простой замены. «Поэтому всякий книжник, наученный Царству Небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое» (Матф. 13:52).

Подобный подход предлагал бывший лидер движения «Слово Жизни» УльфЭкман, недавно объявивший о свое возвращении в католицизм. В своей книге «Духовные корни» шведский пастор призывал преодолеть «детские болезни» харизматического движения и обратиться к историческим традициям Церкви. Его понимание сущности и миссии Церкви, литургики и единства продиктовано в большей степени влиянием католической традиции, чем собственно Реформацией. В значительной степени его последний труд посвящен разоблачению стереотипов о «христианском учении до Реформации»[2] и обогащению современного протестантизма дореформаторской традицией : «От прошлого можно бежать, а можно, если проявить достаточную смелость, извлечь из него ценные уроки – уроки, которые откроют для нас «старые колодцы» и «заросшие тропы». Тропы могут вести как назад, так и вперед. Как написано в книги пророка Исаии (58:12): «И застроятся потомками твоими пустыни вековые: ты восстановишь основания многих поколений, и будут называть тебя восстановителем развалин, возобновителем путей для населения». Здесь Исаия призывает нас думать как о будущем (строить будут потомки), так и о прошлом (развалины восстановятся)»[3].

Книга Экмана выразила то, что переживают и думают, но боятся сказать вслух многие лидеры протестантских движений. Отношение к истории Церкви должно быть критичным, но при этом благодарным за уже данное, уже открытое. Должно быть восстановлено не только единство ныне существующих Церквей, но и единство в истории – преемственность церковной традиции. «Открытость» Церкви предполагает открытость и к будущему, и к прошлому.

Итак, обновление церковных форм становится возможным через открытость к прошлому, т.е. углубление истории, возвращение забытых смыслов, их актуализацию.  Очевидно, что этого недостаточно, потому что сейчас появились вопросы, о которых еще вчера не думали. В прошлом нет всех ответов еще и потому, что там нет всех вопросов. И дело не только в новых вопросах, но и в новом опыте, новой структуре общества, новых форматах жизни.

Не стоит недооценивать значение общественной эволюции на отношение людей к Церкви. Индивидуализация человека не должна игнорироваться или отвергаться как грех против общины. Если современный человек требует приватности, то в этом требовании нужно увидеть все, что можно, в том числе и прогресс, меру личной зрелости, самостоятельности. Лишь в свободе быть собой человек может осознанно выбрать принадлежность к общине.

Церковь может предложить формы совместной жизни, не подавляя при этом индивидуальности, но дополняя и развивая ее. Об этом хорошо говорит энциклика «Свет веры»: «Бытие верующего становится бытием церковным, экклезиальным. Образ тела не желает свести верующего к роли безымянной части некоего целого, детали какого-то большого механизма, но скорее подчеркивает жизненное единство Христа с верующими и всех верующих между собой (Рим 12,4-5). Христиане суть «одно» (Ср. Gal 3,28), без потери своей индивидуальности и в служении другим каждый достигает полноты собственного бытия. Вера имеет форму необходимо церковную, исповедуется внутри тела Христова как конкретной общины верующих»[4].

При этом отмечается не-единственность Церкви как места и сообщества веры: «вера является благом для всех, это общее благо, ее свет сияет не только внутри Церкви и полезен для созидания грядущего вечного града»[5].

Если свет веры сияет не только внутри Церкви, то требования к ней возрастают, ее роль оспаривают, с ней конкурируют.Согласно новейшим исследованиям молодежной среды[6], около 30 % из так называемых millennialsперестают ходить в Церковь, потому что встречают Бога и опыт духовной жизни за пределами Церкви. 35% не посещают Церковь, потому что она не кажется им релевантной, и еще 17% расцерковленных молодых людей полагают, что они могу сами научиться тому, чему учат в Церкви. Эти данные Barna Group свидетельствуют, что Церковь перестает быть эксклюзивным местом встречи, которое изменить нельзя. Место встречи изменить можно, и таких мест становится много. Вызов к Церкви формулируется таким образом: желает ли она упорно сохранить себя как особое место, или дерзнет проявить себя во всех других местах, распознавая их как сферы действия Бога и выражения Царства Божьего?

Именно обо этом говорил Дитрих Бонхеффер, призывая отвергнуть «пространственное мышление»: «Если мы говорим о пространстве церкви, мы должны быть уверены, что это пространство в каждое мгновение уже пронзено, снято, преодолено благодаря свидетельству церкви об Иисусе Христе. При этом все ложное пространственное мышление исключается как пагубное для понимания церкви»[7]. Почему? Потому что «Мир не поделен на части между Христом и дьяволом, это целостный мир Христов, знает об этом сам мир или нет»[8]. Беда в том, что не только мир не знает и не принимает целостность мира под господством Христа, не решается на это признание и церковь, сохраняя за собой часть и не решаясь взять ответственность за целое.

Отстаивать нормативную единственность Церкви, в упор не замечая и упорно не принимая ее фактическую не-единственность – значит решиться на оборонительную и заведомо проигрышную стратегию. Почему бы Церкви не признать все места, гда люди ищут Бога или собираются ради Него, своими представительствами? Почему бы не расширить свою географию присутствия? Иногда наши парламентарии ставят палатки в местах скопления людей и называют их «пунктами приема граждан народным депутатом». Почему бы Церкви не ставить такие палатки или не признать своими уже поставленные кем-то палатки? Вместо того, чтобы воевать за свое место на старой карте, лучше воевать за влияние везде и всюду. Как бы ни изменилась карта, «господня земля и все, что наполняет ее», а потому у Церкви нет собственной территории, есть лишь территория влияния, и она охватывает каждую пядь земли и каждый аспект жизни.

Миссия «открытой Церкви» - провозглашать Евангелие Царства, распознавать, благословлять, соучаствовать в его многоразличных проявлениях, направляя поиск людей церковных и нецерковных к встрече с Христом, где бы эта встреча не состоялась. Церковь теряет свое особое место, чтобы присутствовать везде. В каких новых формах выразиться это вездеприсутствие? Какой внутрицерковной «перестройки» это потребует? Подобные вопросы должны быть включены в богословскую повестку дня уже сейчас, чтобы «церковь без своего места» не оказалась «церковью неуместной всюду».

[1] Идеи «возникающей Церкви» хорошо проанализированы в статьях Романа Соловия и его монографии «Виникаюча Церква» (Черкаси:Колоквіум, 2014).

[2] Экман У. Духовные корни. – М.: Золотые страницы, 2012. - С. 18.

[3] Там же. - C. 7.

[4] Энциклика «Свет веры» (Lumen Fidei). Параграф 22.

[5] Там же.

[6]https://www.barna.org/barna-update/millennials/635-5-reasons-millennials-stay-connected-to-church#.UtPLcmRdW4t

[7] Бонхеффер Д. Этика. – М.: ББИ, 2013. – C. 38.

[8] Там же. - С. 39.