Для чего Сталин придумал Русскую православную церковь?
Ровно 70 лет назад Сталин принял в Кремле трех митрополитов почти разгромленной за годы борьбы с религией Церкви. После этого Церковь была восстановлена «большевистскими темпами»: обрела Патриарха, новое название, часть своих бывших храмов и несколько духовных школ. В ответ митрополиты организовали мощную поддержку советскому государству на международной арене. С тех пор критики РПЦ обвиняют ее в «сговоре с безбожной большевистской властью», называя Церковь «сталинской». Эта дата будет отмечаться Московским Патриархатом лишь как 70-летие со дня интронизации Патриарха Сергия (Страгородского), которая стала возможной в результате той встречи со Сталиным 4 сентября 1943 года. Зарубежная Церковь, которая ныне находится в каноническом общении с РПЦ, как раз с 4 по 8 сентября, в дни, когда 70 лет назад происходил процесс восстановления Церкви в СССР, планирует торжественные мероприятия «в ознаменование четырехсотой годовщины соборного призвания на российский престол династии Романовых». Волей-неволей в этом видится демарш со стороны тех, кто не признает соглашения РПЦ с советской властью. Так как же повлияла на Церковь встреча митрополитов со Сталиным?
Мы сформулировали несколько вопросов и задали их известным представителям РПЦ и специалистам по отношениям государства и Церкви.
1. В какой мере РПЦ, получившая легитимность в 1943 году, продолжила традиции дореволюционной Церкви, а в какой – приобрела специфику, которую ей навязали власти СССР?
2. Церковь была названа по имени этноса, а не по принципу поместности. Чем, по сути, «Русская» Церковь отличается от «Российской»?
3. Кто кого больше изменил: Церковь Сталина или Сталин Церковь?
4. Согласны ли вы с мнением, что сталинская модель РПЦ сохраняется после распада СССР, подновляется идейно концепциями типа «Русский мир» и т.д.?
Протоиерей Всеволод Чаплин, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества Московского Патриархата
1. Церковь никогда не умирала и на нелегальное положение даже в советской России она никогда не переходила. В значительной степени именно ненарушенная традиция смогла сделать постсоветское общество России, Украины, Белоруссии вновь приверженным многим православным ценностям. Советский Союз 1943 года, когда происходили избрание и интронизация Патриарха Сергия, уже совсем не был той большевистской страной, которую пытались построить в 20-е и 30-е годы. Можно что угодно говорить о Сталине, на его руках действительно много крови, в том числе невинной. Но он и ему подобные, очевидно, поняли – войну на основе идей мировой революции не выиграть. Пришлось бы или остаться без страны, или вернуться к православным по сути ценностям патриотизма, жертвенности, приоритета жизни народа над индивидуализмом, готовности умереть именно за Отечество и ближних, а вовсе не за модный социальный проект. Поэтому произошедшее в 1943 году, 70 лет назад, было победой Церкви. Не актом унижения, не актом приспособления, а настоящей победой. Православные ценности, Евангелие, соборный христианский дух оказались сильнее марксизма, ленинизма, сильнее Сталина и созданной им и его предшественниками системы. Народ показал, что христианские ценности для него являются вечными, а не просто старыми. И не случайно восстановление патриаршества и частичное возвращение к нормальной церковной жизни стало триумфом православия.
2. «Русская» – это не этноним. Это слово, восходящее к понятию «Русь». Именно так и никак иначе. Возможно, сегодня стоит больше об этом говорить, больше это разъяснять. Некоторые даже сегодня предлагают назвать ее Православной Церковью Руси. Но даже сегодняшнее название «Русская» на самом деле подчеркивает многонациональный характер нашей Церкви. Это не Церковь только России, это в равной степени Церковь Украины, Белоруссии, Молдовы, многих других стран, входящих в ее каноническую территорию, а также обширной диаспоры, объединяющей людей разных национальностей. Как раз понятие «российская» не отвечало бы ее природе, связанной с большим количеством народов и государств, которые возникли, пусть когда-то еще в форме советских республик, на территории бывшей Российской империи и на более широкой территории.
3. Уверен, что Церковь изменила Сталина, а не наоборот. Причем под Церковью в данном случае я, как и всегда, имею в виду не только иерархов, духовенство, монашествующих, но и народ, который остался православным. Не случайно еще в 30-е годы он отстаивал храмы от закрытия, о чем есть очень интересные свидетельства, одно из них было недавно опубликовано в газете «Кифа». Народ в 1937 году во время переписи населения показал высокий уровень религиозности – более половины опрошенных объявили себя верующими. Народ и во время войны, очевидно, проявил свою верность тем вечным ценностям, с которыми он оставался связан. Сталину пришлось вести себя иначе, чем он вел себя в 20-е или 30-е годы. Человек он был, судя по всему, расчетливый и понял, что, если бы он продолжал в условиях войны бороться за ценности мировой революции, за социальное переустройство человечества, он очень скоро оказался бы в одном из гитлеровских концлагерей.
4. Я не знаю, что такое сталинская модель. Церковное управление тогда было, конечно, миниатюрным. В живых оставалось достаточно небольшое количество епископов, даже после того как их начали выпускать из лагерей. Коммуникации были ослаблены, связь с епархиями на оккупированных или зарубежных территориях также была затрудненной, и все это организационно ослабляло Церковь. Устраивало ли это советское государство, специально ли оно поддерживало такую слабую управляемость церковного организма – я не знаю. Но очевидно, что для полноценной жизни Церкви нужно больше обмена информацией между патриаршим престолом и епархиями. И нужно просто больше людей, и нужно больше соборности, больше участия духовенства и мирян в выработке и принятии различных решений. Нужны более частые Соборы, чем в советское время, нужны более активные церковные форумы, более активная вовлеченность Церкви в общественную жизнь, в значимые для людей дискуссии. Именно так и произошло после окончательного освобождения Церкви от безбожной идеологии. Тогда ушло в прошлое сковывавшее Церковь влияние сталинского, хрущевского, брежневского и прочих вариантов советского государства. Так что послеперестроечное обновление и развитие церковной жизни как раз, наверное, и устранило все последствия попыток советской власти примитивизировать церковную жизнь и маргинализировать ее. Впрочем, подобного рода попытки имели место и до советской власти и будут, наверное, иметь место всегда.
Константин Харчев, председатель Совета по делам религий при Совете министров СССР в 1984–1989 годах
1. Дата 70-летия соглашения Русской Православной Церкви с советским правительством – на самом деле достаточно рядовой эпизод в двухтысячелетней истории христианства. Политика Патриарха Сергия (Страгородского) вполне в духе традиции, начало которой положил Христос: «Богу – Божье, кесарю – кесаря». С первых лет своего существования христианская община была вынуждена искать компромисс с враждебным окружением и властью. В этом состоит искусство церковной дипломатии. Не случайно Сергий начал свой путь как церковный дипломат – в Греции, Японии, был архиепископом в Финляндии. Он заложил основы дипломатии в новых условиях, в условиях СССР. Каждый раз, когда христианская Церковь оказывается в новых политических условиях, задача лидеров – дать ей правильную дипломатическую ориентацию. Между прочим, у политики Патриарха Сергия есть параллель в западном христианстве: Папы Римские Пий XI и Пий XII, которые заключали соглашения с фашистским и национал-социалистским режимами в те же годы.
Компромисс с советской властью заключен не в 1943 году, а в 1920-м, Патриархом Тихоном. Только там Церковью выдвигались другие условия, более жесткие. Так что называть эту политику «сергианством» некорректно. Почему Сергия осуждают, а Тихона нет? Прекрасно сказал об этом философ Николай Бердяев, имея в виду декларацию Сергия 1927 года: «Патриарх Тихон, митрополит Сергий – не отдельные, частные лица, которые могут думать только о себе. Перед ними всегда стоит не их личная судьба, а судьба Церкви и церковного народа как целого. Они могут и должны забывать о себе, о своей чистоте и красоте и говорить лишь то, что спасительно для Церкви. Это есть огромная личная жертва. Ее принес Патриарх Тихон, ее приносит митрополит Сергий. Некогда эту жертву принес святой Александр Невский, когда ездил в Ханскую Орду. Отдельный человек может предпочесть личное мученичество. Но не таково положение иерарха, возглавляющего Церковь, он должен идти на иное мученичество и принести иную жертву».
2. Как можно было назвать Церковь? Православная Церковь СССР? Но тогда получается, что это государственная Церковь, а в советском, коммунистическом государстве это невозможно. Дать название государства в наименовании нельзя было. «Российская»? Нет такой страны, РСФСР – только часть СССР. Получается возвращение к царским временам. Так что «Русская» – это тоже своеобразный компромисс.
3. Документы той эпохи опубликованы, и из них следует, что Сталин не касался внутреннего устройства РПЦ. Сталин не ставил вопрос о том, что нужно изменить существо РПЦ, изменить каноны. А ведь это главное для верующих. Верующим по большому счету не важно, как выстраивается большая политика, им нужна свобода веры, посещения богослужений, чтобы были священники. Главное – община. Сталин не давил общину. Ставили старосту, чтобы он от имени государства контролировал приход. Но староста не говорил священнику, как ему совершать обряды, староста не заходил в алтарь. Да, Сталин очертил внешние границы деятельности Церкви: взаимодействие с обществом, с государственными органами, контроль за финансами, чтобы пресекать злоупотребления. Это право государства. Кроме того, правила определялись и государственной идеологией, которая подразумевала отделение Церкви от государства. Этому принципу соответствовала и поддержка государством РПЦ. Во внутренней жизни она обеспечивала себя за счет верующих, а ее внешнеполитическая миссия, нужная государству, поддерживалась государством.
В результате соглашения с советским государством Церковь превратила Савла в Павла, то есть советская власть превратилась из гонителя Церкви в ее ближайшего союзника. К концу советского периода Церковь достигла всех своих целей. Впервые в истории России она получила особое законодательство, которое ей давало полную свободу. Посмотрите на закон о свободе совести 1990 года. Другое дело, что потом его начали править, исходя из конъюнктуры… РПЦ не захотела воспользоваться свободой, она предпочла путь сращивания с государством. А ведь подобной свободы у русской Церкви не было никогда.
И тогда, и сейчас Церковь за свою помощь в реализации государственных интересов получает что-то от государства, в том числе материальные приобретения и привилегии. Сегодняшним результатом подобного компромисса становится возврат церковного имущества. В какой-то мере это становится опасным. Во времена Патриарха Сергия иерархи жили примерно как остальные граждане, практически не пользовались льготами. Они не занимались бизнесом, не подражали сильным мира сего, а сосредоточивались на своем служении. Патриарх Сергий сохранил эту чистоту. Возможно, именно поэтому удалось сохранить веру в народе до того момента, как Церковь получила свободу в конце 80-х годов. Так что дипломатия нужна не только по отношению к государству, но и по отношению к своим верующим, чего, кажется, РПЦ сейчас не хватает.
4. Сегодняшние стратегии вроде «Русского мира», когда РПЦ пытается собрать под своим началом православных верующих стран СНГ, – это тоже продолжение линии на политический компромисс. Высший геополитический интерес, наращивание влияния своей страны в мире – главная задача политика. Церковь должна встраиваться в эту задачу. В истории мы знаем более крутые перемены в Церкви, чем события 1943 года, когда Церковь проводила реформы ради геополитического интереса государства. Например, реформы Никона, когда надо было вернуть православие в русло греческой традиции ради лояльности православного населения присоединяемых территорий. Они не понимали языка специфического русского дониконовского православия, им ближе была греческая традиция. Сегодня сотрудничество государства и РПЦ продолжает быть актуальным, но необходимо искать новые методы, как удержать православных верующих СНГ в духовном единстве. Необходима новая церковная дипломатия, учитывающая появление новых церковных элит в постсоветских государствах.
Протодиакон Андрей Кураев, профессор Московской духовной академии
1. Я не вижу принципиальных различий между дореволюционной Церковью и Церковью советской просто по той причине, что не надо идеализировать нашу дореволюционную церковную историю. Не было у Патриарха Сергия и его преемников такого греха и такой мерзости, которых не было бы у их предшественников в российской церковной истории или тем паче византийской. К сожалению, прогибчивость под давлением гражданской власти – столь древняя константа церковного поведения, что митрополит Сергий тут никак не выделяется.
Вспомним, как в 886 году великого ученого и Патриарха святого Фотия воцарившийся император Лев Мудрый отправляет в ссылку ради того, чтобы поставить Патриархом своего младшего брата – 16-летнего диакона Стефана. Правил святой Стефан 6 лет и умер в возрасте 21 года. Умер именно от того, что пробовал привести себя в соответствие своему святейшему титулу. Он же – юноша. Плоть горит. И то, что простительно для обычного мальчика, непростительно для Патриарха. И он стал есть какую-то гадость с «бром-эффектом». И довольно быстро отравился... (См.: Попов Н. Император Лев VI Мудрый и его царствование в церковно-историческом отношении. М., 1892).
В нашей древней истории можно вспомнить известную медиевистам историю о том, как князь Дмитрий Донской оказывал огромное давление на святителя Алексия, митрополита Московского, с тем чтобы тот вопреки канонам назначил своего преемника и этим преемником стал бы любимец Дмитрия Донского этакий толстый и умный поп Митяй. Преподобный Сергий был против, святитель Дионисий Суздальский также. Вообще, как говорит Никоновская летопись, «и епискупи вси, и архимариты, и игумены, и священницы, и иноцы, и вси бояре, и людие не хотяху Митяя видети в митрополитех; но един князь великий хотяше». Но при этом и митрополит Алексий завещал ему кафедру, и Собор епископов под давлением князя избрал Митяя. И лишь далекий и независимый от московского князя Константинополь с этим избранием не согласился…
Скажете, это все же давление одних православных на других, а Сергий уступал давлению откровенных врагов Церкви. Однако Патриарх Сергий в отличие от современных ему критиков был человеком, который еще до русской революции видел Церковь в условиях притеснений. Он был миссионером в языческой Японии, он служил в Иерусалиме, то есть в Османской империи. И он знал историю Церкви – ту, которую в семинариях не рассказывают: на какие компромиссы приходилось идти греческим Патриархам в условиях турецкого владычества. Например, 1821 год. В Греции начинается война за независимость, а Патриарх Григорий V, сам грек, издает два послания, в которых проклинает восставших греков. И более того, говорит, что если им что-то известно о планах заговорщиков, он призывает их идти и рассказать об этих планах турецким властям. Если они обязались клятвой молчания, то в этом случае он снимает с них эту клятву. (Ну разве Патриарх Сергий кого-то публично призывал идти «стучать»?) Этому Патриарху, кстати, потом в ставшей независимой Греции ставили памятники…
Впрочем, эти мои аргументы можно обесценить как раз указанием на то, что авторами упомянутых странных поступков были все же святые люди (Патриарх Стефан и князь Димитрий тоже есть в наших святцах). Но вот уж совсем безобразная чреда епископских поступков. Преемником Григория V был Патриарх Евгений. Янычары, оскорбленные восстанием греков, требовали истребления всех христиан. Патриарх Евгений получил от турецкого правительства повеление представить в Константинополь всех тех христиан, которых он считает неблагонадежными и склонными к восстанию. Епископы, уведомленные Патриархом об этом требовании правительства, «не без охоты принялись за инквизицию, удовлетворяя чувству мщения на некоторых, более самостоятельных из своих пасомых и желая выразить свой турецкий патриотизм. И вот Патриарх засадил в тюрьмы такое множество христиан, будто бы опасных в политическом отношении, что сами турки нашли нужным поумерить ревность греческих архиереев и пощадили жизнь большинства арестованных как людей совершенно невинных» (Лебедев А.П. История греко-восточной Церкви под властью турок. Кн. 1. СПб., 2004, с. 151). Кого арестовал Патриарх Сергий? Представлял ли он в НКВД список своих врагов?
Да, если мы считаем, что до 1917 года у нас все было идеально, и вместо реальной истории ставим икону, то на фоне этой иконы, конечно, Патриарх Сергий будет небезупречен. Но если мы немного потрудимся узнать реальную церковную историю и в России, и за ее пределами, то мы ничего экстраординарного в действиях Сергия не увидим. Некоторые его поступки нельзя назвать нравственно и канонически безупречными, но делать вид, что эта порча началась именно с него, никак нельзя.
Я признаю право светски мыслящего человека, моралиста или даже радикального оппонента на критику политики Патриарха Сергия. Но я не считаю безупречной аналогичную критическую позицию со стороны человека, который называет себя православным верующим и декларирует свою приверженность монархическим консервативным позициям.
2. Полагаю, что когда принималось решение о закреплении за нашей Церковью имени «Русская», то делалось это не в противовес именованию «Российской». Скорее это был антоним «советской». Удивительно и почти чудесно то, что в советские годы Церковь не стала официально именоваться «Советской Православной Церковью». Обновленцы одно время так себя и титуловали – «Православная Церковь СССР». А вот Зарубежная Церковь с самого начала взяла себе имя «Русской».
В 30-х годах в именовании нашей Церкви были оба варианта. Листаю сборник документов и вижу: «Указ митрополита Сергия о созыве Второго Поместного Собора Российской Православной Церкви» (январь 1928). «Послание... Российской Православной Церкви» (1931). Но в «Письме митрополита Сергия сербскому Патриарху Варнаве» (23 марта 1933): «в сознании своего архипастырского долга перед Русской Православной Церковью». «Указ МП... о порядке поминовения высшей церковной власти Российской Церкви», но в нем – «от лица митрополитов, архиепископов и епископов Русской Православной Церкви...» (апрель 1934). Значит, именование нашей Церкви «Русской» это вовсе не инициатива Сталина, который обратился к церковной тематике лишь в 1943 году, а решение самой церковной власти.
Думаю, что причин три. Первая – в мире было еще много людей с паспортами именно России. А одна из главных забот митрополита Сергия – отмежеваться от белой эмиграции. Слово «российская» для политически заостренного слуха в те годы звучало приблизительно так, как сейчас звучала бы «советская». Вторая причина – придуманное Сталиным «федеративное» устройство СССР слово «российская» закрепляло только за РСФСР, оставляя за своими пределами Украину и Белоруссию. Третья – слово «русский» отсылало ко временам Руси, то есть к тем временам, когда еще не было столь ненавистных советским властителям царей. К далекой Киевской Руси у Сталина особых претензий не было. Когда Демьян Бедный написал шуточно-издевательскую оперу «Богатыри», советская пресса неожиданно заклеймила ее «за глумление над крещением Руси». Жена Михаила Булгакова Елена Сергеевна отметила в своем дневнике: «Я была потрясена!» Булгаков же настолько вдохновлен этим, что в том же месяце делает набросок либретто «О Владимире», обращаясь к теме крещения Руси. Это было в ноябре 1936 года.
Не знаю, принимал ли Сталин участие в закреплении именования «Русская Церковь». В 43-м у него мог быть свой мотив: опыт Гражданской и идущей Отечественной войн показал, что Украина действительно не считает себя частью России. Для того чтобы не оттолкнуть украинцев, и было использовано архаизированно-историческое название.
Хотя тут снова есть повод обратиться к связке «русский–советский». В XX веке это было скорее противопоставление. Но с точки зрения этимологии это функциональные синонимы. То есть в пору своего возникновения эти разные термины в разные периоды истории нашей страны, по сути, несли один и тот же смысл.
Сегодня многие историки полагают, что слово «Русь» вообще не этноним. Это обозначение определенного строя и стиля жизни. Русь – это скандинавские (прежде всего шведские) дружинники и князья, захватывавшие территории или продававшие свои военные услуги. Но территория (земля) и народ нередко получают свое имя от установившейся на них власти. Даки, завоеванные римским императором Траяном, стали именовать себя римлянами (румынами). Кельтская Галлия взяла имя покоривших ее германцев (франков). Приднепровские славяне, покорившись варягам-русам, стали именовать себя русскими, то есть принадлежащими русам. Вот почему только для себя русские в качестве этнонима приберегли имя прилагательное, а не существительное: «Я – русский» это был ответ на вопрос «Вы чьих будете?»… «Русская земля» наших древних, до XII века, летописей – это ополчение, выставляемое по призыву власти, в то время как Русь – это постоянно вооруженные знать и дружина. В XX веке мы все стали «советскими» и не отказывались от такого прозвища, пробовали ощущать себя единым и новым советским народом – по имени тех, кто нами тогда руководил. По власти и имя подвластных.
3. Я не считаю, что Сталин изменил Церковь. Даже вот на уровне личностного поведения: самые радикальные критики Патриарха Сергия утверждали, что Сергий союзом со Сталиным всего лишь продолжил ту серию измен, которую он начал еще в феврале 1917 года. Оценивать лавирования Сергия как «измены» или как «политическую мудрость» – это дело вкуса. Но историческим фактом является то, что ничего нового в церковно-государственные хитросплетения Сергий не привнес.
В подтверждение приведу рассказ о реакции людей, никак от Сталина и большевиков не зависевших. В начале 70-х годов в США прибыла делегация советских религиозных деятелей – борцов за мир. Армянский Патриарх Вазген своей речью поразил даже митрополита Ленинградского Никодима (Ротова). Его выступление перед американцами было пересыпано выражениями «Как учит нас Коммунистическая партия…», «следуя указаниям ЦК и лично Леонида Ильича Брежнева…». Еще больше удивила нашего митрополита реакция армянских слушателей: ни малейших признаков возмущения, никакой обструкции. Более того, по окончании заседания армяне выстроились в очередь к Патриарху Вазгену за благословением. И при этом все они передавали ему пожертвования, выписанные на чеках… Тут Никодим остановил одного из армян, поразивших его своей лояльностью к своему Патриарху, и спросил: «Вас разве ничто не удивило в речи Патриарха Вазгена? Она ведь была такой просоветской!» – «Ах, бросьте! Патриарх говорит то, что ему сказали и что он должен был сказать. А мой долг – поддерживать мою армянскую Церковь».
4. А что в этом сталинского? Русские должны считать Украину чужбиной? Отнюдь не Сталин и не Путин создали это наше самосознание.
Михаил Одинцов, автор книги «Патриарх Сергий», начальник отдела защиты свободы совести аппарата уполномоченного по правам человека в Российской Федерации
1. Нынешняя Русская Православная Церковь есть продолжение теперь уже более чем тысячелетнего бытия Церкви с момента крещения Руси. Я не принимаю и не использую в своих работах термин «сергианство», о котором любят говорить непримиримые критики Русской Церкви, поскольку не вижу в нем ни смысла, ни содержания. Обвинять митрополита Сергия (Страгородского) в «отходе» от православия, в «измене Церкви» может только тот, кто не хочет видеть исторической реальности, в которой после Февраля 1917 года должна была жить Церковь, переставшая быть «государственной» и «потерявшая» своего исторического партнера – самодержавие, и тот, кто не может понять и принять историческую закономерность, выраженную в воле народа, смену отжившего свое прежнего политико-правового устройства страны. О необходимости найти свое место в новом, плюралистическом обществе, обосновать и сформировать новые отношения с формирующимся в России светским государством говорил Патриарх Тихон и предпринимал к тому конкретные шаги. Сергий (Страгородский) продолжил эту линию, стремясь отстоять внутреннюю независимость и самостоятельность Церкви. «Виноват» ли он в том, что движение навстречу друг другу государства и Церкви было сложным, трудным, трагичным? Нет! Виновато ли в этом государство? Да!
2. Церковь всегда называлась Российской. Формально, в соответствии с законами Российской империи, она именовалась – Православная Кафолическая Восточная Греко-Российская. Но в обиходе, в обращении народа, в обращении между властями и священнослужителями термин «русская» употреблялся наряду с наименованиями – Российская Церковь, Православная Церковь, Всероссийская Церковь. Все это синонимы. Когда мы говорим «Русская Православная Церковь», то, естественно, подчеркиваем тем самым не национальный момент, а государственно-правовой, то, что это Церковь русского государства.
3. Сталин не изобретал (не формировал, не создавал) никакого нового церковного организма взамен ранее имевшейся Церкви. Он дал возможность вернуться Церкви к своему традиционному каноническому устройству, и прежде всего – восстановить патриаршее возглавление. Заметьте, что во время сентябрьской (1943 год) встречи с иерархами Церкви Сталин не сделал ни одного предложения, касающегося устройства Церкви, он принял то, о чем просили иерархи. Поэтому абсолютно безосновательно говорить, что Сталин «родил» некую новую церковную организацию – Московскую Патриархию, навязав церковному сообществу некую «сталинскую модель Церкви». Это досужие утверждения, не имеющие никакой исторической основы и уводящие нас от поиска причин и осознания глубинных обстоятельств свершившегося в сентябре 1943 года в область политико-спекулятивных рассуждений.
4. В своей истории все христианские Церкви, вышедшие из единого мощного духовно-нравственного христианского потока, менялись. Но принимаемые изменения не касались общей для них глубинной сути – христианского учения, изложенного в Священном Писании, канонов и догматов, предназначения Церкви возвещать Истину и вести человека к спасению… Наличие самих поместных (национальных) Церквей есть свидетельство их различий в формах бытия в конкретной национально-культурной среде: административное устройство, самоназвание, обрядовая практика и формы отношений с государством. В полной мере это относится и к Русской Православной Церкви. Она несет и сегодняшнему обществу те же идеи и идеалы, что восприняты были ею в далеком X веке, то есть остается неизменной.
На протяжении тысячелетней истории менялось и государство. Тысячу лет русское, российское государство было государством конфессиональным, накрепко спаянным с конкретной государственной Российской Православной Церковью, и отношения выстраивались именно по этому принципу – государство и его государственная Церковь. А сегодня у нас государство светское, плюралистичное, демократическое, поэтому отношения с Церковью коренным образом меняются. Церковь является сегодня в правовом смысле одним из общественных объединений. Да, это наиболее крупная, наиболее важная, наиболее притягивающая к себе людей организация, но это не государственная структура. Это естественное, добровольное объединение граждан, которые объединяются ради исповедания общей для них веры. Другое дело, что в светском обществе и в церковном сообществе всегда существовали разные точки зрения на взаимоотношения государства и Церкви. Кто-то выступал за сохранение, как ему кажется, традиционного, конфессионального, государственного смысла Церкви. Кто-то выступал за свободу Церкви, понимая ее как свободу от всякого давления и полную независимость от государства. В начале XX столетия с особой силой проявилось стремление российского общества к отказу от клерикального, православно-христианского государства, к формированию нового мировоззренческого типа государства – государства светского, где выбор мировоззренческих убеждений (религиозных или нерелигиозных) становится свободным выбором человека, а все религиозные организации, поддерживаемые гражданами, получают равные права и возможности для своей культовой и иной деятельности.
