История первая: Параллельные дети
Если наш взгляд случайно падает на них, мы, чаще всего, отводим глаза и торопимся пройти мимо. Даже если сердце защемит от жалости. Ведь что мы можем изменить? Чем можем помочь этим детям из параллельного мира? Параллельным детям… Но оказывается – можем! Тому подтверждением история семьи Александра и Лилии ДИЦУЛ, которые доказали: параллельные прямые все-таки пересекаются.
Вера не живет по расписанию. Не оживает, когда нам нужно срочно «к Богу на прием» или согласно графику служений. Она в нас ежесекундно. Пульсирует вместе с сердцем. Она в каждом нашем решении, в каждом взгляде, каждом вздохе.
Как это – быть современным верующим? Проживать и переживать каждый миг своей жизни, сверяя с главной Инструкцией, Словом Божьим. Выбирать ту или иную дорогу, делать непростые шаги. Падать, подниматься и продолжать свой путь. Радоваться и неустанно благодарить Бога за еще один подаренный день...
Об этом наши истории. Истории обычных людей, решивших однажды доверить свою жизнь Богу.
История первая: Параллельные дети
Если наш взгляд случайно падает на них, мы, чаще всего, отводим глаза и торопимся пройти мимо. Даже если сердце защемит от жалости. Ведь что мы можем изменить? Чем можем помочь этим детям из параллельного мира? Параллельным детям… Но оказывается – можем! Тому подтверждением история семьи Александра и Лилии ДИЦУЛ, которые доказали: параллельные прямые все-таки пересекаются.
Маршрутка домчала нас на окраину столицы довольно быстро – утренние пробки уже рассосались. Оглядевшись, замечаем, что со стороны высоток к нам на встречу идет женщина – невысокая, энергичная, загорелая, обаятельная. Глядя на нее, трудно поверить, что более 20 детей называют ее мамой.
Лиля с утра уже успела смотаться на велосипеде на рынок, кое-что сделать по дому. Детвору не будила – утренний сон такой сладкий, да и для самой время тишины каждый раз подарок. Тем более что муж вместе с половиной детей уехал накануне повидать своего сына и внука. Традиционную поездку отменять не стали, хотя в тех местах и очень не спокойно сегодня.
У Саши и Лили это второй брак. Своих детей двое: у Саши – сын (38 лет) от первого брака, у Лили – дочь (28 лет). «Не своих» уже пошел третий десяток (они из тех, для кого чужих детей не существует).
Консьержка нам приветливо улыбается. К частым гостям шумного семейства уже привыкла. После долгих мытарств и борьбы с вездесущей бюрократией Саша и Лиля десять лет назад въехали в только что сдавшийся дом на «краю географии». Киевская мэрия выделила семье четыре квартиры. Поверьте, это не много.
Поначалу соседи недоумевали: когда же на первом этаже их дома откроется магазин. Они ведь еще не знали: чтобы прокормить 10 детей, нужно делать серьезные закупки – упаковками, коробками, мешками.
Саша и Лиля вместе с дочерью переехали в Киев из Мариуполя в конце 90-х. Очень уж хотелось им приблизиться на шаг к своей мечте, поэтому и согласились на работу в частной христианской школе в столице. Позади осталась прежняя жизнь: Саша был пастором в церкви, Лиля преподавала русский в престижной школе. Вскоре стало понятно, что все обещания – пустые слова. Толком ни зарплаты, ни жилья, а со временем и работы не было. Но всегда с ними была способность, словно магнитом, притягивать к себе детей. Где бы ни появлялись Саша и Лиля, дети висели на них гроздьями. Лиля, наливая кофе, вспоминает, что и на первое свидание ее будущий муж пришел не один, а в компании семерых детей. Смеется, видимо тогда уже ей был дан знак свыше.
Наш задушевный разговор за чашкой утреннего кофе несколько раз прерывали телефонные звонки: традиционно беспокоили работники соцслужб и Саша сообщил, что Мариуполь встретил его с ребятами хорошо. Эти отвлечения все же не помешали нам немного окунуться в жизнь дома семейного типа, познакомиться с его обитателями и попытаться понять секрет их счастья.
Далее Лилин рассказ о своем житие-бытие. Честно. Почти без купюр.
Путь к Мечте
У нас была Мечта, чтобы появился дом семейного типа, чего в Украине не было на то время. Это был 1999 год. А началось все еще в Мариуполе, когда к нам прибилась девочка. У нее была мама, но она бродила по улицам. Мы забирали ее к себе на выходные, она была ровесницей моей Юли. Постепенно появилась эта идея, что таким образом можно помочь подобным деткам.
После христианской школы я работала в реабилитационном центре для детей, где стабильно платили. Думала: зачем мне брать детей, если в центре такие же дети, я и так с ними постоянно. Но внезапно директор нас выгнал, очень жестоко поступил.
А усыновление или опеку над детьми надо официально оформлять, никто не хочет это делать, потому что никто и никогда так не делал. Для того чтобы взять ребенка, у тебя должна быть киевская прописка, работа, куча разрешений от всяких инстанций, начиная с пожарников и санстанции, заканчивая наркологом. Глупые справки, которые нормальный человек по-честному взять не может.
Руки опускались. Но несмотря на все слезы, на эти «всё, сдаемся, ничего не получается», мы с Сашей все равно двигались в этом направлении. Работали в детском доме, занимались уличными детками, кормили, служили им, поддерживали, к себе забирали. На Левобережке у детей была «нычка». Они там жили, а мы залезали к ним. Вход часто заваривали, чтобы они не могли выбраться, мы их вытаскивали оттуда. Сегодня встречаешься с ними, а у них уже свои дети, некоторые усыновленные. Мои девчонки – Тоня, Вика – сейчас уже имеют свои семьи. Они мне говорят: «Мы будем, как и вы, брать на воспитание. Правда, вы – сумасшедшие, вы брали много, мы так не будем».
Сейчас это совсем другой сценарий. 10 детей – это 10 совершенно разных характеров (в доме семейного типа одновременно на попечении 10 детей – прим. авт.). Очень хорошо, что я успела окончить институт, ходила на множество спецкурсов. Я просто слушала и внимала, думая, как вытащить ребенка, как достучаться до него. Социальных служб очень много, но по факту помочь можем только мы. Мы сами. А если бы у нас не было за спиной всего этого опыта, всех разочарований, если бы мы не видели этого ужаса – мы бы не были готовы.
Часто журналисты у нас спрашивают, почему мы начали это дело. Каждый раз вспоминаю начало 2000-х, когда я просто спотыкалась об этих детей. Было время, когда их не было на улицах, а потом от них просто кишело. Я забирала свою Юлю с учебы, мы шли через подземный переход и постоянно их видели. А многие люди говорят, что они этого не замечали.
Двери перед нами закрывались, царил кошмар, мы только просили, чтобы за нас молились. Нас везде отфутболивали, везде выставляли какие-то 20 пунктов нереальных требований. К примеру, как-то спросили, кем я работала. Говорю: учителем. Ответ: мы вам не дадим детей. Почему? Вы их замучаете, вы хотите реализоваться за счет детей, а нам нужна нормальная семья. И такое случалось. А еще как-то в департаменте нам ответили, что не допустят до работы никого из верующих. А потом на тренингах по работе с детьми сидели только верующие. Эта же чиновница, которая сперва нам во всем мешала, переписывала документы и распоряжения нам во благо.
Сквозь закрытые двери и души
С этими детьми все происходит по-особенному. Если приходит ребенок, у которого никогда не было ни своего места, ни своей кровати – нужно закрепить это за ним, показать ему, что бывает свое место и вещи. Кроме того, редко кто соглашается брать ребенка в 14–15 лет, но нас не спрашивают, это наша работа. Дают – и все. По документам мы можем отказаться от того или иного ребенка, но сами по себе не можем этого сделать.
Для них слова «мама» и «папа» – это просто как названия. Они ничего в них не вкладывают. Предательства, через которые мы проходим, это показывают. Дети уважают нас, но по-своему.
Я сама раньше не замечала разницы с обычными мамами. Сколько раз за день они обнимают ребенка, говорят, что любят, как выгуливают своих чад... А у них этого не было. Тебе всегда кажется, что ты недолюбил, недоделал что-то. Но это все равно неизмеримо больше, чем получили те дети, которые ходили параллельно.
У них в глазах мы – предательницы. Все матери. Потому что их мать когда-то отказалась от них. Как-то нам привезли нового мальчика, ему было совсем тяжело. Спустя несколько дней я присела возле него и попросила: «Разреши мне побыть твоей мамой». Как бы они потом ни тянулись к своим настоящим родителям, но на этот период я для них «мама».
Мне говорила одна девочка, что не могла терпеть даму в шляпке, которая спускалась в лифте. Ее это раздражало, она ее ненавидела заочно, потому что ее били, насиловали, в то время как другие могли просто ходить в шляпке. Если спросить, почему ребенок был таким жестоким, он не сможет ответить. Просто нужно проживать с ним каждый день и не мучиться вопросом, когда произойдет перемена. Произойдет, просто у каждого по-разному, но обязательно произойдет.
У меня был воспитанник Валера, выброшенный матерью, его нашли только на седьмые сутки в подъезде. Отдали в детдом, там его хотели продать за границу, потому что хорошие дети уходят за хорошую сумму. Мы его забрали, когда ему было 5 лет. У подобных детей очень сложный процесс вхождения. Они жестоки, а почему им не быть такими?
Наш Валера был в запущенном состоянии. Когда воспитательницы приходят и уходят, когда ребенок сам себя кормит – это не формирует его должным образом. И мозг нормального ребенка отличается от того, кто был без материнской опеки. У него в мозгу как будто черные провалы, потому лучше брать детей до пяти лет, их легче восстановить.
В сентябре мы наняли независимого психолога. Специалист протестировала ребенка и сказала: мамочка, он никогда не будет готов к школе, у него ничего не получится. Прошло 9 месяцев. Мы откормили детей (Валера поступил вместе еще с одним мальчиком – прим. авт.), переодели, постоянно их обнимали, укладывали, поднимали и держали их как можно ближе к себе. В апреле я пошла в школу, где учатся все наши воспитанники. Это единственная школа, где нас никто не гнобит. Повела я однолеток в школу, у одного был ноль хоть с какими-то прогнозами, а у Валеры ноль и никаких перспектив, вообще ужас. Проходят они тесты. Дети нормально себя ведут, общаются, реагируют на все – это не те нули, которыми они были. Смотрю ведомость: лучший результат поступающие выдали 10,5 баллов, а у моих – по 8,5. Замечу, что их не вытягивали специально. Они просто барахтались тут 9 месяцев вместе с нами и все.
***
Как это происходит на деле, мы наблюдали во время первого визита в этот гостеприимный дом. Тогда один из «новеньких» мальчиков застенчиво стоял в стороне, не решаясь присоединиться к шумной компании, сидевшей за накрытым столом. Лиля с Сашей общались с неизвестными для него людьми. Мальчик робко попытался проскочить, но его поймала уверенная рука «мамы». Лиля притянула его к себе, взъерошила волосы и обняла. Обходя дальше стол, ребенок попал в объятия Саши, который защекотал его усами и наговорил на ухо всяких хорошестей. Мальчишка, с трудом скрывая бурную радость, так и курсировал между своими «родителями», собирая нежности.
Уроки не по учебнику
Мы уезжали в феврале в Крым, в санаторий, где традиционно встречаем весну. Еще ничего по телевизору не говорили про аннексию и волнения, но мы уже все видели, не могли поверить, что это происходит на самом деле. Все только началось, а мы уже взяли билеты, чтобы, как и каждый год поехать в Партенит. Я испугалась. Мы решили сдавать билеты, детьми нельзя было рисковать...
В среду у нас был поезд, а во вторник Саша раздал детям чемоданы. И мы все же поехали, потому что должны показывать детям пример, учить, как преодолевать трудности. Тогда мы были в вагоне одни, дети радовались и занимали любимые места. Единственное новшество – таможня, которая глубоко внутри раздражала, но сами таможенники были лояльными. Ночью нас разбудили, попросив показать документы и попутно извинившись за неудобства. Доехали до Симферополя, вышли – а там российские флаги. Это было дико. Везде стояли дружинники и осматривали каждого, смотрели, кто с чем приехал. Вот тогда я и услышала, что следующий на очереди – Восток.
Зимой рядом с домом у нас стояли блокпосты Самообороны. Холодно, мороз, люди мерзли. Каждый день я водила туда детей. Мы носили защитникам чай, бутерброды, помогали им, чем могли. Тоже было важно показать детям, как нужно поступать, чтобы они в дальнейшем не стояли в стороне.
Утренний кофе
Первые три года мне было очень тяжело. Я задавала себе вопрос, зачем я это делаю. Ревела часто. Все живут как люди, все 3,5 млн жителей Киева. И какие-то ненормальные внезапно приезжают из Кременчуга, из Мариуполя, из Донецкой области, берут этих детей и тянут их всю жизнь. Всегда на курсах мы видели, что не было ни одного волонтера из Киева.
Было время, когда я очень похудела, сильно переживала и уставала. Мы долго жили втроем с дочкой, и я привыкла готовить мало. Я банально разучилась рассчитывать порции, продумывать меню и т.д. Еды не хватало, все съедали дети, а мне даже облизать было нечего – они все подчищали. И пока я всех накормлю, мне ничего не останется.
Дверей нет, закрыться не могу, меня дети и из туалета достают. Тогда я стала приходить на кухню в шесть утра, когда все еще спали. Делала себе кофе. И вот эти ранние полчаса пью кофе, ни о чем не думая, у меня такая отключка и подпитка была.
Как-то мне в руки попали документы американцев на усыновление ребенка-иностранца. Они проходят серьезный курс «молодого бойца». На одной из страниц анкеты увидела вопрос: «Как вы справляетесь со своими стрессами?» Я тогда села за стол и начала для себя прописывать пункты отдыха. Первый способ, самый любимый и эффективный, но к которому я уже несколько лет не прибегала, просто идти в парикмахерскую и делать укладку феном. Еще вариант – куда-нибудь попутешествовать. Но когда мы взяли детей, то потеряли возможность на кого-то их сбросить, нас заменить никто не сможет. Моменты выходного или спокойной ночи – это не для нас.
У меня есть заветная мечта – куда-то уединиться с мужем, приготовить что-то вкусное и кормить его со своих рук. Я не знаю, когда это будет, но это меня сильно вдохновляет.
Особые «флюиды» веры
Очень часто я из последних сил переставляю ноги, дети меня присаживают подлостью, но для них это ничего не значит. Их ничего не тревожит, иногда у них нет милосердия или совести. Но я молю Бога, чтобы это у них восстановилось.
Мне психиатры говорят: не верь в теорию генов. На ребенка влияет то, куда он помещен. А потому семьи верующих и неверующих отличаются. Те, кто оказывался в семье верующих, обрастали какими-то «флюидами». Мне неверующий психиатр говорил, что «что-то у вас такое летает, что все меняет, так что делайте все так же дальше, я это объяснить не могу; просто продолжайте быть верующими, теории генов не существует».
У нас и ВИЧ-инфицированные дети есть, они родились такими из-за родителей-наркоманов. В наличии у них торможение, неуспевание, все заморожено, как будто заспиртовано. И когда мы проходим медкомиссию, то специалисты видят детей и лихорадочно ищут причину таких проблем. Когда дети выходят из кабинетов, то я спрашиваю, что ожидает ребенка и что я должна делать. И вот эти неверующие врачи задумываются и говорят – организм способен это все перебороть, нужно только верить и ждать.
Прививая веру
В целом, когда говоришь детям, что нужно верить – у них восстает все естество. Мы их просто сажаем в машину, возим с собой в церковь. Когда мы сидим с ними на служении, многие демонстративно засыпают, мы их фотографируем и показываем, как это выглядит со стороны. Мы все равно стараемся брать их с собой, ходим в церковь «Благая весть», потому что там есть служения для разных возрастов, что нам и нужно. Там доверительная атмосфера, они слушают, смотрят. В церкви другие люди повторяют то же самое, что и я говорю, – это срабатывает. Бывает, что дети после ухода из нашей семьи не ходят в церковь, но когда затевают свои семьи, рассказывают мне, что молитвы спасают.
Наше дело просто вкладывать и показывать детям, как можно жить по-другому. Жить просто, не корить себя, что мы не такие верующие, как это подобает. Бывает, что и мы срываемся – тут можно так каждый день переживать, дети специально провоцируют, каждый по-своему. В школе тебя ругают поначалу, в поликлинике кричат, как можно было довести ребенка до такого состояния, когда в ушах нет барабанных перепонок, зубы выросли в три ряда и т.д. Никто ничего не слышит. Я на все амбулаторные карты наклеила наши визитки, чтобы хоть видели, кто мы такие. Или задают такие вопросы, что неудобно. Как я могу сказать, что при ребенке разорвали его мать? Это вообще трогать нельзя, а как реабилитировать такого малыша?
У нас есть одна традиция. В 7:00 дети встают, к 7:30 все сползаются в нашу молитвенную комнату, и мы просто молимся вместе. Это комната, через которую нужно пройти к туалету и кухне, потому все присоединяются, не могут обойти нас. В другой раз дети удивляют, когда приходят с Библиями и начинают трактовать разные моменты Писания. Это классно, это нам нравится, мы их хвалим, а потому они будут читать дальше, чтобы их еще раз похвалили. Не скажу, что все гладко, иной раз хочется сорваться, но нельзя. И потом мы находим новые силы, чтобы двигаться дальше.
Ради чего живу
Меня спрашивают, в чем секрет успешной работы с детьми. Может, потому, что это наше предназначение? Я заметила, что это просто появилось в определенный момент. Может, я для этого и пришла в этот мир. У меня мама все время говорила: никогда чужой ребенок не станет своим, никогда ты его не полюбишь. И так мне говорили многие. Но в какой-то момент просто приходит восстановление, попадаются эти спасательные круги от жизни, когда ты барахтаешься, а тебе дают новые силы, и ты плывешь дальше.
Я в принципе счастлива. Я не жалею, что шла к своей мечте таким путем. Если быть откровенной – есть такие моменты, когда я жалею о своем выборе, особенно когда мама начинает меня жалеть. А если глянуть на ситуацию в целом, то да, я счастлива. Это то единственное, что я могу делать. И это то, ради чего я здесь, ради чего живу. И потому, когда меня спросят, кем я работаю, я отвечу – мамой.
***
К концу нашего разговора на кухню потихоньку сползаются дети. Выспанные, умиротворенные, в меру любопытные. Однажды в их жизни появились Саша и Лиля. Параллельные миры пересеклись. Теперь нужно просто дождаться перемен. У каждого в свое время.
Ирина Матвиенко и Татьяна Мухоморова
