«“Традиционность” заключается в госбезопасности…», – редактор интернет-издания "Портал-Credo.Ru" Александр СОЛДАТОВ о свободе слова и совести в условиях «приставного благочестия» в России

Мы встретились в стенах Украинского католического университета во Львове, где сейчас Александр Солдатов преподает спецкурс на тему современного альтернативного православия в России. Альтернативное православие как церковная традиция и одновременно оппозиция официозу Российской Православной Церкви является предметом не только его научного интереса, но и реальностью христианина, а также - ежедневным дедлайном журналиста. Александр открыто поделился с нами особенностями профессиональной журналистики о религии в России, очертил рамки «традиционности» религий для федеративного госаппарата и поведал историю об обвинении в экстремизме собственного проекта религиозного СМИ - "Портал-Credo.Ru".

Для начала семантический вопрос: как правильно сказать на русском языке: «религийная» журналистика или «религиозная»? Почему-то у меня второй вариант вызывает противоречивые чувства.

Лучше вообще сказать «журналистика о религии», потому что сама журналистика несет в себе светский компонент, поэтому прилагательное «религиозный» лучше не употреблять по отношению к профессиональной журналистике. Наш «Портал-Credo.Ru» мы не называем религиозным, а независимым информационно-аналитическим изданием о религии.

Как появилась идея создания вашего проекта «Портал-Credo.Ru»?

Мы вышли на просторы интернет-журналистики в 2002 году. В этом проекте я решил собрать все лучшее из опыта, полученного в других изданиях. Сверхидея состояла в том, что нужно подавать информацию о религиозной жизни, анализировать ее без какой-либо пропаганды, надо было поднять религиозную тему, которая оставалась в послесоветское время маргинальной, на достойный профессиональный уровень. Я хотел, чтобы эта тема обрела права гражданства, поэтому мы работали по главным законам профессиональной журналистики: отделение факта от комментария, представление двух и более точек зрения, оперативность, объективность, наличие хороших экспертных мнений по разным вопросам. Этих принципов не хватало в публикациях о религии, как в светских, так и в конфессиональных СМИ. Конфессиональные ресурсы занимались открытой пропагандой, они категорически отвергали отделение факта от комментария.

Каково это – быть религиозным журналистом в России?

До поры, до времени это было относительно безопасно, потому что религиозная журналистика считалась маргинальной, на нее мало обращали внимания. Так было, по крайней мере, в 90-х годах. А примерно с 2002-2003 года, с приходом авторитарного режима и с его усилением, религиозная тема стала рассматриваться как идеологически значимая. Считается, что показателем смены государственной политики, стала ликвидация телеканала «НТВ» в 2003 году, общедоступного СМИ, которое никак не зависело от Кремля. Спустя два года ликвидировали газету «Московские новости», в которой я тогда работал, после чего перешел в журнал «Огонек». Кроме собственных проектов¸ мне все-таки удавалось сохранять свое присутствие в так называемой большой журналистике. Но и «Огонек» закрыли в 2009 году, примерно по той же причине, что и предыдущее СМИ – он отстаивал слишком самостоятельную точку зрения, позволял себе много писать о коррупции. Интересно, что издание ликвидировали, но потом через несколько месяцев вновь открыли под крышей издательского дома «Коммерсантъ», который более-менее контролируется властью.

Сейчас ситуация со свободой слова в среде журналистики о религии усугубилась пуще прежнего?

Да, сейчас религиозная тема, к сожалению, стала чуть ли не самой опасной, по крайней мере точно опаснее, чем экономические темы. Власть в какой-то момент решила искать опасности экстремистского характера именно в сфере религии. Теперь в России принято считать, что знаком качества религиозной группы является ее традиционность. Даже в преамбуле Закона о свободе совести оговаривается существование четырех традиционных религий, причем православие там рассматривается отдельно от христианства. В законе написано, что за православием признается государствообразующий статус и особый вклад в формирование культуры России, а христианство «уважается». То есть традиционными считаются православие (как отдельная религия), христианство, ислам и иудаизм, можно еще добавить буддизм, но этой веры нет в преамбуле закона. Сейчас чиновники говорят обычно так: мы уважаем православие, ислам, иудаизм и буддизм.

Российская власть разделяет православие и христианство на правах «традиционности» по признаку их полезности в истории укрепления этого государства?

Все-таки христианство слилось как-то постепенно в официальное риторике с православием, а связь христианства с католиками и протестантами рассматривается как нетрадиционная для России. Католикам отгорожена некая этническая ниша, но их попытки работать на русском культурном поле, скажем, возрождать Католическую Церковь восточного обряда – Русскую Греко-Католическую Церковь – жестко пресекаются. Это считается уже нетрадиционной формой религиозности. Или, например, альтернативные церкви – они хоть и принадлежат к православной традиции, но вне закона, потому что «традиционность» определяется отношением к власти – это единственный индикатор. Обряд, богослужение, язык, бытовой уклад, нормы поведения, заповеди, этика вовсе не влияют на признание тебя «традиционным», если ты не приемлешь эту власть и не являешься ей полезным. Поэтому и среди мусульман есть как традиционные, так и нетрадиционные. Хотя те, кого власть называет «нетрадиционными», чаще более традиционные, чем остальные. Например, «традиционные» российские мусульмане говорят: «Вы знаете, у нас в России всегда было принято употреблять легкий алкоголь, у нас есть свои национальные алкогольные напитки среди татар». Но ведь всем известно, что Коран категорически запрещает прикасаться к алкоголю в любом виде. Поэтому салафиты, чистые мусульмане, несмотря на то, что они татары, не употребляют алкоголя вообще, и для власти они - автоматически «нетрадиционные», потому что в таком поведении чиновники видят влияние строгих арабов. Для так называемого «татарского ислама» свойственен определенный микс русской души и какой-то домусульманской татарской традиции - с исламом. «Традиционность» заключается в госбезопасности, что эта религиозная организация считается полезной для укрепления власти. Если организация в той же традиции не укрепляет власть, в чем-то ей не лояльна, призывает слушаться Бога больше, чем земного начальника, то она уж точно «нетрадиционная».

Наблюдая за развитием этого критерия, я пришел к выводу, что Россия сейчас строит свою политику даже не в форме микса старого советского атеизма и государственного дореволюционного православия, а это тот же старый, добрый советский атеизм в чистом виде, в котором нет ничего религиозного, но присутствуют отдельные лозунги, что кому-то может показаться связанными с православием. Православие полезно государству в той степени, в которой оно укрепляет державность, обороноспособность, убеждает молодых людей отдавать жизнь родине. Что-либо иное считается враждебным, опасным, сектантским и так далее.

Как много ответвлений альтернативного православия в России сегодня?

По мере роста ответвлений мы пришли к так называемой горизонтальной экклесиологии и считаем, что если две, три, пять, десять юрисдикций не отличаются друг от друга по догматическим вопросам, то они не являются расколом по отношению друг к другу, но составляют единое целое, не имея единого центра. У нас центр размыт по разным синодам, которые могут признавать или не признавать друг друга, но в принципе мы видим это целостной совокупностью Истинно-Православной Церкви. Тут я говорю не о юридическом лице, а о церковно-историческом понятии. В наше поле зрения входит Российская Православная Автономная Церковь (РПАЦ), которая имеет два центра, независимых друг от друга, просто Российская Православная Церковь (РПЦ), один из синодов которой вступил в каноническое общение с одним из центров РПАЦ в прошлом году, сюда же относится Русская Истинно-Православная Церковь (РИПЦ), которую возглавляет архиепископ Тихон (Пасечник), большинство ветвей Русской Православной Церкви заграницей (РПЦЗ), которые не подписали акт о каноническом общении с Московской патриархией 17 мая 2007 года и постепенно образовали несколько юрисдикций, ничем не отличающихся друг от друга по вопросам веры и догматики. Вопрос о том, кто из них имел каноническое право организовывать свои синоды, а кто не имел, - настолько второстепенный и не имеет значения для спасения, что мы не считаем нужным как-то акцентировать внимание на этих вопросах. В конце концов, земная история Церкви знает разные формы организации: была доконстантиновая эпоха, было государственное православие, которое тоже в свое время прекратилось и т. д. Поэтому мы не считаем, что в нынешнюю эпоху Церковь должна быть организована по вертикальному принципу, по какому она существовала во времена империй. Множество юрисдикций не означает множество разных вер, это просто особенность такого исторического периода, в котором пока нет условий для организации единого центра.

Мы проводили параллель с тем, как это было в катакомбные времена, начиная с 1930-х годов, там было очень много веток с техническими названиями, но они просто не могли собраться вместе, чтобы выбрать какой-то центральный орган, потому что были гонения. Отчасти, сейчас в России возобновляются эти гонения, поэтому мы не можем собраться вместе, поскольку еще и находимся в разных странах, даже по разные стороны линии фронта.

Но все-таки может ли такая альтернативная православная церковная оппозиция единолично выступить против «гундяевщины» и «бюро по вопросам религии»? Не считаете ли Вы, что такая подходящая для современного мира горизонтальная модель взаимодействия этих ответвлений в результате не приводит к сообщенной борьбе против нравов и правил, которые навязываются «традиционной Церковью», посягая на свободу альтернативы? Возможно, если бы существовал какой-то информационный фронт со стороны церковной оппозиции России, можно было бы противостоять официальной православной номенклатуре.

Этот вопрос больше касается самих епископов: почему они не могут договориться, хорошо это или плохо. Понимаете, в этом есть свои плюсы и минусы, и неизвестно, что перевешивает. Вот скажем, в первые годы после революции 1917 года, когда советская власть начала оказывать колосальное давление на патриарха Тихона, среди многих иерархов-новомучеников возникло большое сомнение в том, стоило ли на Соборе 1917 года возрождать патриаршество, потому что гонители получили очень удобный канал для шантажа, выкручивания рук Церкви. Если бы церковная власть была децентрализована, тогда было бы труднее подчинять себе предводителей, гонители бы попросту не знали, за какую нить нужно потянуть.

В нашем нашумевшем фильме «Приставное благочестие» часто можно видеть митрополита Феодора (Гинеевского), предстоятеля РПАЦ в Суздале. И к нему, как заметному представителю РПАЦ, часто приезжают ходоки от разных юрисдикций с предложениями созвать совещание, придумать координационный орган по борьбе с этим «приставным благочестием». На что он советует посмотреть на гонения, которые усиливаются, взглянуть на храмы в Суздале, которые отобрали до единого - они служат сейчас в домашних условиях. Если нам собраться всем вместе, создать единый синод, то за нас возьмутся с удесятеренной силой. Сейчас мы кажемся микроскопическими для власти, разбросанными, поэтому чиновники нас не воспринимают всерьез, к тому же с нами очень хлопотно работать через такое большое количество разбросанных общин. С его точки зрения, раздробленность организационная – это некий способ защиты от гонения. Можно соглашаться или нет с таким мнением, но оно имеет свою логику, потому что на практике так и есть: пока альтернативных православных церквей множество в России, то власть находится в некой растерянности, она наносит какие-то случайные удары, но не охватывает весь комплекс.

Информационный же фронт зависит не столько от иерархов, сколько от журналистов. Если одно издание будет эффективно работать, то оно сможет нанести больший урон «бюро» (как Вы его назвали), чем множество епископов, которые не всегда могут профессионально владеть инструментами информационной войны. Задача епископов больше связана с их собственной паствой и с их служением внутри своих церковных общин, а не на светских площадках информационных войн. Это скорее призыв к нам, журналистам, более эффективно работать в этом направлении.

Выступают ли вообще представители альтернативных церквей в России публично? И насколько эта информация доступна обыденному среднестатистическому гражданину России?

Степень доступности такого рода информации обратно пропорциональна степени либеральности правящего режима. До тех пор, пока рамки свободы совести и свободы слова были относительно широкими, голос альтернативных иерархов звучал часто. Их приглашали на ток-шоу, на телевидение, в них видели определенную экзотику, изюминку, которая могла бы оживить дискуссию. Были яркие ораторы и публицисты среди этих общин - такие, как о. Михаил Ардов, о. Яков Кротов, епископ Григорий (Лурье), митр. Рафаил (Мотовилов). Но эта сфера свободы слова в России постепенно сужалась до тех пор, пока телевидение совершенно не стало формой открытой пропаганды, где уже невозможна дискуссия в режиме ток-шоу, где нет прямых эфиров.

В 2007-2008 году нас еще приглашали на эфиры, но мы уже тогда договорились между собой ставить определенные условия: соглашаться на интервью только в том случае, если нам гарантируют, что будет прямой эфир. На тот момент уже был опыт, когда обрезали разговор чрезвычайно грубым образом, вытягивали фразы из контекста и выставляли нас в идиотском виде, как в недавно вышедшем фильме «Ряженые», который показали на канале «НТВ». Этот фильм выставил в дурном свете митрополита Рафаила, который пошел на предельную откровенность с журналистами, рассказав все о себе и своих епископах. А в конце концов этот разговор обрезали таким образом, что вышла нарезка на 30-40 секунд, обставленная нелепыми комментариями, которые совершенно исказили первоначальный смысл его слов. Митрополита просто высмеяли и поиздевались в совершенно атеистическом духе. Поэтому на нашем Портале размещена полная запись видео-интервью. Этот случай - еще одно доказательство тому, что давать интервью и выходить в современное российское информационное пространство просто нет смысла. Область свободы слова стиснута до минимальных рамок, практически нет площадок для дискуссий, остаются социальные сети, хотя и это не самый лучший выход.

Митрополит Сергий (Страгородский), основатель Московской патриархии, шутил в своем узком кругу, дескать в здании патриархии мы чувствуем себя, как куры в курятнике – знаем, что придет повар на следующее утро и выхватит очередную курицу, но кто именно будет этой курицей, мы не знаем. То же происходит в соцсетях: за совершенно одинаковые посты одного человека могут привлечь к уголовной ответственности, а другого нет. И по какому принципу делают этот выбор – совершенно непонятно. Почему-то, по большей части, это касается «В контакте». Российская власть считает, видимо, эту сеть своим детищем, поэтому очень ревностно относится к тому, что там происходит. Не существует алгоритма, по которому можно вычислить, кто будет следующей жертвой и кого можно уберечь. В связи с такой ситуацией в соцсетях очень велика самоцензура, люди высказываются, но предельно осторожно.

Что в большей мере повлияло на то, что ваш портал утратил свои позиции в России?

Это комплексная проблема. Финансирование портала пострадало через всестороннее давление на наших жертвователей со стороны власти. Тот период гонений, который был до прихода патриарха Кирилла (Гундяева), мы рассматриваем как «травоядный». Тогда нас немного запугивали, время от времени были DDos-атаки, но все-таки у нас был офис в центре Москвы, постоянный штат, нам в основном подтверждали аккредитацию на разные церковные мероприятия, давали интервью иерархи Московского патриархата в том числе. После прихода патриарха Кирилла произошел некий переворот. Приблизительно через год после его прихода мы фактически были лишены финансовой поддержки. Затем мы нашли новых жертвователей, но вскоре одного из них посадили под домашний арест, против другого начали информационную кампанию по обвинению в экстремизме. Словом, каждый раз, когда нас начинал кто-то поддерживать, на него сыпались разного рода репрессии. Будем считать это чистым совпадением, которое со временем переросло в закономерность.

Постепенно таким образом мы лишились офиса, финансовой поддержки, наши сотрудники были вынуждены искать другую оплачиваемую работу. Но когда, вопреки всем испытаниям, мы все-таки не закрылись, к нам решили применить более жесткие меры – наш фильм «Приставное благочестие» обвинили в экстремизме. Интересно, что в деле по этому фильму имеется семь экспертиз, из которых только в одной упомянуто об экстремизме. Суд принял во внимание только эту одну точку зрения, причем, что остальные три из шести экспертиз были сделаны по заказу ФСБ.

Потом еще 9 материалов нашего портала были признаны экстремистскими, и ряд провайдеров в России стали блокировать доступ к «Портал-Credo.Ru», руководствуясь тем, что якобы «по решению органов власти РФ доступ к этому ресурсу заблокирован», хотя такого решения нет на самом деле. Те 9 «экстремистских материалов» мы удалили, то есть нарушений нет. Но среди российских провайдеров царит такая атмосфера страха, что многие стараются просто лишний раз перестраховаться, блокируя те сайты, которые были хотя бы единожды в чем-то обвинены со стороны власти. Благо, что у нас есть зеркало «Credo.press», которое остается доступным.

В данный момент мы просто лишены большого творческого потенциала, поэтому нам гораздо труднее готовить эксклюзивные материалы, как это было раньше. Наше существование больше держится на азарте, упрямости и фанатизме, нежели на экономических предпосылках.

Поддерживали ли вас финансово со стороны альтернативных православных ответвлений?

Один из жертвователей, которого обвинили в экстремизме, как раз принадлежал к альтернативной Церкви.

Как российская власть определяет уровень экстремизма и что она имеет в виду под этим?

Дело в том, что нет в российском законодательстве четкой грани, что же считать экстремизмом. В юриспруденции каждая норма права должна иметь определенность, одно явление не должно быть смешано с другим. Но экстремизм описан в нашем законе так, что он не имеет никаких границ, а поэтому любой материал может попасть под эту статью. Зачастую люди узнают, что их деятельность признана экстремисткой, уже постфактум, человека могут даже не пригласить на заседания суда. Эта репрессивная дубина экстремизма совершенно непредсказуемо машет, являясь обычным инструментом политических репрессий, а не правовым механизмом. Если даже мы и хотим быть искренно лояльными к российской власти, выполнять все ее требования, этого не выйдет, потому что правила, которые якобы прописаны, произвольны. Игра, связанная с риском тюремных заключений, идет, а вот правила участникам не объявляют. Есть общее правило – «вы не должны заниматься экстремизмом», но никто не знает, что именно это означает. Да, в законе перечислены некоторые виды запрещенной деятельности, но дальше просторы обвинений раскрываются фразой типа «и прочие высказывания, имеющие своими последствиями возникновения неприязни, провозглашения той или иной социальной группы неполноценной» и так далее. Кстати, что такое «социальная группа», тоже никто не знает. Суды произвольно объявляют социальными группами всех.

Сейчас Вы persona non grata в России?

Формально - нет, но есть опасность преследований по обвинению в «экстремизме». Я не порвал с Россией, у меня остается московская прописка. В Украине я имею вид на жительство, поэтому большую часть времени провожу здесь.

Благодарю за беседу!

Александр Солдатов – религиовед, журналист, специалист по новейшей истории Церкви и альтернативного православия. Родился в Москве 1972 г., архивист ІІ категории, магистр филологии МГУ им. М. Ломоносова, кандидат богословья Православной семинарии преп. Иова в Мюнхене (Германия), докторант отделения религиоведения Института философии НАН Украины, член Украинской ассоциации религиоведов, главный редактор независимого интернет-издания о религии "Портал-Credo.Ru", религиозный обозреватель «Новой газеты» (Москва).

Подготовила Нина Полищук

"Християнин і світ", мая 2017