“Чудотворцы”

Один мой знакомый во времена горбачёвской „перестройки” попал с экскурсией в большой мужской монастырь. Времена были интересные. Церковь после юбилейного 1988 года оказалась в центре всеобщего внимания. Естественно, светская интеллигенция, устав от обыденности номенклатурного ханжества, с энтузиазмом принялась осваивать новое для неё культурное пространство. В каждой бабушке из приходского храма виделся народный мудрец, а чудо представлялось обыденным явлением в церковной жизни. Экскурсионная группа была, похоже, номенклатурной — её доверили встретить и провести по монастырю самому архимандриту. Он, естественно, постарался обстоятельно рассказать о насыщенной истории монастыря, о его святынях, об особенностях монастырского уклада. А под конец рассказа одна из наиболее экзальтированных слушательниц не выдержала и дрожащим голосом спросила: — Батюшка, скажите, а сейчас в вашем монастыре есть настоящие святые, чудотворцы? Наступила неловкая пауза. Помолчав минутку, архимандрит грустно обвел взором келии у монастырского двора и ответил: — Признаться, святых не встречал… И тут в его голосе зазвучал сарказм: — А чудотворцев хватает!.. Сарказм архимандрита понятен и близок всякому церковному человеку. Запросы, предъявляемые светским обществом к Церкви, часто не просто завышены. Они бывают абсурдны, противоречат миссии Церкви и навязывают церковной общине сугубо светские игры. Причём происходит это под благовидным предлогом более полного включения Церкви в современную жизнь для обеспечения её влияния на общество. Встреча Церкви и современного общества произошла при весьма непростых обстоятельствах. Возвышенный подвиг исповеднического служения, отмечавший св. Тихона и соловецких старцев, сменила унизительная эпоха приспособленчества. В официальной Церкви, пережившей горькую пору хрущевских реформ и непосредственно отразившегося на ней общественного застоя, так мало оставалось тогда места святости… В то же время духовные искания советского человека направлялись, как правило, совсем не в сторону православного наследия. „Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова, Николай Рерих, популярная востоковедческая литература, „Козацькому роду нема переводу” Александра Ильченко, переводы буддийских и индуистских текстов из „Библиотеки всемирной литературы”, осторожные эксперименты с „нетрадиционной медициной”, переходящие в откровенно оккультные сеансы, астрологические прогнозы — все это формировало чрезвычайно туманную атмосферу второй половины ХХ в., в которой православные ценности воспринимались лишь как упрощённая версия древней мудрости, вторичная по отношению к эзотерической литературе древнего Востока. Таким образом, в стране господствующего атеизма с деградировавшей коммунистической доктриной культура общественных элит определялась, по существу, идеологией „New Age”. Её основной чертой стало сугубо потребительское отношение к вере, к религии. „Пойти в церковь”, „поставить свечку” — наиболее ходовые понятия в этом типе религиозности, не предусматривающие ни участия в церковной молитве, ни тем более каких-либо изменений в повседневной жизни для приближения её к евангельскому идеалу. Причём часто посещение церкви и зажженные перед иконами свечи естественно уживались с обращением к гадалкам и экстрасенсам, которые и сами были не прочь использовать церковные свечи, ладан, иконы в качестве эзотерической атрибутики. Украинские телеканалы до сих пор переполнены рекламными клипами с грузными тётками и бородатыми мужиками, вещающими о порче, сглазе, привороте на фоне завешанных иконами стен с тяжеловесными свечами впереди. Как экономически невыгодно быть сегодня честным священником, правдиво вводящим неофита в сложный мир Церкви! Ведь приходится объяснять, что Церковь — лишь орудие спасения, но не его гарант. Что каждый из нас ежеминутно оказывается перед выбором, который сам обязан сделать. Что, искупленные Христовой жертвой, мы обязаны быть готовы к жертве за ближнего и страданиям, которые могут быть для нас очень болезненны. Что несчастья и болезни совсем не обязательно бывают наказанием за грехи, а могут стать уникальным шансом для нашего спасения. Что молчание Бога в ответ на нашу молитву может свидетельствовать о Его милосердии и Его даре нам, недостойным, пройти испытание пустыней, подобной сорокадневному посту Иисуса Христа. Что, в конце концов, отношения человека с Богом не имеют ничего общего с коммерческой сделкой, спасение же нашей души — всегда Божий дар, а не оплата наших благочестивых жестов. К тому же, эти слова ничего не будут значить, если их не сопровождает личный пример христианского благочестия самого священника. Попробуйте-ка представить себя на его месте. Учить мирян быть достаточно независимыми и не полагаться на автоматическое действие чужой молитвы, зная, что кого-то это оттолкнёт, кто-то неправильно примет урок, кто-то пойдёт в секту, где сумеют угодить его способу мышления, и наверняка многие найдут в других приходах батюшек, более терпимых к языческим предрассудкам. И уж во всяком случае честный священник потеряет гарантированный заработок от разного рода молебнов, освящений, других треб, которые сегодня составляют основную статью доходов приходского батюшки. Попытайтесь объяснить больному раком, что Церковь лишь просит Бога о его исцелении, но ничего не может обещать, и даже считает, что его страшная болезнь, возможно, Божий дар ко спасению души больного! Найдите в себе силу отказаться отслужить чин изгнания бесов из-за вашей духовной слабости и рекомендовать обратиться к другому, более опытному духовнику, а также непременно проконсультироваться у врача-психиатра. Естественно, каждый священник хотел бы выглядеть сильным и опытным, каждый хотел бы сохранить у прихожан веру в силу его молитвы. Но какой ценой? После появления фильма „Экзорцист” тема изгнания дьявола приобрела необычайную популярность не только на Западе, но и у нас, в бывшем советском блоке. Для монастыря или приходского храма чин изгнания дьявола стал несомненным средством привлечения толп отчаявшихся людей, часто психически нездоровых, с родственниками, готовыми на все ради исцеления больных, подозреваемых в одержимости. При этом большинство жаждущих исцеления не знало по крайней мере трёх вещей. Во-первых, молитвы на изгнание дьявола не являются чем-то исключительным в церковном обиходе. Каждый священник при крещении ребёнка или взрослого читает четыре запретительные молитвы, призванные защитить крещаемого от искушения диавольской силой. Во-вторых, церковная власть предупреждает священника, берущегося вступить в поединок с диаволом, о сложности этого поединка, требующего личной праведности жизни, постоянного упражнения в посте и молитве. „Сей же род изгоняется только молитвою и постом” (Мф. 17:21). Наконец, и это, возможно, самое главное: Церковь напоминает предостережение Иисуса Христа, переданное евангелистом: „Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И пришед, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идёт и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого” (Мф. 12:43—45). Изгнание злого духа посильно Церкви, представленной священнослужителем. Но исцеление даётся лишь тому, кто способен, освободившись от власти тьмы, предать себя Богу, защититься силой церковных таинств, ритмом повседневной праведной жизни. Священник, взявшийся за непосильный ему труд, может духовно погибнуть сам. Мне пришлось встретиться один раз с таким человеком, просившимся в епархию. До сих пор помню наигранно веселые манеры, тяжёлый взгляд, запах дешёвых сигарет и распутинскую внешность. В селе его боялись и сторонились, но по воскресеньям у церкви собирались десятки легковерных горожан, приехавших за исцелением. Глубоко символичный язык православного богослужения, стройный и совершенный церковный чин не дают простора для современных „чудотворцев”. Поэтому они больше любят внелитургические богослужения, называемые по-церковнославянски „требами”. Распространился даже популярный термин „требный батюшка”, т.е. священник, который живет требами и то ли совсем не служит уставных богослужений, то ли сводит их служение к минимуму. Нередко и уставное богослужение, даже сама Божественная Литургия, превращается в пролог к более выгодным, понятным и популярным частным богослужениям. Как тут не вспомнить выдающегося русского литургиста прошлого века: „Служение каких-либо треб после Литургии так противоречит духу нашего богослужения! После заупокойной Литургии… просьба о совершенно частной, моей собственной, моей личной панихиды, т.е. исковерканной заупокойной утрени, сведенной на 10-минутную требу, звучит опять-таки таким непониманием сущности евхаристического Жертвоприношения за упокоение душ усопших. Ещё, может быть, большим литургическим противоречием является вообще служение молебна после Литургии, молебна сегодняшнему святому. Это есть отрицание всего прекрасного архитектонического плана нашего богослужения” (архимандрит Киприан Керн „Литургия”, Париж, 1946). Оптимистические оценки нашей современной религиозности даются в основном милицией после Пасхи. Освящение куличей или, скажем, богоявленской воды, действительно, собирает многотысячные толпы у стен храмов. Но именно у стен. Основная масса людей, пришедших для того, чтобы на миг почувствовать на своем теле брызги воды с кропила, весьма смутно представляют себе смысл происходящего. Оживлённая толчея, в которой слышишь чаще всего: „И на нас, на нас брызните!”, „Освятите меня!”, а во время крестного хода „на Иордан” случается даже: „Освятите собачку!”, — похожа скорее на весёлый карнавал, чем на церковную молитву. К сожалению, это наиболее характерная картина современной украинской религиозности. Естественно, я говорю не о Галиции или Закарпатье, а о родном востоке Украины. Но подозреваю, что за внешним шармом западноукраинского традиционного благочестия скрываются свои непростые проблемы. Традиционализм вообще достаточно коварен для церковной жизни. Помнится, во время межцерковной беседы руководитель одной из неопротестантских организаций возмутился: — Заладили тоже: „Нетрадиционные религии, нетрадиционные религии”. А христианство в апостольские времена было традиционной религией?.. Вопрос действительно риторический. Относя Церковь к традиционным общественным институтам, отождествляя религиозную жизнь и этнографические особенности народного быта, патриотичные чиновники и политики невольно прибегают к потенциально разрушительному для церковного самосознания приёму. Церковь изначально враждебна бытовому консерватизму, фетишизации предметов народной культуры, идеям национальной исключительности. Попытки использовать её как политическую опору режима рано или поздно оканчивались плачевно. Вспомним драматическую историю Византии, крах идеи российского православного мессианства в 1917 году. Или, чтобы не ограничиваться православным миром, ближневосточные государства крестоносцев. Но ведь и сегодня не прекращаются попытки поставить Церковь на службу ограниченным задачам национальной самоидентификации. Хоругви и иконы с ликами „царя-страстотерпца” удивительным образом мирятся на суперпатриотических митингах в современной России с красными знамёнами богоборцев и неоязыческой фразеологией. Священнослужители не считают для себя зазорным участвовать в костюмированных собраниях последователей казаческой идеи или дворянства. Границы церковного и этнографического сознания размываются, как в народной интерпретации Рождества Иоанна Крестителя —„Ивана Купала”. Современные „чудотворцы” чувствуют себя в этой атмосфере словно рыба в воде. Один церковный деятель подарил мне журнал с портретом, подписанным: „Епископ имярек, генерал-хорунжий Украинского казачества, граф”. Вручение всевозможных церковных орденов превратилось уже в набившее оскому шоу, напоминающее пародию на советские брежневские времена. Освящается всё и вся. Знаю случаи освящения известными архиереями нового сорта водки. Что-то есть в этом трогательное и наивное. Да разве можно было ждать другого использования общественных институтов и новых возможностей Церкви от людей, ещё каких-то десять-одиннадцять лет назад помещавшихся в жёстких пределах невидимого гетто? Но идут годы, стремительно разрастается число церковных приходов, возводятся многочисленные храмы, а в них мы встречаем всё тех же „чудотворцев”, пытающихся скрыть свою духовную нищету за влиятельными знакомствами и туманными рассуждениями с амвона. Всем православным юрисдикциям Украины катастрофически не хватает одного — праведников. По-настоящему верующих людей, способных противостоять интеграционным процессам, защитить самостоятельность Церкви, её право на независимое и честное апостольское служение. Способных вести наш народ ко спасению, преодолевая искушения и обманы. А в этом главный корень и церковных размолвок, и просчётов в парировании политических вызовов времени, и слабеющего авторитета Церкви в обществе.
http://www.zerkalo-nedeli.com/nn/show/396/35000/