Два отклика на кончину Папы Иоанна Павла II
Он был поэтом, богословом, философом. Он защищал вдохновение и красоту тогда, когда «свободные художники» поставили на них крест, объявляя «смерть автора», «смерть письма» и множество других смертей. Он защищал разум тогда, когда современные мыслители почти единодушно разуверились в возможностях разума.
1. TOTUS TUUS1
Памяти Папы Иоанна Павла II
Первыми словами, с которыми новоизбранный Папа Иоанн Павел II обратился к народу (в Риме в 1978 году), было: «Не бойтесь!». Этот призыв, с которым в Св. Писании обращаются к людям ангелы и пророки (перед тем, как возвестить посещение Бога), остался главной темой его понтификата. Папа описывал современную цивилизацию как цивилизацию страха: как тюрьму из множества страхов, из вытесненной в подсознание паники, которая определяет поведение, состояние, высказывания современного человека. Выпрямиться, освободиться, ободриться, восстановить свое изначальное достоинство, достоинство любимого создания Божиего – в этом он видел действие евангельской вести, которую всеми силами возвещал в мире (и в последние годы – силами уже более чем человеческими, превозмогая собственное физическое страдание). «Показать миру Бога, ясного, как день», цитировал он своего любимого польского поэта. Показать Его как безмерную Любовь – в которой одной и есть спасение от запуганности и рабства. Как Истину, которая освобождает. Как бесконечно Новое, рядом с которым шумные новинки прогресса – дряхлая ветошь. В нем самом было это великое бесстрашие: перед лицом мнений и суждений, перед лицом многих принятых и как будто не подлежащих переосмыслению установлений, перед лицом требований «обновления» традиции любой ценой. Он не боялся того, что в мире считают унижением: просить прощения, выражать благодарность, служить другим и прощать. Он совершенно не боялся быть «учеником Христовым» (так он сам определял себя в последнем уточнении2).
Цивилизация страха и безнадежности, которая принимает форму всеобщего цинизма, – вот к какому миру он обращался, призывая современников осмелиться на надежду.
Его любили все, кому довелось его увидеть и услышать (а это миллионы на всех континентах), – и очень мало кто его послушал. Как-то в Ирландии (где мне случилось оказаться вскоре после его визита) мне рассказали, как толпы народа на коленях и со слезами слушали его слова о необходимости мира и прощения – и, едва он уехал, вновь начались террористические акции ИРА. Его предложения о решении самого разного рода конфликтов (не только политических и религиозных, но и старых споров веры и разума, церкви и свободного творчества) остались по большей части без ответа. «Лето благоприятное», «изменение лица земли», которое первый славянский Папа хотел возвестить, на нашей земле, как мы видим, не наступило. Во всяком случае, видимым для всех образом. Его вестник, его свидетель, Иоанн Павел II c годами все очевиднее нес на себе печать мученичества. Но «горе мне, если я не проповедую!», повторял он слова ап. Павла.
Последняя историческая книга Св. Писания – «Деяния апостолов» – книга открытая, незавершенная. Иоанн Павел II видел свою жизнь как продолжение этой книги, в самом прямом, самом неперетолковываемом смысле. Он чувствовал себя одним из них, очень, очень близко к самому Началу. Это его чувство было молитвенным и таинственным. Ничем другим нельзя объяснить ту любовь, которую он испытывал к каждому человеку, да и вообще ко всякой твари: это была любовь оттуда.
Он был поэтом, богословом, философом. Он защищал вдохновение и красоту тогда, когда «свободные художники» поставили на них крест, объявляя «смерть автора», «смерть письма» и множество других смертей. Он защищал разум тогда, когда современные мыслители почти единодушно разуверились в возможностях разума. Он говорил о культурном творчестве как о высшем осуществлении человека, тогда как сами «работники культуры» обнаружили в культуре и языке лишь «репрессивную структуру». «Будем все-таки надеяться, что красота спасет мир, как сказано у Достоевского!» – сказал он на прощание в одну из наших встреч.
Он любил русскую культуру и прекрасно знал ее. В его энцикликах встречаются цитаты из русских поэтов, романистов, мыслителей (Хомякова и Вл.Соловьева, о. Павла Флоренского, о. Сергия Булгакова, Вяч.Иванова). Его влекла православная традиция, с красотой и богатством которой он советовал знакомиться своей пастве (ряд энциклик посвящен этой теме и вершинная среди них – «Orientale Lumen», «Свет с Востока», восхищенное и тонкое описание некоторых самых фундаментальных свойств восточного христианства). Он брал уроки исихастской «умной молитвы». Он чтил византийские иконы и молился перед образом Казанской Божией Матери, иконы, по его словам, спасшей его жизнь после покушения: ее он передал Русской Церкви в минувшем году. Поскольку мне довелось видеть Папу молящимся перед этим образом, я могу утверждать, что он решил отдать самую драгоценную для него вещь. Как она была принята, не хочется вспоминать в такие высокие дни прощания. Как Россия ответила на его любовь и великодушие, горько и стыдно думать.
Я уже говорила, что у Иоанна Павла II был дар внушать надежду и ободрение всем, кто с ним встречался. Я знаю это по себе, поскольку мне четыре раза выпала честь участвовать в «Соловьевских встречах» – встречах в его покоях, беседах за обедом с небольшой группой гостей из Москвы (каждый раз среди них был С.С.Аверинцев) и французских исследователей Вл. Соловьева. С каждым он говорил о его деле, со мной – о поэзии.
Но самое сильное впечатление все-таки относится к другой встрече. В конце 1999 года издалека, на площади Св. Петра, я наблюдала «Тысячелетие калек» (ввиду конца второго тысячелетия каждое воскресение его последнего года было посвящено какому-то роду людей: мне пришлось увидеть «Тысячелетие полицейских всего мира» и «Тысячелетие калек»). Толпы изувеченных людей, физических и психических инвалидов, проходили перед Папой, получая его благословение. Папа сидел на своем кресле – и сам был уже сильно изувечен своим недугом. Калеки со всего света проходили перед великим калекой. И после того, как они получали благословение, они становились иными, они сияли радостью. Особенно меня поразило изменение лиц у группы умственно неполноценных детей, которые, казалось, ни на что просто не реагируют. В своем слове к этому Юбилею Иоанн Павел II сказал, что в этом образе, в образе калеки, человечество и подходит к порогу нового тысячелетия. При этом у него хватило силы хотя бы на краткое время вернуть им счастье. «Не бойтесь! Вас любят».
Мы узнаем из передач и сообщений, что таким же, возвышающим и просветляющим событием стала его кончина для множества людей на земле, в разных странах, христианских и нехристианских. «Я никогда не видела в Париже людей с такими лицами!» – сказала мне по телефону моя французская знакомая. Мне бесконечно горько, что мы оказались отрезаны от этого всемирного человеческого события: прощания с великой душой, посетившей наш мир, и благодарности ей – и Тому, кому она сказала: «целиком твоя».
Простите нас!
3 апреля 2005
2. В ДЕНЬ МИЛОСЕРДИЯ
В этом году православный и католический пасхальные календари расходятся, вероятно, самым значительным образом – на четыре недели. Иоанн Павел II скончался в канун первого воскресения по Пасхе – воскресения, посвященного в Римской Церкви Милосердию. По его почину этот день и был посвящен Милосердию. Милосердие Божие и призыв к человеческому взаимному прощению были главной темой всемирной проповеди Иоанна Павла II.
У нас же день его кончины был кануном Крестопоклонной Недели. В ту субботу евангельским чтением были стихи из последней главы от Иоанна, троекратное вопрошание апостола Петра о любви:
«Симон Ионин! любишь ли ты Меня? Петр опечалился, что в третий раз спросил его: любишь ли Меня? и сказал Ему: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих» (Ин. 21, 17).
Предстояние Кресту Христову было сердцевиной духовной, молитвенной жизни Папы; с памяти о вопрошаниях Петра он, по его собственным словам, начинал каждое утро своего долгого понтификата. Слушая в московском храме эти слова, звучавшие из алтаря (и последующие – о беспомощной старости: «и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь»), я подумала: «Вот и мы прощаемся с ним. Вот и нас посещает его память – если самому ему так и не довелось посетить Россию. Если никто не почтит здесь его память как должно. Есть вещи посильнее мнений и политических расчетов. “Симон Ионин! любишь ли ты Меня больше, нежели они?”»
Оба измерения этой даты слишком значительны, чтобы их не заметить. Сам Иоанн Павел II с его удивлявшей многих верой (пишущие о нем называли ее «анахроничной», «народной», «польской») был внимателен к таким знакам. Он умер, успев дать последнее пасхальное благословение своему народу – и в каком-то смысле присоединившись к поклонению Кресту Господню в его любимой русской земле.
Он в самом деле любил – его словами – «красоту русской души», которую находил в русском искусстве, литературе, мысли. Он проникновенно описывал глубину и красоту православной традиции в своих энцикликах. При нашей первой встрече (а их было четыре, каждый год с 1995-го по 1998-й) он сказал: «Я каждый день молюсь о России». Его молебным образом была Казанская русского письма (икона, присланная ему после покушения из Фатимского монастыря и, по его словам, спасшая ему жизнь) – принесенная им в дар Русской православной церкви в минувшем году. Чудесная возможность первой встречи после тысячелетнего разрыва нами упущена. Хотя – желанна ли была здесь такая встреча? Боюсь, что мы еще не привыкли думать о себе как о части мира, о части человечества. В таком случае изоляция и духовный железный занавес представляются предпочтительнее. Спасение на отдельно взятой территории... Стоит ли говорить, что такая надежда не только вопиюще некрасива, но и непрактична?
Долгий понтификат Иоанна Павла II еще будет осмысляться и оцениваться. Его едва ли не слишком блистательное, «звездное» начало – и последнее десятилетие, когда весь мир видел физическое мучение и угасание некогда «самого спортивного», «самого подвижного и открытого» из римских понтификов. Эти последние годы Папы, его страдальческое свидетельство верности призванию, для многих стали самой волнующей проповедью среди цивилизации, которая, как огня, боится старости, болезни, смерти. Боится страдания и бережется от сострадания. Цивилизации успеха, здоровья, бесконечно продлеваемой молодости, которая, словами нашего великого подвижника митрополита Сурожского Антония, «идет спиной к смерти и старости». «Откройте двери Христу! Не бойтесь!» – этими словами начал свое папское служение Иоанн Павел II , полный сил, надежд, идей, которые могли бы помочь зашедшей в «тупик прямого продолжения» истории. Старый и больной Иоанн Павел II показывал, что значит – держать эти двери открытыми и не бояться.
Пишущие о нем обыкновенно взвешивают его действия и инициативы на весах «консерватизма» и «прогрессивности». Вот в этом (в отношении традиционной семьи, контроля над рождаемостью, женского священства, целибата священников) он был консервативен, а в этом (в признании прав человека, в своей социальной мысли, в том, что персональное было для него выше сословного, национального и т. п.) – прогрессивен. Крайние прогрессисты находили его слишком консервативным, крайние консерваторы – слишком либеральным. Как если бы две эти характеристики – прогрессивный, консервативный – составляли последний суд о человеке, действующем в мире. Глубокие мотивы всех решений Иоанна Павла II – радикально христианские – мир не был склонен принимать всерьез. Трудно поверить, что политическое лицо, стоящее на верху огромной иерархии, может руководствоваться «неполитическими» интересами.
Что такое политика в общепринятом и уже не обсуждаемом смысле? Это баланс сил, баланс интересов, «социальный контракт» в лучшем случае, а в худшем – превентивное удерживание одного насилия угрозой другого. Но политика, «общее жительство» – не только в христианском, но и в античном, то есть изначальном, смысле, у Аристотеля, – имеет в виду совершенно другое: устроение общей жизни на основании взаимной «филии» (греческое слово, которое на русский переводят и как «дружба», и как «любовь»): того самого отношения, о котором Христос и спрашивал Петра. Не обладая бодростью Иоанна Павла II, я не надеюсь, что это изначальное значение «политического» будет вспомнено и ляжет в основу общей практики. Боюсь, мы надолго обречены на выбор между «худым миром» и «хорошей войной», на пресловутый «баланс интересов» (естественно, эгоистических и враждующих).
Возможно, до тех пор, пока со всей ясностью не будет показано, что хотя бы один общий интерес у нас есть – интерес выжить на земле. Чтобы верить в существование других общих интересов, не менее насущных, требуется уже другая антропология, чем та, на которой машинально основывается наша цивилизация.
Антропология Иоанна Павла II была чрезвычайно возвышенной. Человеческое существо представлялось ему достойным почтения и любви. В одном из его стихотворений Сын Божий говорит Отцу:
Я оставил Твой взор, полный беспредельного сияния,
Ради взора людей, в котором свечение пшеницы.
Самым полным образом замысел о человеке осуществляется в его творчестве – и особенно в творчестве красоты. Этому посвящено «Послание людям искусства», написанное Иоанном Павлом II в 2000 году.
Но что это, как не классический гуманизм? – спросит человек, знакомый с богословскими азами. Разве мы не знаем, что между гуманизмом и богословским образом человека – пропасть? Что гуманисты забыли главное, а именно – глубинную испорченность человека, первородный грех? Что мы живем в падшем мире, и это составляет фундаментальную ситуацию человека, conditio humana? Какие уж в падшем мире свобода, творчество, радость? Послушность, самопринуждение, плач о собственной мерзости – вот уместные формы здешнего благочестия.
Да, удивительным образом антигуманистическое христианство (вообще говоря, христианская мизантропия, часто весьма ядовитая) стало привычным и не обсуждаемым – в той же мере, что маккиавелиевская «политика».
По этому презрению к «человеческому» часто и узнают «истинно благочестивых» людей. Странный и привычный скандал. Можно быть уверенными, что Иоанн Павел II никак не забывал о «падшести мира» и о грехах человеческих, – он, переживший и нацистскую оккупацию Польши, и атеистический режим, он, в каждой стране посещавший в первую очередь места величайших бедствий, погребения тысяч людей, убитых тысячами других людей (и в России он хотел посетить такое место, остров Соловки).
И, тем не менее, он утверждал, что не с падения все начиналось – и не падением кончается. «В каждом человеке есть место для скинии Божией» – его слова. Дело же пастыря – приготовить это место, напомнить, что слову Господа о творении: «Хорошо весьма!» может ответить человеческое слово: «Хорошо нам с Тобой!» – и что наш разуверившийся в себе современник ничем не хуже тех, кто смог это слово сказать.
4 апреля 2005
1 «Целиком твой», девиз на гербе Иоанна Павла II.
2 В ответ на вопрос журналиста, каким образом он,nчеловек, мельчайшие подробности жизни которого публично оглашены, продолжает оставлять впечатление загадочности. «Нужно просто видеть во мне ученика Христова», ответил Папа.
Ольга СЄДАКОВА
