К примеру, Евангелическая церковь Германии еще с 2008 г. отмечает «Декаду Лютера», посвящая каждый год исследованиям и популяризации отдельного аспекта наследия великого реформатора. Имеют место подобные масштабные программы и среди европейских реформатских церквей. Общие черты этих и других многочисленных международных проектов, посвященных Реформации, – их многогранный и разноплановый характер, сочетание научных, просветительских и культурных мероприятий, широкий экуменический подход и отказ от критически-полемического дискурса. Зато наблюдаем стремление переосмыслить историю Реформации, по-новому посмотреть на ее влияние на развитие европейской цивилизации и культуры Нового времени, понять ее значение для Церкви и мира начала третьего тысячелетия.

Отечественные программы мероприятий значительно скромнее, однако это можно понять, учитывая непростую историю украинского евангельского протестантизма, размытость контуров его богословской самоидентичности и, в целом, небольшой процент сторонников евангельско-протестантских конфессий по сравнению с общей численностью населения страны. Кроме этого, абсолютное большинство украинских протестантов составляют верующие позднепротестантских конфессий, которые, в отличие от классических протестантских течений (лютеране, реформаты, англикане), только начинают осмысливать свою генетическую и богословскую связь с Реформацией. В устной традиции и богословских сочинениях баптистских и пятидесятнических авторов до сих пор встречаются утверждения о том, что эти христианские направления являются возрождением первоначального библейского христианства, а не сегментом реформационного протестантизма. Принимая во внимание эти факторы и приветствуя все инициативы по празднованию предстоящего юбилея европейской Реформации, все же стоит высказать несколько критических замечаний, к которым побуждает наблюдение за процессом подготовки празднования юбилея. Основная опасность, как представляется, заключается в тенденции к профанации, измельчению и упрощению содержания Реформации, что происходит несколькими путями.

Первый и основной из них – это инструментализация Реформации, то есть использование этого ключевого события в истории христианства ради прагматических целей. Юбилей Реформации как колоссального по влиянию явления социальной жизни, радикально изменившего весь общественный уклад Европы, безусловно, будет вызывать существенный интерес в научных кругах, пройдут многочисленные научные и просветительские мероприятия. Собственно празднование юбилея уже получило беспрецедентную государственную поддержку благодаря указу Президента «О праздновании в Украине 500-летия Реформации». При таких условиях будет возникать немало шансов использования кратковременного «окна возможностей» и доступа к научным, властным и общественным платформам для утилитарных целей – распространения узко-конфессиональных ценностей и идей, привлечения новых верующих, наращивания политического влияния, пропагандистского эффекта. Можем смело ожидать, что в течение следующего года под брендом «празднования Реформации» пройдут многочисленные мероприятия и осуществятся самые разнообразные как высокоинтеллектуальные, так и откровенно популистские проекты, значительная часть которых к собственно Реформации или истории мирового и отечественного протестантизма не будет иметь никакого отношения, а иногда может оказаться даже чуждой реформационным богословским императивам. Парадоксально, но именно неспособность католических церковных авторитетов отреагировать на возрождение веры в Германии и использование ими церкви для материальной наживы и наращивания политического влияния обусловили ситуацию общей враждебности к католицизму, на фоне которой протест Лютера оказался особенно актуальным.

Вторым путем профанации является примитивизация, упрощенчество смысла Реформации. Исследователям истории протестантизма хорошо известно, что Реформация была не целостным однородным движением, а пестрым, гетерогенным и многоуровневым явлением европейской истории позднего Средневековья. Ее ветви (лютеранская, реформатская, радикальная) отличались своими интеллектуальными источниками, социально-политическими контекстами, акцентами понимания основ христианской веры, герменевтическими методами, формами духовности и церковной жизни, что, в конце концов, вылилось в рост протестантского конфессионализма, а также лютеранско-реформатское противостояние и их совместное с римо-католиками преследование «религиозных энтузиастов» и других представителей радикального крыла Реформации. Интенсивный и иногда противоречивый богословский поиск реформационных лидеров отражал в себе богатство интеллектуальных процессов позднего Средневековья, свойственный этой эпохе доктринальный плюрализм и институционально-богословскую полицентричность. Признавая новаторский характер многих богословских прозрений Лютера, все же необходимо рассматривать их в контексте и с учетом богословских тенденций, форм благочестия и культурных метаморфоз Средневековья. Конечно, слова известного католического историка И. Лортца о том, что Лютер мог бы стать католическим святым, если бы лучше знал католическую теологию, скорее всего преувеличение, но игнорирование богословских истоков Реформации приводит к обедненному пониманию ее смысла.

Подробный разбор интеллектуальных источников реформационных проектов и их богословских программ показывает, что, хотя различные ветви Реформации и воспринимали себя как наследников общей евангельской традиции, их богословские, экклезиологические, а затем и социально-политические проекты имели существенные разногласия, давая основание говорить о ряде отдельных, хотя и взаимосвязанных локальных Реформаций. Современные же попытки превратить Реформацию в «товар массового спроса» упрощают ее сложную историю и многостороннее богословское наследие, примитивизируя их и сводя к стереотипному общему знаменателю борьбы с католическим «невежеством и вероотступничеством» и восстановления аутентичной раннехристианской веры. Таким образом, обедняется и измельчается богатое богословское наследие, рожденное интенсивным и противоречивым процессом интеллектуально-духовного поиска Реформации.

Профанация Реформации происходит также из-за гипертрофированной оценки влияния Реформации на европейскую цивилизацию и идеализации перспектив повторения опыта Реформации в современном украинском контексте. В частности, имеет место тенденция связывать с Реформацией все развитие западноевропейских народов Нового времени. Прогресс в областях образования, науки, экономики, государственности за последние 500 лет рассматривается в духе «Протестантской этики и духа капитализма» раннего М. Вебера, прежде всего как результат практической реализации богословских изобретений реформаторов и морального оправдания протестантизмом промышленного капитализма. Впрочем, как показывают многочисленные критики веберовской концепции истории европейской экономики (Р. Тоуни, К. Самуэльсон, Д. Макклоски), его теория страдает чрезмерными обобщениями. В частности, есть все основания утверждать, что практики современного капитализма и соответствующая трудовая этика существовали еще до Реформации и не должны рассматриваться как исключительно следствие зарождения протестантского аскетического идеала, кальвинистское отношение к этике капитализма более амбивалентно, чем считал Вебер, а протестантская бережливость не может выступать достаточной причиной накопления капитала, приведшего к капиталистическому экономическому прорыву.

Признавая огромное значение Реформации в рождении современной Европы, развитии образования, экономики, социальной этики, мы больше не можем рассматривать ее вслед за историком XIX века Дж. Фруде как «петли, на которых вращается вся современная история». Социально-экономический прогресс западной цивилизации в Новое время был связан с логикой ее предшествующего развития. Реформация выразила, оправдала и интенсифицировала социально-экономические интересы тех слоев европейского населения, которые стали носителями инновационного начала, но было бы большой исторической ошибкой сводить бурное развитие Европы исключительно к влиянию Реформации. Более того, склонность к сакрализации реформационных процессов иногда приводит к тому, что с поля зрения исчезают их «темные стороны», в которых отражен характер позднего Средневековья как эпохи, кроме всего прочего, и жестоких религиозных конфликтов и отсутствия культуры толерантности. В частности, конкурируя с Римско-Католической Церковью за статус истинной формы христианства, протестанты в XVI–XVII вв. тоже проводили многочисленные процессы против женщин, обвиненных в колдовстве, что привело к десяткам тысяч смертей, приобщались к антисемитским выступлениям, преследовали представителей анабаптистского крыла Реформации. Важно, чтобы празднование юбилея Реформации стало поводом для всестороннего научного исследования этого эпохального события и его исторического значения, а не к появлению агиографических пропагандистских памфлетов.

С избыточностью в оценке роли Реформации в исторических процессах Европы Нового времени связаны перегибы в ожиданиях повторения реформационного опыта в современных украинских общественных реалиях. Как историческое событие на грани позднего Средневековья и Нового времени, Реформация выразила в себе религиозные, социальные и политико-экономические противоречия своего времени, сложной эпохи формирования европейских наций и национальных государств, перехода от традиционного к индустриальному обществу и культуры Модерна, духовно-мировоззренческого кризиса средневекового католицизма, острых конфликтов между основными социально-профессиональными группами, в частности, антифеодальных крестьянских движений. Прежде всего, богословская форма выражения социально-экономических противоречий и ожиданий связана с чрезвычайно высокой степенью религиозности тогдашнего общества, в котором религиозная принадлежность определялась скорее местом рождения, чем личным выбором человека, а также доминирующим положением, которое теология занимала среди всех форм знания. Наш постмодернистский мир представляет собой совсем другую социальную реальность, где религия, несмотря на постсекулярное «великое возвращение», уже не является единственным и доминирующим носителем мировоззренческих ориентиров и духовных сокровищ, а интенсивность религиозных исканий не редко достигает уровня отчаянного поиска спасения в позднем Средневековье. Поэтому не стоит ожидать, что в современном обществе возможно повторение реформационного переворота XVI в.

Значит ли это, что опыт Реформации абсолютно неактуален в контексте постмодерна? Совсем нет. Однако здесь следует сначала коснуться популярного в отечественном контексте вопроса о влиянии Церкви, в частности евангельских деноминаций, на общество. При этом чаще всего трактовка влияния происходит в рамках навязанного Церкви дискурса власти. Речь идет о власти в следующих сферах: политической (присутствие евангельских протестантов в представительных и исполнительных органах власти различных уровней, взаимовыгодные отношения с определенными политическими партиями и их лидерами, близость к государственным деятелям того или иного уровня и затем способность «решать вопросы»), экономической (наличие в деноминации бизнесменов с серьезным финансовым и социальным капиталом, а затем доступом к властным ресурсам), образовательно-культурной (доступ в учреждения образования разных уровней, средства массовой информации). То есть, в значительной степени понимание влияния в евангельском протестантизме все еще остается постсоветским и обусловленным длительным периодом существования в коррумпированном общественном контексте, когда именно близость к власти выступает средством укрепления позиций.

Как показывает исторический опыт, попытки достичь или сохранить влияние, опираясь на властные ресурсы, не гарантируют успеха. Римско-Католическая Церковь накануне Реформации обладала монополией на рынке религиозных услуг и доступа к государственной поддержке, но это не помогло ей сохранить господствующие общественные позиции в конкуренции с новообразованным протестантизмом, который предложил адекватные ответы на актуальные вызовы Европы Нового времени. Зато зарождение протестантизма демонстрирует, что пророческая критика недостатков инструментализированной религии, призыв к духовному обновлению и предложение конкретной богословской альтернативы способны спровоцировать лавину изменений, часто неожиданных. В частности, одним из основных, если не главным, результатом Реформации после образования протестантизма, который положил конец монопольной позиции католицизма в Западной Европе, стал необратимый процесс обновления всех сфер средневекового католицизма, а также попытки реформ в православной среде. Таким образом, вместо того, чтобы пытаться осуществлять общественное влияние в рамках властного дискурса, евангельские протестанты могли бы достичь большего, выступая в роли провокатора инноваций, носителя альтернативных форм христианской жизни и мышления, пророческого критика внутрицерковных моральных компромиссов, образца просвещенного, социально ответственного христианства, открытого к диалогу и сотрудничеству с другими традициями веры. История протестантизма в XX в. содержит немало случаев, когда сила нравственного примера и мужество противостоять преступным режимам давали импульс для колоссальных социальных преобразований. Вспомним хотя бы отважное выступление англиканского епископа Фесто Кивинджере против угандийского диктатора Иди Амина, многолетний труд архиепископа Десмонда Туту ради ликвидации последствий апартеида в Южно-Африканской Республике, деятельность меннонитов, направленную на примирение участников межнациональных конфликтов в Руанде и других странах мира.

Анализ основных опасностей профанации реформационного наследия позволяет перейти к конструктивному предложению по возможной рецепции опыта Реформации в современных украинских реалиях. Итак, во-первых, Реформация призывает к критической оценке всех аспектов бытия современного протестантизма, применению в интерпретации собственной доктрины и практики предложенной П. Рикером герменевтики подозрения. Ее ключевая идея состоит в отрицании возможности доверия к буквальному и непосредственному уровню текста, который рассматривается, прежде всего, как средство маскировки истинных политических интересов, воли к власти, скрытых желаний и страхов. Цель интерпретации Рикер видит в выявлении факта сокрытия в тексте властных интересов и их последующей демистификации. Однако герменевтику подозрения можно применить в более широком смысле – как способ интерпретации социальных и культурных феноменов, который пытается раскрыть их скрытые механизмы, показать, как различные аспекты социокультурного бытия выступают в роли маскировочных средств, с помощью которых мы избегаем реалий жизни, подавляют других и самих себя. Герменевтика подозрения стремится сорвать маски со всего социокультурного измерения человеческого существования, включая религию. Последняя также остро требует расшифровки, постоянной самопроверки и интерпретации, поскольку ей присущи специфические средства маскировки, скрывающие ее истинные цели и ценности от самосознания ее сторонников.

Стоит обратить внимание на близость герменевтики подозрения к библейскому осуждению ложной религии. Вспомним критику ветхозаветными пророками всех форм инструментальной религии, которая пытается превратить сакральную силу в средство, используемое исключительно для достижения корыстных, хотя и не всегда осознанных целей. Пророческие голоса часто осуждали религиозные практики, включающие в себя непослушание воле Бога, даже если они выполнялись во имя Господне. Подчеркивая, что религиозность часто скрывает чувства самодовольства и обеспечивает защиту для личных интересов, герменевтика подозрения помогает христианам осознать масштаб самообмана и лицемерия в своих собственных рядах.

В этой связи заметим, что деструкция Лютером средневекового богословия и связанных с ним социальных практик может рассматриваться как продолжение ветхозаветной пророческой критики инструментализации религии. Поэтому опыт Реформации напоминает евангельским протестантам о необходимости перманентной критической самооценки, ведь всем религиозным институтам и движениям грозит опасность неосознанного сокрытия своих истинных интересов и ценностей за иллюзорно праведными формулировками и практиками. Так, будто борьба за чистоту учения и верность конфессиональной традиции в сочетании с клеймением инакомыслящих как еретиков и вероотступников иногда скрывает истинную цель – избавиться от неугодных и обеспечить монополию на власть правящей церковной элиты; подчеркивание таких атрибутов Бога как всемогущество, единство и неизменность может выступать способом богословского обоснования незыблемости существующих церковных порядков; тенденция строить монументальные церковные помещения должна показать господствующую или, по крайней мере, влиятельную позицию конфессии на местном религиозном ландшафте; за призывами «повиноваться всякой власти» может стоять стремление показать свою лояльность к властным учреждениям.

Подобным образом, акцент на трансцендентности Бога может сигнализировать о нежелании церкви «приближать» Бога и церковь к миру, участвовать в его страданиях, приобщаться к решению острых социальных проблем современности, ограничиваясь лишь «духовным» измерением бытия. При этом упускается из вида тот факт, что реформационный проект Лютера не сводился к доктрине оправдания грешника. Вспомним, что непосредственным поводом к началу революционного конфликта Лютера с Римом была распространенная коррумпированность церковных структур, коммерциализация индульгенций и практика симонии. Девяносто пять тезисов – это, прежде всего, реакция молодого августинианского монаха на попытки папы Льва Х увеличить доходы Церкви за счет продажи индульгенций от грехов не только живых, но и умерших католиков. В значительной степени, успех Реформации в целом был связан не только с ее богословскими открытиями, но и с обоснованием начатой ​​соборным парламентаризмом борьбы против папского и монархистского абсолютизма и освобождения магистратов крупных городов от епископского контроля, а также с поддержкой антиолигархического протеста городских элит. Таким образом, рецепция Реформации не должна редуцироваться только к личностно-религиозной сфере и призывам к духовному возрождению («реформации сердца»), ведь программы Лютера и Кальвина предусматривали переформатирование всей целостности общественного мироустройства.

Не менее опасной ошибкой была бы попытка ограничить значение Реформации декларативными призывами реформировать украинское общество, не обратив первоочередного внимания на внутрицерковное измерение Реформации, которое практически игнорируется в отечественных программах празднования протеста Лютера. Однако без критического пересмотра мировоззренческих приоритетов, форм церковного устройства, парадигм взаимодействия с обществом, отношения к науке и образованию, все призывы к Реформации общества будут профанацией великого события. Реформирование внутренней жизни Церкви не может опираться на временные поводы, как, например, празднование юбилея Реформации; оно требует выработки основательной программы, напряжения всех духовных и интеллектуальных сил Церкви, открытости к внутренней и внешней критике, способности и желания меняться.

Такая глубокая реформация внутренней жизни евангельско-протестантских церквей невозможна без внимательного отношения к богословию и образовательным богословским учреждениям, которые должны бы стать эпицентрами выработки необходимых смыслов и идей. К сожалению, в восточноевропейском евангельском протестантизме распространено неоднозначное отношение к классическому богословскому мышлению. Отечественный протестантизм, который исторически формировался как народное движение, в основном с подозрением относился к интеллектуальному измерению религиозности. Поэтому богословие поверхностно воспринималось как форма пагубного влияния западного «либерализма», угроза удельной славянской духовности и опасное «мудрствование». В богословском поиске, написании статей или книг все еще часто видится проявление недостаточной духовности и стойкости в вере (ведь все уже и так известно), ненужная трата времени, не связанная непосредственно с выполнением Великого поручения Христа. Заметим, однако, что все призывы реформировать Украину обречены на неудачу, если они не будут опираться на богословский анализ современной социокультурной ситуации, изучение тектонических мировоззренческих трансформаций, которые радикально меняют лицо нашего общества. Не следует забывать, что Реформация началась как университетское движение, а М. Лютер был не только монахом, но и доктором богословия и профессором Виттенбергского университета. Первыми его сподвижниками были студенты и молодые преподаватели, которых привлекали идеи Лютера о реформе образования и теологии, а также его попытки освободить верующего от диктата внешних церковных авторитетов. Другие влиятельные лица Реформации тоже были почти исключительно людьми высокого образования и культуры. Вспомним хотя бы Ф. Меланхтона, который благодаря своей преподавательской деятельности и участию в создании классической гимназии получил имя «учителя Германии».

Хотя протестантская Реформация, как конкретное религиозное и общественное движение в Западной и Центральной Европе XVI в., не может быть повторена, однако ее программа и опыт призывают всех протестантов (ранних и поздних, классических и новейших) к непрерывному реформированию Церкви, постоянной самопроверке и перманентному возвращению к основам своей веры. Таким образом, Реформация предстает как задача Церкви, обязательный вопрос в ее повестке дня. При этом следует понимать, что любые изменения, а тем более радикальные и масштабные, не могут происходить безболезненно и бесконфликтно, они всегда включают в себя элемент противостояния. И, как показывает опыт Лютера, его искренний протест против религиозного лицемерия и потребительства, казавшийся многим современникам абсолютно безнадежным замыслом, в конце концов принес результаты, которые превосходили смелые ожидания самого реформатора. Однако для того, чтобы программа восстановления христианства начала осуществляться, Лютеру пришлось указать на недостатки материнской Церкви и отказаться от любых попыток примирения с ней ценой компромисса в основных вопросах.

Это «неповиновение» Лютера ярко проявилось в октябре 1518 г., когда на встрече с кардиналом Каэтано вместо ожидаемого «revoco» (я отрекаюсь) он неожиданно сказал «Nein!», и достигло апогея во время его выступления на Вормском рейхстаге и в дальнейшем полном разрыве с Римом. Когда, по мнению последователей Реформации, протест Лютера был попыткой возродить библейскую веру и практику, безнадежно искаженные средневековым католицизмом, то с католической перспективы действия монаха из малоизвестного немецкого города длительное время воспринимались как бунтарская попытка поставить свое личное мнение выше коллективной мудрости Церкви, а протестантизм вообще – как нововременная и замаскированная форма древних еретических учений. Как свидетельствует история Реформации, неспособность Церкви прислушиваться к пророческой критике, стремление заглушить голоса непокорных, клеймение носителей реформационных инициатив как непокорных бунтовщиков или еретиков могут лишь на время притормозить необходимые перемены, но не устранить их необходимость. Католическая Церковь, в конце концов, вынуждена была начать глубокие внутренние реформы на Тридентском соборе и искоренить очевидные злоупотребления духовенства, но на то время из сферы ее влияния вышла почти половина Европы.

Одним из крупнейших завоеваний Реформации стало утверждение достоинства, прав и свободы христианина, который, как отметил Ф. Гегель, мыслит себя рабом только перед Богом. Императив равенства всех христиан перед Богом и свободы христианской совести от ненужных правил и традиций трудно завоевывает себе место в постсоветском, посттоталитарном евангельском протестантизме, иногда скатываясь в крайности церковного авторитаризма и иерархизации или, наоборот, до полного отрицания всех церковных авторитетов. Поэтому рецепция опыта Реформации обязательно должна включать в себя задачу создать условия для формирования сознательного христианина, который пользуется своим правом лично исследовать Писание и добросовестно придерживаться его, без колебаний высказываясь против всех человеческих, в том числе церковных идей и институтов, которые явно или замаскировано противоречат Слову. Эта неоценимая привилегия свободы внутреннего мира, убеждений и мышления христианина от всех человеческих структур и ограничений должна рассматриваться не как угроза установленным церковным порядкам, а как непременное условие непрерывного реформирования Церкви, ее постоянного обновления и обращения к Божьему откровению в поиске ответов на болезненные вопросы обезбоженного мира.