Юрий Черноморец. Онтология социального бытия в теологии Бенедикта XVI

Социальное учение Папы – органическая часть его широкого богословского синтеза. Для понимания специфики его социального учения необходимо отрешиться от схемы поступательного развития и понять: сегодня создается новое социальное учение Католической Церкви. Сложившуюся ситуацию можно сравнить с соотношением двух физик. Физика Ньютона стала частным случаем в физике Энштейна. Так и социальное учение пап-неотомистов (от Льва XIII до Иоанна-Павла II) становиться частным случаем в новой социальной теологии, создаваемой Бенедиктом XVI. В этой связи необходимо внимательно проанализировать социальное учение папы в контексте всей его теологической системы.

Папе Бенедикту XVI не повезло. Он живет и творит в одну эпоху с Гансом Кюнгом. Их сравнивают, из них выбирают. Сравнивать их возможно только с помощью одной дихотомии понятий: «консерватизм (фундаментализм) – либерализм (обновленчество)». С этой перспективы Бенедикт XVI предстает как мыслитель консервативный, волей судьбы соперничающий с популярным либеральным теологом Гансом Кюнгом. Симпатии мира, естественно, на стороны либерала. Все замечают как он интересно пишет, как прекрасно проблематизирует предмет изучения, как находит новые пути для теологии и христианского мировоззрения. Кюнг критикует папу как консерватора и обвиняет его в различных фундаменталистских грехах – и мир верит своему любимому либеральному теологию.

Но пройдет время. И как и все поверхностные популярные теологии, богословие Кюнга будет забыто. А наследие папы Бенедикта XVI будет изучаться богословами и философами. Потому что папа мыслитель глубокий. Не такой глубокий как Августин или Фома, Бальтазар или Ранер, но все-таки принадлежащий к когорте гениев. Наследие папы будет в будущем также влиятельно, как и наследие Льва XIII. С папы Льва началась эпоха неотомизма, с папы Бенедикта может начаться эпоха католической неопатристики. Папа Бенедикт XVI систематически возвращается к наследию св. Августина, формируя неоавгустианство для двадцать первого века. Со временем эта теология может стать шире, открывшись наследию греческих святых отцов. Тогда все усилия Любака, Бальтазара, Даниелу, Шеню окажутся не преддверием Второго Ватикана, а подготовкой к теологии, которая сменит либеральную постсоборную парадигму. Уже сегодня в богословии папа смог вырваться за рамки дилеммы дособорного консерватизма и постсоборного либерализма, найдя более «высокую модель богословия», которая выше всякого либерализма и всякого консерватизма.

Сегодня католическая неопатристика делает неуверенные первые шаги. Современники находили много недостатков в теологии Льва XIII, но именно с его богословия начался путь неотомизма, которым шли все папы до Иоанна Павла II. Сегодня Ганс Кюнг ищет недостатки в теологии Бенедикта XVI. Но несмотря на эти действительные или мнимые недостатки, теология папы может быть началом пути неопатристики как основного теологического движения в католичестве двадцать первого века. Возврат к Евангелию, совершенный Вторым Ватиканом, был правильным. Но определенный дефицит традиции уже ощущает вся Католическая Церковь. В ответ на этот вызов, папа создает обновленный вариант традиции, опирающийся не на схоластику, а на патристику. И нам хотелось бы показать достижения Папы Бенедикта XVI на этом пути. О недостатках теологии папы найдется кому написать. Мы же постараемся обратить внимание на достоинства. Ведь именно в позитивных достижениях теологии папы – зерно будущей католической теологии.

Дар созерцания

Всех выдающихся мыслителей Анри Бергсон разделил на талантливых и гениальных. Талантливые ищут истину путем размышлений, рассматривая аргументы «за» и «против», выстраивая цепочки силлогизмов и радуясь внезапным догадкам. Гении «видят» истину. Они не могут объяснить, как это происходит, но их разум проникает во внутреннюю суть явлений. Платон назвал такое понимание «мудростью». Цельный разум человека созерцает истину, видит существенное. Это видение есть малое подобие того непосредственного знания обо всем, которое имеет Бог, Мудрость как таковая. Йозеф Ратцингер, ставший папой Бенедиктом XVI, причастен этому дару понимания. Его суждения касаются самого главного, потому что его он созерцает. Схватывание главного ярче всего заметно в случаях, когда Йозеф Ратцингер просто излагает открывшееся ему понимание. При попытках перейти к аргументации «от рассудка» его созерцательный разум выстраивает слишком отшлифованные и громоздкие конструкции доказательств. Папе кажется, что аргументация должна быть столь же совершенной, как и сама созерцаемая истина. Отсюда – некоторая сухость многих его «обычных книг». Но две его главные книги созданы как изложение ясного видения истины и потому отличаются легкостью разумного ликования. Первая книга – знаменитое «Введение в христианство», изданное в 1968 году на основе лекций, прочитанных в Тюбингенском университете годом ранее. Вторая – это книга «Иисус из Назарета», первый том которой увидел свет в 2006 году, когда Йозеф Ратцингер был уже Папой.

В обеих книгах созерцательный ум Йозефа Ратцингера синтезирует целые пласты богословской мысли, которые современная богословская мысль талантливых исследователей давно раздробила на мельчайшие кусочки в своих рассудочных аналитических работах. Йозеф Ратцингер не стремится к возобновлению единства разрушенного современным богословием. Он просто созерцает истину, которая целостна и едина в своей объективности. И поэтому в его изложении богословию невольно возвращается его синтетичность. Таким образом, синтез Йозефа Ратцингера не есть искусственное соединение разрозненного, порожденное консервативными устремлениями мыслителя. Синтез Бенедикта XVI для него самого – естественное видение того, о чем и о Ком мыслит богословие и идеалистическая философия. Из-за этого видения истины невольно Ратцингер оказывается консерватором, потому что отстаивает видение истины в современном мире, который отрицает как истину, так и возможность ее видения, ее ясного понимания.

В современном мире «неприлично» претендовать на знание объективной истины. Большой популярностью сегодня пользуется одна индийская притча. Несколько слепых дотрагиваются до слона и говорят что перед ними по их мнению. Один коснулся хвоста и решил, что это канат. Второй коснулся ноги и решил, что это – колонна. Третий схватил за хобот и подумал про трубу. Притча призвана продемонстрировать, что все люди подобны слепым и их мнения о мире или о Боге всегда ошибочны. Бог и даже мир – всегда больше, чем догадываются люди. На самом деле вся эта притча не учитывает одной возможности: а вдруг кроме слепых рядом со слоном появится человек зрячий. Со времен Платона таких зрячих людей и считали носителями авторитета, гениями, знающими истину. Большинство теологов, конечно, похожи на слепцов из притчи. Но не все теологи похожи на них. Некоторые ясно видят истину, и даже знают как слепцам доказать, что перед ними не канат, колонна и труба, а слон. Достаточно попросить их задуматься о том факте, что «канат», «колонна» и «труба» теплые, а значит живые. При обмене частичными знаниями и учитывании факта «живости» слепые или сами догадаются, что перед ними слон, или сочтут истинной слова зрячего о том, что все они с разных сторон дотронулись до слона.

Йозеф Ратцингер получил свой дар понимания истины, потому что с детства Церковь и семья создавали обстановку, в которой мог открыться дар созерцания как дар созерцательной молитвы. Во времена созревания богословского мышления Йозефа Ратцингера жил и творил величайший созерцатель XX века, самый большой гений современного католического богословия Ганс Урс фон Бальтазар. Дар такого созерцания в значительной степени были свойственен и Романо Гвардини. Личное схватывание истины, устремленность к завершенному и непосредственному знанию всего были характерны и для Карла Ранера. Можно сказать, что Йозефу Ранцингеру повезло со старшими современниками. Он подобен им в своем даре понимания и даже до конца не сознает уникальности этого дара.

В католическом богословии столетиями идут споры между августианцами и томистами. Августианцы уверены в том, что разум человека обладает способностью к созерцанию и Бог обязательно помогает созерцать каждому, кто к этому стремится. Даже простое осознание того, что стол, за которым я пишу эту статью, ровный, а не кривой, есть результат непосредственного понимания, а не опыта. Во всяком случае, такого рода примеры приводил сам Августин. Кстати, с ним был согласен и великий отец православного Востока Максим Исповедник.

Томисты же считают, что у человека нет способности созерцания. Разум человека рассудочен, всегда функционирует только в понятиях и суждениях. Созерцать же разум не может. Непосредственное понимание есть вершина деятельности такого рассудочного разума. Но достигнутое таким образом понимание есть истинная догадка. И не более того. Томизм, когда он противостоит августианству, очень напоминает кантианство, которое противостоит платонизму. При этом Кант считал, что догадки разума об объективной истине могут быть основой только для практической веры. А томисты считают, что эти догадки имеют теоретическую ценность, и даже называют такое мышление спекулятивным, то есть созерцающим. Хотя как раз никакого созерцания и не происходит.

Йозеф Ратцингер – августианец [Rowland T. Ratzinger’s Faith. The theology of pope Benedict XVI. Oxford: Oxford University Press, 2008. P. XII, 1, 9-10, 15-16, 28-29, 146-155]. Хотя он ценит стремление томистов к пониманию истины, но сам он знает, что истину можно и нужно созерцать. Если томисты – это профессора в богословии, то августианцы – это проповедники в богословии. Поэтому неправы исследователи творчества Йозефа Ратцингера, которые видят в нем «сухого профессора». Он на самом деле более, чем профессор. Мудрец за кафедрой – это всегда больше, чем профессор.

Как созерцатель Папа оригинально понимает веру. Вера не есть заменитель знания. Вера не нужна как опора в ситуации, когда мы точно не знаем истину. Вера есть созерцательное знание того, во что верят. Вера есть доверие Тому, кому веришь. Вера есть решимость начать знать и доверять своему знанию. Вера есть решимость доверять Богу, который не просто есть, но есть само Бытие. Бог есть то высочайшее «Есть», благодаря которому возможно всякое наше существование (Петр есть) и всякое наше суждение (я думаю «Петр есть»). Такого рода понимание Бога как Бытия взято Ратцингером из современного томизма. Но само острейшее понимание Бога как Бытия доступно ему благодаря его августиновской гносеологии. И отсюда – глубина веры, глубина доверия Богу.

Но это доверие человека, который ясно видит реальное состояние вещей. Папа Иоанн Павел II доверял Богу безоглядно, в том числе и из-за своей томистской позиции: Бог и суть вещей не могут быть созерцаемы, а значит для личной и церковной веры есть бесконечное пространство. И он беспредельно верил в возможность скорой евангелизации мира и возрождения католичества. Бенедикт XVI трезво оценивает положение Церкви в мире и говорит не о «наступлении», а об «укреплении на занятых позициях». Для современного мира церковная вера не может быть таким же массовым явлением как в средневековье. Но с другой стороны, Бенедикт XVI отмечает, что христианство в начале своей истории уже было «горчичным зерном», из которого выросла современная европейская цивилизации. И католическая Церковь может вновь стать для мира «закваской», которая приведет в движение все «тесто».

Иоанн Павел II верил, что такая эпоха уже наступает. И этой верой была пронизана книга «Переступить порог надежды». А Бенедикт XVI доверяет не своей вере, но знанию реальности. А потому он надеется. Эта надежда есть надежда на будущее, которое всегда другое – не такое как мы о нем предполагаем. И сегодня наши предположения о судьбе христианства могут быть пессимистичными, но наши надежды на историческое чудо могут оправдаться самым невероятным образом. И эта надежда – главная в книге Бенедикта XVI «Соль земли».

Итак, личность Папы Бенедикта XVI можно коротко охарактеризовать так: созерцатель Истины, который верит в Истину и надеется на Нее. Его вера вообще возможна благодаря его убежденности в разумности веры. Его вера в Истину возможна благодаря знанию, что Истина есть Логос. И эти две темы – веры в Истину и логосности Истины – фундаментальны для богословия Йозефа Ратцингера. При этом сам Йозеф Ратцингер настолько остро понимает отличие созерцательного знания от обычного, что предпочитает говорить о вере и созерцании как личном решении и понимании, открытости и принятии. Тем самым он избегает традиционного рассмотрения веры и созерцающего понимания как двойника научного или обычного знания. Вера и понимание есть нечто большее, чем знание, так же как любовь есть большее, чем просто отношение к другому. И как традиционное рассмотрение любви как отношения слишком ограничено, так и обычное понимание веры как заменителя знания слишком примитивно. Не схватывается главное и в вере, и в любви. Задача Йозефа Ратцингера – понять в вере главное. И для этого он занимается экзистенциальной феноменологией личной и церковной веры в своей книге «Введение в христианство».

Необходимость веры

Мировоззрение человека обязательно включает в себя три основных элемента: знания, практические правила поведения и ценности, в согласии с которыми живет личность. Все три элемента предполагают веру. Человек остается человеком, если доверяет своим знаниям, сохраняет верность выбранным принципам и верит в ценности своей жизни. Современный мировоззренческий кризис вызван исчезновением момента веры из сферы знаний, принципов и ценностей.

Современный человек сводит знания лишь к знанию техническому, научному. Истинно то, что эффективно. Знания ценны настолько, насколько они позволяют строить человеку свой собственный мир. И этот искусственный мир разрастается, разрушая мир естественный. Целью знания уже не является нахождение места человека в мире, но эффективное построение цивилизации, комфортной для человека. Знание объективное предполагало веру в истинность этого знания. Знание технологическое предполагает, что истинность его проверят в ходе экспериментального воплощения знаний в жизнь. Целые народы подвергаются экспериментам со стороны людей, рассматривающих знание как технологию. В знаменитом одиннадцатом тезисе о Фейербахе Маркс сказал, что задача философии не в том, чтобы объяснить действительность, а в том, чтобы преобразовать ее. Многие народы на себе испытали последствия этого экспериментаторского мышления. Сегодня современная цивилизация идет на риски, связанные с внедрением новых технологий, не просчитывая всех последствий соответствующих шагов.

Также и человеческие ценности лишаются доверия. Люди более не хотят быть мудрыми, мужественными, справедливыми и воздержанными. Люди хотят быть успешными. Но вера, что именно успех, а не совершенство, дает счастье, иллюзорна. В итоге все ценности объявляются историческими. Уже не ценится даже любовь. Уже в пренебрежении личностность человека. Человек обязывается к «политкорректной» размытости своего способа существования, и верящий в четкие ценности выглядит в современном мире чудаком.

Верность принципам стала редкостью. Стоять на своем, быть принципиальным сегодня означает утратить главное – приспособляемость. А без нее, без этой гибкости хребта тяжело сделать карьеру, стать успешным политиком или бизнесменом. В современном мире стала приемлемой беспринципность, выдаваемая за вынужденное закрывание глаз. Стыдливо опускают глаза, не замечая производства наркотиков в ряде стран только потому, что иначе будут жертвы. Не судят всех виноватых в войнах, потому что «как бы чего не вышло». Верность принципам предполагала принятие риска. Риска пасть жертвой своей принципиальности. Человечество отказывается от принципиальности, боясь рисковать – и в результате рискует еще сильнее. Но оказывается уже обезоруженным морально, поскольку принципы уже оказались преданными.

В этой ситуации перед человеком стоит вечный выбор: верить или нет? Верить ли себе, своему знанию о мире, верить ли в свои ценности, быть ли верным своим принципам? Но чтобы верить себе, нужно иметь объективную гарантию своего существования, правильности своих знаний, ценностей и принципов. Человек без всякой меры для вещей и поступков – это современный слепец, никому и ничему не доверяющий. Его предок – человек эпохи Декарта, верящий только себе. Тогда со всей серьезностью философы приняли тезис Протагора: «Человек есть мера всех вещей». В этом лозунге субъективизма есть важная правда. Правда, что мир имеет антропологическое измерение, если мир приспособлен для человека. И увидеть разумность устройства мира, духовность замысла о мире можно как раз тогда, когда всерьез принять факт антропности мира. Но если понять «человек есть мера всех вещей» как «что хочу, то и делаю», «все позволено», «истина есть то, что мне нравится», тогда гуманистический субъективизм есть первая ступень к антигуманизму.

Человек нуждается в объективной мере для своих знаний, ценностей и принципов. Без этого он рискует расстаться со своей человечностью при первом же собственном шаге. Или рискует столкнуться с антигуманостью других. В еврейском языке словом «вера» имеет три основных измерения: верить во что-то, доверять кому-то, стоять на чем-то (опираться на что-то). Современный человек как никогда ранее нуждается в вере в знания, в доверии к ценностям и в стоянии на принципах. Но верить себе, согласно с Йозефом Ратцингером, человек может, только если стоит на абсолютном основании. То есть человек есть вера всех вещей и действий, только если Мерой для самого человека является Бог. Для сохранения человечности в человеке сегодня нужно вновь обрести обрети понимание человека как существа, принципиально зависящего от Бога. Человеческая личность своим знаниям верит, только если полагается на объективную гарантию Истины. Человек доверяет своим ценностям, только если они укоренены в Любви как высшей Ценности всех ценностей. Личность уверена в своих моральных принципах, только если они проистекают из ясного чувства Добра.

Человечество поразило недоверие личной способности различать Истину и ложь, Любовь и ненависть, Добро и зло. Между тем такое объективное различение является самой сутью человеческой разумности, религиозности и культуры. Утрачивание такого различия сначала в субъективизме, а потом в нигилизме, есть болезнь человечности в человеке. Эту болезнь можно преодолеть только решимостью верить. Важно понять, что верить для человека – это нормально, естественно. Человек также призван к вере, как к мышлению, деятельности, любви. Без решимости верить человек не сможет решиться и на честное мышление, и на честную любовь, и честную деятельность.

Субъективизм отрицал веру во что-то объективное или в Кого-то реально Существующего, заменяя ее уверенность в сконструированном самим человеком. Весь мир должен был стать проекцией человеческого Я. Это строительство Вавилонской башни велось от имени разума и расценивалось как дело небывалой серьезности. Нигилизм эпохи постмодерна отрицает еще и доверие к человеческому субъекту. Деятельность может быть только игрой, а весь мир – местом для этой игры. Человек открыл собственное ребячество, но не стал искать Отца. Отрицание всякой истины, в том числе и субъективной, превратило жизнь человека в сплошной вопрос. Выход из этих лабиринтов субъективизма и нигилизма Йозеф Ратцингер видит только в признании примата объективной основы для человеческой жизни. Мы не производим жизнь из самих себя. Мы ее получаем извне – от родителей. Мы живем постольку, поскольку есть мир, в котором для нас есть место. И мы, и мир существуют постольку, поскольку Бог их сотворил и позволяет существовать. Все нам даровано. Понимание всего как дара предполагает существование Дарующего. Благодарность за дар есть отношение, свободное от маний конструирования и игры. Понимание, что дарованность жизни есть факт, который нас обязывает к особым отношения доверия к Дарителю  есть самое важное в теологии и философии, потому что это самое важное и для человека вообще.

Обретение веры

Признание того, что человеческое существование, а также знание, поведение и смысл жизни человека, не конструируются самим человеком - это важнейший заслон против субъективизма. Это признание есть признание факта, очевидного и простого. Также очевидным является и то, что существование, знание, поведение и смысл жизни человека не есть результат случайной игры сил природы, личностей, социумов. Признание неслучайности человеческого существования и его составляющих есть надежный заслон против нигилизма, в том числе «постмодернизма».

Но признав, что существование, знание, поведение и смысл жизни человека возможны только на объективной опоре, нужно сделать шаг – и опереться. Этот шаг и есть уверование, есть то «Аминь», которое человек говорит Богу, своей опоре и основе. «Слово «Аминь» еще раз повторяет то самое, что значит вера: доверчивое вступление на основу, которая поддерживает меня не потому, что я ее сделал и рассчитал, а, скорее, наоборот, как раз потому, что я ее не сделал и не могу рассчитать» [Йозеф Ратцингер. Введение в христианство. М.: «Духовная библиотека», 2006, с. 59. См. также с. 56].

Именно когда человек понимает, что законы его мышления не есть случайное порождение его психологического развития, он открывается к Богу как Истине. Тогда, когда человек понимает, что законы морали не возникают и развиваются вследствие требований общества, но голос совести способен говорить и вопреки требованиям социума, - тогда человек открывается к Добру. И когда человек понимает, что придумать любовь нельзя, но ее можно только встретить – тогда он открыт к Любви.

Попытка опереться на Истину, Добро и Любовь и есть верой. Вера выявляет только то, что человек и так опирается на Бога, уже потому что существует благодаря Богу-Бытию. И если в человеке еще есть человечность, то только благодаря объективной опоре на Истину, Добро, Любовь.

Верующий – это человек осознавший свое онтологическое положение и сознательно придавший себя Богу, Которому он и так принадлежал. Верующий не отказывается от своих разумности, моральности и ценностей. Но они оказываются укорененными в Боге. И это позволяет лучше их понять и прочувствовать.

Вера не заменяет знания, но позволяет ему осуществляться вполне. Вера не подменяет моральных принципов, но позволяет их прояснять. Вера не заменяет ценностей, но позволяет их лучше прочувствовать. Вера есть принятие Бога, а значит – принятие Истины, Добра, Любви. Это принятие есть восполнение уже наличного, но не замена или отбрасывание.

Вера предполагает отречение только от искажений истины, добра, любви. Уверование есть отречение от лжи, зла и ненависти. Такого рода отречение оправдано и необходимо. Так человек отрекается от того, что ставит саму человечность в личности под угрозу. Поэтому уверование есть спасение не только в религиозном смысле, но и спасение человеческого в человеке.

Вера придает смысл всей человеческой жизни – знаниям, принципам, ценностям. Этот смысл есть Бог. «Вера означает такое решение, в котором устанавливается, что мысль и смысл образуют не только случайный пункт бытия, но что все бытие есть продукт мысли, более того, что само бытие в глубочайшей своей структуре есть мысль» [Там же, с. 122].

Бог есть опора для личности и как Бытие, и как Мысль (Ум, Логос). Веровать можно только в Того, Кто Есть и Кто есть Ум. Эти два важнейших положения не делают Бога Библии Богом философов. Последние искали Бога, который действительно открылся как Бытие и как Ум.

То, о чем догадывались философы оказалось реальностью. Но без их подсказки. Йозеф Ратцингер совершенно серьезно считает, что Бог назвал себя в явлении Моисею «Сущим», «Бытием». Если бы Бог просто сказал Моисею «Я есть Тот, Кто есть» в смысле неназывания никакого имени, то в следующем предложении Бог не сказал бы про себя как именно про Сущего. «Ведь Моисей все же был уполномочен сказать вопрошающим: «Сущий (Я-есмь) послал меня к вам» (Исх. 3, 14)» [Там же, с. 103]. Принятие того факта, что Бог есть Бытие не делает Бога познаваемым – Бог остается загадкой, ведь то бытие, которое мы знаем, есть лишь становление [Там же]. Вера в Бога есть вера в Бытие как основу для всего становящегося и для всего становления вообще. Бог есть основа как Дарящий, как Ты, от которого мы получаем себя и все свое в дар.

Бог есть Разум и религиозное учение о Творце неизбежно является идеализмом, который учит о Личном Духе, предшествующем материи. Сам мир существует не благодаря своей материальности, а благодаря своему рациональному устройству. Весь мир есть рациональная упорядоченность, объективированная мысль, которую можно условно назвать «объективным духом». «Слова «Credo in Deum – Верую в Бога» выражают убежденность в том, что объективный дух есть результат субъективного духа» [Там же, с. 125]. Этот идеалистический персонализм не столько философичен, сколько теологичен. Бог есть такое «Мышление» [Там же], которое есть Логос. «В отличии от идеализма, который превращает все бытие в моменты объемлющего сознания, христианская вера возвещает: бытие есть мысленное бытие – но не так, что оно остается лишь мыслью, а его самостоятельность оказывается лишь мыслью. Христианская вера в Бога означает, скорее, следующее: вещи суть сущие мысли единого Творческого Сознания, они исходят из творческой свободы и это Творческое Сознание, которое содержит все вещи, отпустило мыслимое им на свободу собственного, самостоятельного бытия» [Там же, с. 126].

Раз Ум, который есть опора для человеческого и всякого существования, оказывается Творческим сознанием, то этот Ум, конечно, должен быть свободой. В признании свободы Творца «сущность понятия творения» [Там же]. «Обнаруживается, что идея свободы есть характерная особенность христианской веры, отличающая ее от любого вида монизма. В начале всего бытия она ставит не какое-нибудь сознание, а творческую свободу, которая снова создает свободу» [Там же, с. 126-127].

Отрицание Разумности Бога из-за боязни родственности христианства и философии может привести только к пленению христианства языческим мифом: без разумности остается только миф, без опоры на разумный моральный закон  – только обычай, без разумного принятия любви – только неразумное принятие «жизни во всем ее разнообразии». Йозеф Ратцингер невольно подчеркивает опасности современной борьбы за традиционные ценности против разума. Отрекаясь от нововременного культа разума важно понять, что христианство – это вера в Логос, а не религия традиционных ценностей. То, что произошло в Римской империи, повторяется и в других империях сегодня: «Религия не идет путем Логоса, но упорно держится мифа, разгаданного и лишившегося реальности. В результате закат ее стал неизбежным; он был обусловлен отъединением от истины, которое привело к тому, что религию стали считать простым «institution vitae», то есть простым средством упорядочения жизни и формой ее организации. Тертуллиан с великолепной силой и энергией противопоставляет той ситуации христианскую позицию, описывая ее следующими словами: «Христос назвал Себя Истиной, а не обычаем». [Там же, с. 112-113].

Понимание неслучайности дара существования, неслучайности всего человеческого в человеке, ведет личность к опознанию Бога как Любви. Именно любовь есть то последнее слово, которое человек может сказать о Той Опоре, которую он обретает усилием веры. Бог «есть не только мышление мышления, вечный математик Вселенной, но и Агапе, творческая мощь любви» [Там же, с. 115]. Йозеф Ратцингер понимает веру как личную встречу с тем, Кто всегда уже «держал в теплых руках любви». И эта встреча убеждает человека в том, что изначальное «Мышление не только знает, но и любит» [Там же, с. 128]. Именно потому что Бог есть Любовь, Он есть Творец, даровавший своим творениям свободу. А Любовь есть Имя Бога через которое вера получает доступ к пониманию Бога как Троицы. Но чтобы обрети это понимание, необходимо принципиальное углубление богословского анализа, нужна постметафизическая теология.

Таким образом, Йозефу Ратцингеру удается найти такого рода богословское мышление, которое является одновременно и максимумом фидеизма, и максимумом рационализма.  Человек открывается в его мышлении как путь к Богу. Бог же является как основа для человечности, а значит и для тех ценностей, без которых невозможна европейская цивилизация. Но эти ценности не оправдываются как что-то традиционное. Они есть суть человеческого в человеке, разумного в разумности, морального в моральности. А потому они фундаментальны. Ибо Бог есть основа для них, а человек – их воплощение. Такой способ рассказа человечеству о христианстве явно выигрывает по сравнению с другими большими наративами о необходимости для человечества обратиться к христианским ценностям.

Теология любви

Теология – это мышление и учение о Боге. В истории религии возможность теологии отрицалась некоторыми мистиками, согласно с которыми естественные понятия и слова не могут выражать сверхъестественного знания о Боге. Сегодня теологию считают невозможной и многие обычные теоретики, согласно с которыми рациональность и язык не соответствуют иррациональному миру религиозных переживаний. Дополнительную почву для рассуждений на эту тему дает бесконечность Бога: ограниченный разум человека неадекватен неограниченному предмету познания которым является Бог.

Однако христианство с самого начала развития собственного богословия осознавало эти начальные условия, в которых происходит становление теологической науки. И именно с оглядкой на ограничения, налагаемые на рациональность и язык спецификой предмета теологии, развивалась эта наука. В истории теологии наиболее влиятельными оказались несколько вариантов построения теологии. Классическим для католической традиции стал вариант, развитый в «Сумме теологии» св. Фомы Аквината. Теология философская – это продумывание гипотез разума о Боге и рассуждения о приемлемых теориях. Но такие теории не способны сообщить окончательной уверенности в предпочтительных теориях, и не знают важнейших истин о Боге (Троица, воплощение). Теология христианская – это рациональные теории, основанные на откровении Бога. Если теология философская является построением естественного разума на основе известного для него, то теология христианская – построением на основе неизвестного, но сообщенного Богом. Теология христианская согласно со св. Фомой – это рациональное осмысление вероучения. Бог согласно с такой теологией не созерцается (в этой жизни), о нем известно опосредованно – из откровения. Видения пророков и знание апостолов не были созерцаниями Божественной сущности, но были знаниями специально созданных Богом чудесный явлений.

Но в истории католической теологии существует и другое, более древнее учение, об основаниях христианской теологии. Это учение было систематически создано св. Григорием Нисским и св. Августином. Св. Григорий Нисский уподобляет Бога солнцу, а человеческий разум – маленькому зеркалу. Может ли маленькое зеркало «вместить» солнце? Нет. Но может ли зеркальце дать верное отражение солнца? Да. Сам человек является конечным изображением бесконечного Бога и потому и назван «образом Божиим». Разум человека является отдаленным и символическим отражением Божественного разума, свобода человека дает представление о свободе Бога. Также и человеческий разум может частично понять в созерцании Бога, и может частично выразить понятое в понятиях.

Иосиф Ратцингер следует традиции св. Григория Нисского и св. Августина, когда пишет: «Хотя и верно, что мы познаем Бога только в зеркале человеческого мышления, христианская вера держалась того, что мы в этом зеркале познаем, тем не менее, именно Его» (Введение в христианство, с. 134). Сегодня уже не популярны рассуждения (протестантские в основном) о том, что зеркало безнадежно искажено грехопадением. Чаще можно услышать рассуждения (православные по преимуществу), что естественный человеческий разум не способен понять Бога и необходимо исказить зеркало для особого антиномического мышления, которое якобы завершиться сверхъестественным отражением Бога в этом искривленном личностью зеркале. Рассуждения протестантов об искажении естественного разума напоминают учение монофелитов о том, что всякая человеческая воля будет греховной и борющейся с волей Бога. Догмат Шестого вселенского собора и предусматривал апологию человеческого естества. Сами по себе человеческие разум и воля вполне могут мыслить Бога как Истину и желать Бога как Блага (св. Максим Исповедник. «Мистагогия». Глава 5). Личность в благодати возвращается к чистоте природного действия разума и воли, и даже получает сверхъестественное знание. Последнее, однако, не отбрасывает естества, которое было создано Богом как «доброе весьма» и даже «по образу Божию».

Итак, зеркало человеческого разума способно отражать превосходящую его реальность. Бесконечное отражается в конечном изображении, но вполне адекватно. Но для того, чтобы Бесконечное отразилось в зеркале созерцающего разума, Бог должен быть явлен. Ведь если нет солнца, то зеркальце не может изобразить его. Тогда оно или не отражает темноту (К. Барт) или отражает отдельные лучи, но не само солнце (неопаламизм).

Вслед за другим великим августианцем двадцатого столетия – Гансом Урс фон Бальтазаром, Иосиф Ратцингер считает, что Бог являет сам себя, свою сущность, и эта сущность – Любовь. «Бог есть Любовь» (1 Иоан. 4:16), а Любовь не может не являть себя. И Бог как Любовь обладает самоочевидной истинностью. Бог как Любовь – это самореферентная реальность, сама себя выражающая, являющая и самоудостоверяющая. И потому понимание того факта, что Бог есть Любовь влечет за собой осознание: Бог-Любовь и есть то, во что можно и нужно верить.

В эпоху античности и средневековья Бог представлялся как Причина и Законодатель мира, а достоверным знанием о нем считалась объективно-идеалистическая метафизика. В эпоху господства субъективного идеализма религиозные философии и теологи от Шлейермахера и до Бультмана говорили о Боге живом иррациональном начале, которое познается личным чувством, экзистенциальным переживанием, персональным иррациональным опытом. Согласно с Бальтазаром, объективно-идеалистические системы, построенные на философских понятиях о Боге, были первыми твердынями, которые рухнули вместе с верой в рациональность. Но и субъективно-идеалистическое доверие переживаниям и опыту оказалось ненадежным. Представления о Боге, сформированные субъективно после отбрасывания метафизических понятий, тоже оказались «идолами», которые не открывали Бога, но уводили человека от встречи с Ним. Субъективному идеализму не хватало признания приоритета Бога в диалоге с человеком. Бог открывает себя в общении с мистиком – и открывает как любовь. Не «опыт», не «переживание», не «чувство», но сам Бог, с которым человек непосредственно сталкивается. Человеческое сознание при столкновении с Богом для понимания Его должно быть свободно от всяких «идолов» богословского и философского сознания: свободно и от объективно-идеалистических понятий о Боге, и от субъективно-идеалистических представлений о Нем.

Встреча с Богом возможна только потому что Бог есть Любовь, устремляющаяся навстречу человеку всегда, даже когда человек пребывает «на стране далече». Бог устремляется сам, вступает в диалог с человеком сам. В католической теологии Нового времени господствовало представление о том, что Божие Откровение – это высказывания, обращенные к человеку через Писание. На этих высказываниях можно построить догматическое и моральное богословие. Но рассмотрение Откровения как системы высказываний приводило к забвению, что открывается Бог. Предмет и содержание Откровения – это сам Бог. Бог как Любовь-Троица. Бог как Сын-Логос. Бог как Святой Дух. Бог как Отец. Возврат к пониманию Откровения как самого Личного Бога зафиксирован в догматической конституции Второго Ватиканского Собора «Dei Verbum». Согласно с протестантской теологией Бог явил себя в словах Писания и чудесах истории. При этом Бог оказывается познаваемым опосредовано, через эти слова и чудеса. При чем акцент может ставится как на фактической познаваемости (либеральная теология), так и на том, что Бог тем не менее остается непознанным (ранний Барт). Православная теология двадцатого столетия учила о познании Бога через Его энергии. Бог же сам по себе мыслился как непознаваемый. В. Лосский и Х. Яннарас даже пришли к выводу о том, что Божественная сущность была неявленной и во Христе. И несмотря на все откровения энергий Бога, явные в Преображении, Божественная природа Христа оставалась непознанной. Непознаваемость якобы даже является свойством самой этой сущности. В своей теологии Бальтазар и Ратцингер отказываются от представления о посредствующем звене между Богом и человеком. Бог не закрыт сам себе, но открыт к человеку. Бог есть Любовь, и потому не может быть закрытой реальностью. Бог не открывается в словах, чудесах, энергиях как чем-то другом чем Он сам. Слова, чудеса, дела Бога являют Бога самого по себе. Сам Бог – как Богочеловек – единственный Посредник.

Итак, теология возможна, потому что человек способен иметь малое отражение Бесконечного Бога, а Бог может быть действительно явленным как именно Он Сам, непосредственно. Зеркальце человеческого мышления богословов отражает именно Бога, а не Его лучи. Мы видим в этом зеркальце адекватное отражение не лучей, а самого бесконечного солнца.

Благодаря такому утверждению о созерцаемости Бога исчезает строгое томистское (схоластическое) различение между теологией естественной (философской) и сверхъестественной (христианской). Более важным становится различие самих теологов: на людей рассудка и людей созерцания. Именно теология последних есть подлинная теология. Она – сверхъестественна, поскольку опирается на Откровение самого Бога как Личностного Бытия, как Любови. Она есть то теологическое мышление, к которому естественно склонен человеческий разум – насколько он разумен и созерцателен. Такое понимание теологии Ратцингером исходит из учения Раннера о соотношении естественного и сверхъестественного, но развивается в русле теологии Августина и Бальтазара, которые вообще не знают схоластического различения естественного и сверхъестественное. «Естественное» - тоже всегда дар и чудо, оно сверхъестественно в каком-то минимальном значении. И соответственно с этой логикой есть различные степени чудесной жизни, но нет жизни без чуда. Есть люди неспособные видеть чудесность жизни. Но от этого сама жизнь не становится менее чудесной.

Бог есть Любовь. Во-первых это означает что Он подлинно есть. Ведь для того, чтобы быть, надо просто быть. Следовательно, «Бог есть Любовь» (1 Иоан. 4:16) предполагает Божественное «Я Сущий» (Исх. 3:14). Кроме того, сущность Бога проста, потому что Бог есть Бытие, которое и является Любовью. Тождество Бытия и Любви возможно, потому что Бытие – это полнота Личной и Разумной Жизни. Но личная и разумная жизнь, проявляющаяся как любовь невозможна без любящих и любимых, без отношений любви. Отсюда возникает теология, признающая: если Бог есть, то Он есть отношения Любви. Бенедикт XVI утверждает: «Троица есть абсолютное единство, поскольку три Божественные Ипостаси – это отношения в чистом виде. Между Божественными Ипостасями – полная взаимная проницаемость, каждая Ипостась всецело связана с другой, потому что они составляют уникальное и абсолютное единство» (Энциклика Caritas in Veritate, 54).

Христос являет Бога именно потому что Он есть воплощенная Любовь. Понимание Иисуса Христа как Любви доступно каждому. Бенедикт считает, что применение историко-критического метода к изучению Нового Завета уже обнаружило свои естественные границы. Явление во Христе Бога как Любви доступно при простоте взгляда, при простом понимании. Эта простота взгляда есть простота мудрости. Излишнее увлечение историко-критическим анализом уводит от понимания. Ученые становятся похожи на женихов, которые слишком долго анализируют поведение невест, и в результате остаются в одиночестве. Познание возможно при доверии к тексту. Доверие возможно при открытости разума, который сам по себе естественно склонен к созерцанию и пониманию истины. Образ Христа, Его проповедь, деяния Спасения, основание Церкви как общины Любви – это то, что открывает Бога как Любовь. В своей книге «Иисус из Назарета» папа показывает, что такое созерцание и понимание Бога возможно и сегодня. Бог открывается как такая Любовь, которую невозможно придумать людям или человеческим общинам. Эта подлинность любви есть подлинность Иного – того, что не есть Слово мира о себе, или слово человека о своих идеалах. Оно есть Слово Бога о Себе, о человеке, о судьбе мира. И задача теолога сегодня, когда люди не верят идеям и теориям – показать саму Любовь. Это показывание возможно через обращение взгляда слушающего к созерцанию образа Бога в Писании и явления Бога в жизни Церкви. Теология становится даже не проповедью, ибо ничего не сообщает. Она становится призывом – прийти к Писанию и понять, прийти в Церковь и увидеть. И если люди не поверят Распятой Любви, то они уже не поверят ничему.

Таким образом, сегодня христианские теологи опять есть лишь свидетели истины, и их слова – уже не трактаты и суммы, не проповеди и апологии, а лишь призывы увидеть то, что они видят сами. Лишь призывы понять и принять Любовь. И потому папа сегодня даже не теолог, а свидетель Любви.

Обновление социального учения Церкви

Социальное учение Католической Церкви долгое время опиралось на понятие естественного закона, который присущ самой человеческой природе. Учение о трех главных элементах естественного закона принималось Католической Церковью в том виде как оно сформулировано Фомой Аквинским в «Сумме теологии»: «Все, к чему человек по своей природе имеет склонность, воспринимается разумом как благо и, следовательно, как цель его поступков, а то, что этому противостоит – как зло, которого следует избегать. Так что иерархия заповедей естественного закона выстроена по иерархии естественных склонностей. Действительно: 1) Во-первых, в человека вложена склонность к благу, что объединяет его со всеми другими существами, поскольку всякое существо по своей природе стремится к сохранению своей жизни. В силу этой склонности из естественного закона будет проистекать все, что помогает сохранению человеческой жизни и препятствует тому, что ей противостоит. 2) Во-вторых, в человека вложена склонность к некоторым более специфическим благам, что объединяет его с другими животными. В силу чего будет сказано, что из естественного закона вытекает то, что природа внушила всем животным, то есть соединение полов, воспитание детей и тому подобные вещи. 3) В-третьих, в человека вложена склонность, соответствующая природе свойственного ему разума: поэтому у человека будет естественная склонность к познанию истины о Боге и жизни в обществе. В силу этого из естественного закона будет проистекать то, что относится к склонностям данного рода, например: что человек чуждается невежества, что он не причиняет обиды тем членам общества, благодаря которым он существует, и прочие связанные с этим установления» [Цит. по: Лобье П. Три града. Социальное учение християнства / Пер. с франц. Л. Торчинского. СПб.: «Алетейя», 2001, с. 292-293]. Но и до Фомы существовало учение о естественном законе, например, у Августина. Согласно с учением Августина для человечества естественно общество, в котором обеспечена справедливость. Августин был пессимистом и считал, что справедливость реально может быть обеспечена только в рамках идеала общественной безопасности: государство тогда справедливо, когда наказывает преступников, борется с преступлениями. Владимир Соловьев был августинцем, когда написал знаменитые слова: «Задача государства не в том, чтобы земную жизнь превратить в рай. Задача государства в том, чтобы не дать земной жизни превратиться в ад». Фома был большим оптимистом и считал, что государство может обеспечить еще и социальную справедливость. Люди как разумные существа склонны не только бороться со злом, но и стремиться к добру, к осуществлению осознанного добра в общественной жизни. Человек склонен признавать регулятивное значение идеи общего блага. И государство наряду с обеспечением безопасности граждан должно строить общество социальной справедливости. Общество общего блага, торжества справедливости как осуществления добра, не является «раем на земле», но только отдалённым приближением к нему. Это общество, соединяющее реализацию правовой и социальной справедливостей. Во-первых, в этом обществе должна быть обеспечена юридическая справедливость, в том числе надежно защищены права человека. Это важно с точки зрения христианского мировоззрения, поскольку таким путем каждый гражданин может почувствовать собственное личное достоинство. Он уже не винтик в общественном механизме, но самостоятельная и высшая ценность, цель существования общества. Все равны перед законом, все равно защищены государством, их права равно обеспечены. При таком равенстве личность осознает собственное достоинство. Во-вторых в обществе общего блага должна быть обеспечена социальная справедливость путем построения социальной жизни на принципах солидарности и субсидарности. Первый принцип предусматривает заботу государства о социальном развитии всех граждан, второй – заботу о меньшинствах, нуждающихся в особой помощи. Социальная справедливость может обеспечиваться не только деятельностью государства, но и действиями гражданского общества. Общества «общего блага» устремлено к осуществлению идеала добра, но не претендует на то, чтобы быть царством Божиим на земле. Царство Божие есть господство любви, которая выше любой справедливости. Жизнь по любви согласно со словами Спасителя есть «жизнь с излишком», а справедливость в защите от зла или в осуществлении добра – всегда предполагает жизнь согласно с мерой. Но любовь есть сила «жизни будущего века», которая уже сегодня вдохновляет многих из тех, кто строит общество порядка и (или) общество общего блага. Невозможно заставить людей жить согласно с мерой лишь любви – всепрощающей и жертвенной. Но идеал общества любви становится востребованным сегодня, когда с одной стороны во многих странах уже достигнуто социальное благополучие, но нет ощущения счастливой жизни; а с другой стороны – многие страны и мир в целом столкнулись с такого рода проблемами, для решения которых невозможно рассчитывать только на силу разума. Дополнительная трудность лежит в теоретической области: современные философы сомневаются в понятиях «разум», «человеческая природа». Часто личности совсем не очевидно, что она естественно устремлена к самосохранению, продолжению рода и жизни в обществе. Современный человек может доверять лишь более жизненным очевидностям, среди которых важнейшие – счастье, как полнота жизни, и любовь, как полнота отношений. Неотомизм от Жака Маритена до Иоанна Павла II стремился доказать, что естественные устремления человека, как они поняты Фомой, являются экзистенциальными характеристиками личности – насколько она познает и действует. Папа Бенедикт XVI выбирает не путь обновления учения Фомы, а путь создания нового социального учения Церкви. Учения, основным понятием которого будет не понятие естественного закона, а понятие любви.

Социальное учение Бенедикта XVI становится своеобразным неоавгустинством. Если пессимистично оценивать возможности построения общества, ориентированного на общее благо, то это еще не означает признания возможности только общества порядка, защищающего от зла. Возможно и иначе посмотреть на ситуацию, и сделать вывод о необходимости строить общество любви. Таким образом, при невозможности задержаться между защитой от ада и строительством рая на земле, не обязательно начинать строить ту или иную «обычную жизнь»: правовое общество, социальное государство и прочее. Можно строить «обычную жизнь» как преддверие рая. Попытку дать теоретическое обоснование такого рода оптимистического неоавгустинского идеала общества любви папа Бенедикт и дает во введении в энциклику «Caritas in veritate».

Любовь и закон

Папа заявляет, что не учение о естественном законе, но учение о любви является основой сегодняшней социальной доктрины Церкви. «Любовь – главное русло социального учения Церкви. Всякая обязанность и всякая задача, очерченные этим учением, почерпнуты из любви, в которой, по слову Иисуса, заключен весь закон (ср. Мф. 22, 36-40). Любовь насыщает подлинным содержанием личное общение с Богом и ближним; она – начало не только микро-отношений: дружественных, семейных, в малой группе, но и макро-отношений: социальных, экономических, политических» (Caritas in veritate, 2). Таким образом, папа объединяет учение о естественном порядке (законе) и учение о порядке сверхъестественном, порядке любви. «Закон», «истина», «справедливость» в энциклике служат для именования порядка, задаваемого естественным законом. Но этот порядок включен в бесконечный порядок любви. Мысль папы заключается в том, что осуществление естественного закона и справедливость сегодня возможны только силой любви. Без открытости к сверхъестественной силе любви все естественное: разум, стремление к справедливости, социальный порядок – умирают.

Человеческое существование принципиально не может быть автономным от Бога, от Любви. «Любовь в истине – любовь, о которой свидетельствовал Иисус Христос в Своей земной жизни, особенно в смерти и воскресении, есть главная движущая сила подлинного развития каждой личности и всего человечества» (Caritas in veritate, 1). В энциклике слово «развитие» служит заменителем для философского и богословского понятия «жизнь». Такого рода употребление стало обыкновенным со времен Populorum progressio папы Павла VI. Но в энциклике папы Бенедикта особенно заметно это подразумевание под словом «развитие» именно понятия «жизнь». Жизнь сама по себе характеризуется устремлением – от начала до конца. Какими бы не были эти начало и конец. И жизнь нуждается во внутренней силе для того, чтобы просто быть, простираться от начала к концу. И Папа считает, что жизнь движется любовью. А любовь возникает от Любви. Бог, как Первая Любовь, есть начало всякой любви. Любовь есть сверхъестественная сила, движущая всем.

Но почему Папа говорит не просто о любви, но о «любви в истине». Истина – естественная цель для человеческого разума, все устремления которого естественны. Любовь – сверхъестественная цель и сила всей жизни человека. Эта целостность человека символизируется в Библии словом «сердце». Папа Бенедикт XVI хочет показать тайну внутреннего единства сверхъестественного и естественного в жизни человека. Это единство составляет саму жизнь человеческой личности. При этом сверхъестественное – источник для естественного. Но сверхъестественное реализуется обязательно через посредничество естественного.

Итак, Любовь, согласно с учением папы, – это творческий исток и сила всей человеческой жизни. Порядок любви – идеал для общества. Но реализуется этот идеальный порядок только через истину и справедливость, через торжество разума в жизни человечества. Но даже сам человеческий порядок справедливости и истины является гуманным только тогда, тогда вдохновляем силой любви и устремляется к любви, как последней цели. И этот вдохновляемый любовью разумный порядок является преддверием для общества любви. Последнее по мысли Бенедикта XVI – единственная реальная альтернатива тому гибельному пути релятивизма и безнадежности, к которому сегодня так близко человечество.

Таким образом, Бенедикт XVI призывает не уходить от разума эпохи Модерна в неразумие постмодернизма, но обрести единственно надежное основание для разума – в Любви. Разумное и естественное должно быть проникнуто сверхъестественной любовью.

Истине и любви нет альтернативы

Истина, открытая разумом, важна для человека, ибо позволяет ему перейти от эмоциональных предпочтений и частных мнений ко всеобщему и рациональному порядку. «Истина, выводя людей из круга субъективных мнений и ощущений, позволяет преодолеть рамки культурной и исторической обусловленности и вынести совместное суждение о ценности и сути вещей» (Caritas in veritate, 4). Таким образом, папа намекает на то, что поиск выхода из современного кризиса в обустройстве локальных цивилизаций и культур был бы замыканием в субъективных чувствах и идеологических мнениях.

Уход от разума есть уход от Истины. А без истины не возможна и любовь. Только обретение умом Истины позволяет сердцу пребывать в Любви. Без истины разума сердце исполняется не любовью, а эмоциями и желаниями. И эти эмоции и желания ведут к релятивизму и ксенофобии, суеверию и ненависти (Caritas in veritate, 3-4). В цивилизации, которая отказывается от норм всеобщей рациональности ради любви к своему культурному своеобразию, пускай даже христианскому, не нашлось бы места для Истины и Любви. Именно о попытках создания таких миров папа высказывается однозначно: «В таком мире просто не нашлось бы настоящего места для Бога» (Caritas in veritate, 4).

Папа подчеркивает, что единый мир всего человечества при всех его недостатках ближе к идеалу универсальной христианской цивилизации любви, чем локальные цивилизации прошлого (Caritas in veritate, 7). В связи с этим папа пишет: «В обществе, переживающем глобализацию, общее благо и труд ради него не могут не достигать масштабов всей человеческой семьи, то есть сообщества народов и наций, так что град человеческий обретает очертания единства и мира и в какой-то мере становится предвосхищением и прообразом города без границ, града Божия» (Caritas in veritate, 7).

Единое человечество сталкивается с многочисленными вызовами, и перед ним встают два пути: создать глобальное справедливое и моральное общество или погибнуть. Но человечество не имеет сил быть справедливым и моральным без вдохновляющей силы любви. Когда-то Аристотель заметил, что для существования общества недостаточно разумных и справедливых законов морали и права. Необходима еще «дружба» («филия») – дружественное отношение ко всем, стремление к солидарности и желание помочь другому. Христианская любовь и была истоком для существования такого рода «дружбы» в различных сообществах.

Любовь принципиально открыта к другому. Она не может замыкаться на «своих» и чуждаться «других». Такого рода явление фарисейства полностью противоположно христианской любви. К сожалению, сегодня некоторым христианским нациям навязывается фарисейское отношение к «другим» как к «грешникам». Такое отношение было осуждено спасителем в притче о добром самарянине. Каким бы чужим ни был другой, осуждение его как грешника – это не есть путь, заповеданный христианам. Линии отчуждения в человеческой семье могут привести только к скорейшей гибели человечества. Сегодня решение глобальных проблем может быть только общим, охватывающим все человечество.

Необходимость приоритета этики любви

Проблемы, с которыми сталкивается человечество, требуют этического разрешения. Папа сознательно следует за влиятельной идеей Э. Левинаса и Х. Аренд, когда говорит о необходимости приоритета этики. Мир от гибели может спасти этика любви и справедливости, а не технологии – политические, геополитические, экономические, научно-технические (Caritas in veritate, 9). Вопрос не в том, будет ли человечество единой семьей – это уже стало фактом. Вопрос в том, какие будут отношения в этой семье: этичные или неэтичные, отношения любви или же отношения ненависти (эксплуатации, угнетения, отчуждения).

Все попытки решить современные проблемы без приоритета этики отношений любви обречены на поражение. «Опасность нашего времени состоит в том, что фактическая взаимозависимость между людьми и народами не сопровождается этическим взаимодействием на уровне совести и ума – плодом такого взаимодействия могло бы стать подлинно человеческое развитие. Только любовь, озаренная светом разума и веры, позволяет достичь целей развития, более человечных и очеловечивающих. Совместное пользование благами и ресурсами, из которого проистекает подлинное развитие, не может быть гарантировано лишь техническим прогрессом и взаимовыгодными отношениями: необходим потенциал любви, побеждающий зло добром (ср. Рим. 12, 21) и пролагающий путь свободному общению на уровне совести» (Caritas in veritate, 9). Таким образом, социально-политические и научно-экономические технологии спасения человечества могут быть действенными только если им будут предшествовать две этики: этика справедливости (совести и разума) и этика любви.

Эти две этики являются общечеловеческим призванием: чтобы быть подлинно человеком, необходимо жить согласно с внутренними законами разума (справедливость) и сердца (любовь). «Все люди ощущают внутренне побуждение любить по-настоящему, любовь и истина никогда не покидают их полностью, потому что представляют собой призвание, вложенное Богом в сердце и ум каждого человека» (Caritas in veritate, 1). Истина открывает каким должен быть рациональный социальный порядок, спасающий от зла. Но вдохновить на осуществление открытой разумом необходимости может только любовь. Таким образом, на высказывание Левинаса «этика должна стать первой метафизикой» папа отвечает «и это должна быть этика любви». Фома Аквинат рассчитывал на стремление человека к общему благу. Гоббс – на страх перед властью. Руссо – на подчинение воле большинства. Кант – на послушание закону совести. Левинас и Арент – на гуманизм человека, неизбежный тогда, когда человек хочет оставаться человеком. Папа верно подмечает: без силы любви все эти условия возможности человеческого морального общежития не работают. Сегодня только человек любящий стремится к общему благу, слушает свою совесть, открыт к другому человеку, может иметь гражданские добродетели. Любовь есть та соль, без которой все пропадает и портится, даже если в первый момент кажется, что можно справиться и без любви.

Любовь и справедливость

Папа сознательно идет дальше учения томизма, когда говорит, что сегодня только любовь открывает путь к общему благу. «Любить кого-либо – значит желать ему блага и прилагать практические усилия ради этой цели» (Caritas in veritate, 7). Без любви общее благо не очевидно для разума современного человека  даже как абстракция. Чтобы разум современного человека познал общее благо хотя бы как идею, у человека должно быть любящее сердце.

Сегодня любовь становится условием возможности справедливости. «Кто милосердно любит ближних, тот прежде всего справедлив к ним. Справедливость отнюдь не чужда любви и не есть путь альтернативный или параллельный милосердию: справедливость внутренне неотделима от любви, внутренне ей присуща» (Caritas in veritate, 6). Обычно справедливое общество католические авторы-неотомисты уподобляли фундаменту, а цивилизацию любви – окончательно построенному дому сообщества христиан.

Папа признает, что «любовь превыше справедливости, велящей отдать каждому «своё» - то, что ему причитается в силу его бытия и по его труду» (Caritas in veritate, 6). То есть любовь превыше юридической справедливости (обеспечивающей права человека, присущие ему в силу его бытия, начиная с момента рождения и даже зачатия). И превыше социальной справедливости, ориентирующейся на трудовой вклад человека.

Но справедливость не может осуществиться сама собой, в силу разумных устремлений и действий людей. Справедливость сегодня возможна ровно настолько, насколько она проистекает из любви. И ранее подлинным истоком справедливости была любовь. Христианские ценности и любовь были жизненным истоком, который сообщал силу европейским идеалам правовой и социальной справедливости. «Справедливость – это первый путь любви» (Caritas in veritate, 6). Именно любовь «стремится построить «человеческий город», основанный на праве и справедливости» (Caritas in veritate, 6).

И сама по себе любовь является возможностью более совершенного общества: общества, построенного на логике взаимного дара. «Любовь превосходит справедливость и восполняет её, по логике дара и прощения» (Caritas in veritate, 6). Поэтому подлинно гуманное общество – «это не только права и обязанности, но, в первую очередь, бескорыстие, милосердие и единство» (Caritas in veritate, 6).

Таким образом, любовь делает возможным общество правовой и социальной справедливости, а также восполняет то, что сама эта справедливость дать не может. Общество справедливости делается возможным благодаря моральным усилиям людей, которыми двигает любовь, а не голое осознание долга. Это общество развивается благодаря личному подвигу послушания совести граждан, но сила этого послушания – любовь. И порядок любви есть совершенство и цель общества справедливости. Осознанное исполнение долга завершается действием бескорыстного дарения, когда справедливость отступает в тень. Не потому, что она не нужна, а потому, что она уже выполнена.

Осознание связи справедливости с любовью есть путь торжества морального идеализма в его полноте. Идеал папы - не справедливое государство объективного идеализма Платона, не справедливый субъект Канта, а общение любви. Это общение Любви явлено людям в Троице. Это общение любви является смыслом церковного бытия. Это общение любви может и должно быть идеалом социальным. Отсюда для папы триадология, экклесиология и социальное учение Церкви являются единым теологическим выражением благовестия.

Бенедикт XVI считает, что в общих чертах социальное учение Церкви, как благовестие о возможности и необходимости общества любви, было сформулировано в энциклике Populorum progressio папы Павла VI. А учение о гражданине общества любви, как человеке с открытостью к бесконечной любви мыслиться как такое, что было сформулировано в антропологии Иоанна Павла II. Бенедикт XVI считает своей задачей творческое приложение учения своих предшественников к современному глобальному обществу.

Творческое развитие учения предшественников, Бенедикт XVI считает правомерным потому, что  папа Павел VI предсказал современное глобальное единство человечества, и указал на позитивные возможности, заключенные в таком единстве. «Павел VI ясно осознал, что социальный вопрос вышел на мировой уровень, и увидел взаимосвязь между стремлением человечества к единству и христианским идеалом: единой семьёй народов, солидарной в общем братстве» (Caritas in veritate, 13). Причина всех социальных зол современности и кризисных явлений одна: «отсутствие братства между людьми и между народами» (Павел VI. Populorum progressio, 66). По мысли Бенедикта XVI братство необходимо для выживания человечества, а источником для этого братства может быть только любовь. Рожденное любовью братство может и должно стать основанием для отношений общения, прообразом которых являются отношения Ипостасей Троицы. «Общество, всё более глобализированное, приближает нас друг к другу, но не превращает в братьев. Разум сам по себе способен постичь равенство людей и организовать гражданское сосуществование, но не может основать братство. Источник братства – трансцендентное призвание Бога Отца, Который возлюбил нас первым и через Сына показал нам, что такое братская любовь» (Caritas in veritate, 19).

Общение любви и единая жизнь «глобальной деревни»

Жизнь есть общение. Жизнь сверхъестественная есть общение с Богом, и общение Бога с людьми. Жизнь естественная есть общение социальное. Отношения любви – это совершенство как сверхъестественных, так и естественных отношений. Мы призваны существовать в общении, а значит – призваны к совершенству в любви. Ограничение общения отдельным обществом – уничтожает сам смысл общения. Общение возможно при наличии Другого или других.

Замыкание в своем Я бывает двух видов. Можно замкнуться в индивидуальном Я, а можно замкнуться в коллективном Я. Замыкание региональных цивилизаций и культур есть отказ от общения с другими, вызванный желанием видеть только подобных себе. Такое отчуждение от других уничтожает возможность любви. Ведь в рамках коллективного Я всегда будут находится диссиденты, которые чем-то отличаются от идеала большинства или вернее – будут не соответствовать представлениям властей. И эти диссиденты будут переводиться на положение изгоев. Но среди оставшихся будет вновь находиться группа, чем-то отличающаяся от большинства. Выбрасывание «других» не может закончиться никогда.

Разорвать эти порочные отношения может только признание права другого быть другим. И признание необходимости устанавливать отношения с ним, именно как с другим. И эти отношения при условии любви могут стать братскими. Они не обязательно станут такими. Но по крайней мере появится возможность того, что они будут братскими. А такая возможность – это и есть путь надежды.

Открытость к другому противоположна закрытости. Открытость к другому проистекает из христианской любви и является условием возможности осуществления любви. Общество любви сегодня возможно только в глобальных масштабах. Замыкание в отдельные цивилизации или культуры есть ошибочный путь по двум причинам.

Во-первых, глобальное единство все равно станет реальностью, только отстраняющиеся сегодня от него народы войдут в глобальное общество на худших условиях. «Есть религиозные и культурные системы, не вполне приемлющие принцип любви и истины, поэтому в них подлинное человеческое развитие замедляется или даже прекращается» (Caritas in veritate, 55).

Во-вторых, утопическое замыкание в каких-либо рамках противоречит идеалу универсальной христианской любви. «Слепо противиться глобализации – значит поступать ошибочно и предубеждённо, пренебрегая процессом, в котором есть и положительные аспекты, упускать многообразные возможности для развития, какие он предоставляет» (Caritas in veritate, 42).

Глобализация хороша не только тем, что дарит технические возможности различным народам. Она хороша тем, что ставит все человечество перед необходимостью единого нравственного выбора. Глобализация делает людей ближе и создает возможности для реализации общества любви, в котором любим будет каждый. Папа смотрит на глобализацию с надеждой, думая, что человечество, как единое целое, выберет путь построения общества справедливости и любви, потому что это – путь жизни. Есть путь смерти и он многообразен – это и использование глобального единства с целью наживы, и расколы человечества на «своих» и «чужих» по культурному и социальному критериям. А путь жизни один – это любовь к другому такая же, как любовь к себе. Папа называет «жизнь» развитием (Caritas in veritate, 42), но за его словами слышится старый библейский призыв: «Есть путь жизни и путь смерти. Выбери путь жизни». И путь жизни есть путь общения любви, открытости, справедливости.

Надеяться на разрешение всех проблем путем замыкания в каких-то особых цивилизациях – это утопия, не менее пагубная, чем надежда на то, что технический прогресс человечества разрешит все проблемы сам по себе. Отказ быть в единой общечеловеческой семье равнозначен сегодня отказу иметь человеческий способ бытия. «…Мы наблюдаем зарождение идеологий, которые огульно отрицают саму полезность развития, считают его крайне антигуманным, утверждают, что оно ведёт лишь к деградации. Таким образом, подпадают под осуждение не только искажённые и несправедливые формы, в которые мы, люди, иногда облекаем прогресс… Представление о мире без развития свидетельствует о недоверии к человеку и к Богу. … Идеологически абсолютизировать технический прогресс или лелеять утопию о возвращении человечества к изначальному естественному состоянию – два противоположных способа отделить прогресс от моральных оценок, а значит,  от нашей ответственности» (Caritas in veritate, 14). Конечно, христианский идеал – это царство Божие, сверхъестественная жизнь будущего века. Но развитие человечества может двигаться в рамках естественной жизни в направлении к отношениям любви, к цивилизации совершенной любви. «Христианское призвание к развитию охватывает как естественное, так и сверхъестественное измерение» (Caritas in veritate, 18). Отказ от общения является отступлением от христианского понимания человека как призванного к общению. «Человек, сотворённый Богом, в силу своей духовной природы реализует себя в межличностных отношениях. Чем искреннее он в них участвует, тем большей личной зрелости достигает. Человек раскрывает свой потенциал не в изоляции, а в общении с другими людьми и с Богом. Следовательно, такие отношения имеют основополагающее значение. Это верно и для народов» (Caritas in veritate, 53). Учение о личности как предназначенной для общения, имеет «ориентиры в христианском откровении, согласно которому сообщество людей не растворяет в себе личность, не лишает её автономии, как бывает в разного рода тоталитарных системах, но способствует ее дальнейшему развитию» (Caritas in veritate, 53). Универсальная церковь подобна семье. Церковная община и семья должны стать образцом для глобального общества. «Как семейная община не упраздняет ее составляющие, как Церковь позволяет вполне раскрыться «новому творению» (Гал. 6, 15; 2 Кор. 5, 17), которое через крещение включается в её живое Тело, так и в единстве человеческой семьи не растворятся личности, народы и культуры, но станут более проницаемыми друг для друга, более едиными, при всех законных различиях» (Caritas in veritate, 53).

Те требования, которые социальное учение пап Павла VI и Иоанна Павла II выдвигало по отношению к отдельным обществам, Бенедикт XVI прилагает к глобальному сообществу. Для выхода из современных кризисов у Католической Церкви нет нужды в изобретении совершенно нового социального учения – теории о глобализированном обществе. Папа утверждает, что у Церкви уже были ответы еще до того, как в жизни возникли проблемы последних лет. «Процессы, характерные для глобализации, сегодня требуют именно того, что всегда утверждала Церковь в социальном учении, исходя из своего представления о человеке и обществе» (Caritas in veritate, 39). Поскольку о жизни говорится как о «развитии», простирающемся к совершенству, то требования к социальной жизни в текстах папских документов выдвигаются как требования к «развитию». «С экономической точки зрения, развитие – это активное и равноправное участие народов в международном экономическом прогрессе; с социальной точки зрения – их эволюционное движение к образованному и солидарному обществу; с политической точки зрения – укрепление демократических режимов, способных гарантировать свободу и мир» (Caritas in veritate, 21). Это черты того общества правовой и социальной справедливости, которое может служить основанием для глобального общества братской любви. Уничтожению этого общества грозят не только периодические кризисы, но и вызов релятивизма. Релятивизм как учение об отсутствии единой истины, более опасен, чем возможная в процессе глобализации культурная унификация. Утверждения о том, что все культуры одинаково ценны, и каждая имеет право на самостоятельное развитие в самозамкнутости – «уступка релятивизму, который не способствует подлинному межкультурному диалогу» (Caritas in veritate, 26). И замыкание культур на основе утверждения об их самоценности, и культурная игра в «миксование» культур безответственны, ибо «в результате культуры уже не находят своего мерила в [человеческой] природе, выходящей за их пределы, и в конце концов сводят человека к культурному феномену» (Caritas in veritate, 26). Христианское учение о человеческой природе, единой для всех людей, противостоит всем разговорам об особых национальных, цивилизационных или культурных «мирах». Мир человеческого бытия – един. И это единство становится все более очевидным. Игры, как в искусственную замкнутость (при всех попытках объявить ее естественной или сверхъестественной), так и в смешение культур – безответственны.

Существование общей культуры возможно и необходимо уже потому, что все люди – разумные и свободные существа, одинаковые по своей природе (сущности). Но учение о единстве человечества подтверждено и христианским откровением, согласно с которым все люди призваны к спасению. Не отдельные народы и цивилизации, но все человечество стали целью Евангельской проповеди. И христианство не уничтожало локальных культур, но поддерживало их развитие, оживляло все подлинное в этих культурах. Христианство служило силой, освобождающей человека от рабства отдельным культурам или культурным играм. Сегодня многие геополитики хотели бы сделать человека рабом придуманных ими локальных культурных идентичностей, «освободив» от обязанностей выполнять универсальные моральные и религиозные законы. А многие деятели искусства хотели бы занять сознание человека всякого рода постмодерными смешениями культур, еще более далекими от универсальной культуры справедливости и любви (Caritas in veritate, 26).

Папа предлагает критерий для оценки, какое общество является обществом справедливости и любви. Это общество, принявшее всех зачатых младенцев (Caritas in veritate, 28). Ведь эти младенцы все имеют право на жизнь, ибо являются личностями с момента зачатия. Иоанн Креститель сознательно «взыргал во чреве», приветствуя Христа. Современные люди привыкли только в рациональной форме сознания. Но эта рациональная форма – не единственная. Сознание и личное бытие присущи эмбриону, и он имеет право на жизнь. И сохранить его жизнь – справедливо. Но есть место в этой моральной ситуации и для любви. По мысли папы, общество, проявляющее солидарность по отношению к еще нерожденному ребенку – это и есть общество любви. Ясно, что все наличные сегодня общества далеки от выполнения этого критерия. Но далеки по разному. И потому каждая страна, каждая нация, каждый «культурный мир» призван подумать, является ли он образцом моральных совершенств, или бесконечно далек от идеала. И думается, что некоторые страны, гордящиеся особыми ценностями и святостью, должны отвернуть свой лик, поскольку несомненно лидируют по числу абортов. Общество, не проявляющее солидарности по отношению к каждому обычному человеку, к каждому ребенку, и более того – к каждому нерожденному ребенку, - должно не учить всех жить, а научиться быть человечным самому.

Критерий, предложенный папой, показывает, что «все согрешили» и потому не могут претендовать на особый статус. Лишь человеческая природа как таковая и ее Творец могут учить человечество как жить. А вселенская Церковь может быть учительницей человечества лишь потому, что имеет универсальный и сверхъестественный авторитет.

Изучение человеческой природы приводит к пониманию единого универсального закона морали и всей жизни, именуемого естественным законом. Конечно, Церковь знает и более совершенный закон – закон любви. Но уже естественного закона, единого для всех, достаточно для возникновения подлинного глобального общения культур. Нет культуры, нормы которой были бы совершенно чужды естественному закону. «Во всех культурах есть этические совпадения, единичные и многожественные, - проявления одной и той же человеческой природы, задуманной Творцом; этическая мудрость человечества называет их естественным законом»  (Caritas in veritate, 59). Также и все культуры и народы призваны к участию в обществе любви. Для этого Богом тоже созданы все возможности. «Мы должны расширить разум, воспитать в нем способность познавать и направлять эти мощные новые движения [т.е. глобализацию – прим. ред.] к той «цивилизации любви, семена которой Бог посеял в каждом народе, в каждой культуре»  (Caritas in veritate, 33). Нормы естественного закона осознаются как всеобщие обязанности. «Семена» общества любви осознаются как всеобщие возможные добродетели. Соблюдение естественного закона обязательно для каждого человека, и потому юридические законы должны согласовываться с нормами этого закона.

Реализация возможных совершенств человека и торжество отношений любви – это призвание к совершенной, а не к обычной жизни. Но сегодня человечеству для выживания необходимо не только решится жить согласно с естественным законом. Новые вызовы ставят перед человечеством такие проблемы, что оно или погибнет, или устремится к формированию единой «цивилизации любви».

Но в рамках этого совершенного общества общение любви не может обеспечиваться только лишь силой самой любви. Для возникновения общения любви недостаточно наличия личностей, культур, народов, готовых вступить в общение. Необходима опора на соблюдение естественного закона. «Универсальный нравственный закон служит прочной основой для любого культурного, религиозного и политического диалога и позволяет многообразному плюрализму различных культур не отрываясь от общих поисков истины, добра и Бога. Таким образом, соблюдение этого закона, вписанного в сердца, служит предпосылкой любого конструктивного социального сотрудничества» (Caritas in veritate, 59).

Папа признает, что в локальных культурах не все соответствует естественному моральному закону, и даже более того – всегда есть то, что противоречит ему. Существование такого рода культурных явлений не может быть оправдано ссылками на традицию. Поэтому надо осознавать, что «во всех культурах есть балласт, от которого надо избавляться, теневая сторона, откуда надо выбираться» (Caritas in veritate, 59). Позиция культурного консерватизма и традиционализма не вполне оправдана даже по отношению к христианским культурным традициям. «Христианская вера воплощается в культурах, но и выходит за их рамки, а потому может помочь им возрастать во всеобщем единстве и солидарности» (Caritas in veritate, 59). Попытки замкнуть христианство в нескольких локальных цивилизациях, культурно изолированных от влияния других, может привести только к краху христианской культуры в этих локальных сообществах: неизбежно этим сообществам придется прощаться с замкнутостью, и заодно они могут попрощаться с той христианской культурой, которая обосновывала эту замкнутость. Христианство должно дать единое социальное учение для всего мира, для всех культур, опираясь на нормы естественного закона. Это учение должно вести мир к общению любви, уводя от замкнутости и закрытости.

Глобализация требует новой ответственной политики, основанной на этических принципах

Папа предлагает от дискуссий о правах перейти к дискуссии об ответственности. Сегодня много говорят об утрате государствами части своего суверенитета как негативном последствии глобализации. Папа считает такой взгляд проявлением национального эгоизма. Христианство всегда учило о существенном единстве человеческого рода, его общей судьбе и необходимости всеохватывающей солидарности. Единство человеческого рода и ранее было фактом, но не настолько очевидным для всех как для Церкви. Сегодня же глобализация явила единство человечества как факт социальный, экономический, политический.

Исходя из единства человечества необходимо признавать существование общей ответственности всех народов за современное положение и за будущее. Общая ответственность требует общей власти. «Конечно, при глобализации нужна власть, поскольку есть цель, к которой мы стремимся, - глобальное общее благо» Для выхода из современных кризисов у Католической Церкви нет нужды в изобретении совершенно нового социального учения – теории о глобализированном обществе. Папа утверждает, что у Церкви уже были ответы еще до того, как в жизни возникли проблемы последних лет. «Процессы, характерные для глобализации, сегодня требуют именно того, что всегда утверждала Церковь в социальном учении, исходя из своего представления о человеке и обществе» (Caritas in veritate, 57).

Эта власть не может быть тиранией. Отрицая тиранию в рамках отдельных обществ, социальное учение Церкви тем более отрицает тиранию в глобальном масштабе. Всякая власть должна быть властью демократической, то есть избранной большинством. А осуществляться эта власть должна так же как она реализуется в правовом государстве – то есть государстве, в котором защищены права личности и меньшинств. Мировой правовой порядок должно развиться из сегодняшней ООН и международного права.

Учение Второго Ватиканского Собора о необходимости демократического и правового порядка прилагается Бенедиктом XVI к проблеме глобальной власти. Она должна быть избранной, а не навязанной. Эта власть должна осуществляться при обеспечении прав личностей и народов  (Caritas in veritate, 67). Но глобальная власть должна обеспечивать не только безопасность и правовую справедливость. Человечество нуждается в единых усилиях, направленных на осуществление социальной справедливости. Глобальная власть необходима, ибо отдельные личности и народы уже не справляются с вызовами современности  (Caritas in veritate, 57). Помощь от человечества как единого целого, направленная к личностям и народам, является проявлением солидарности. При этом тот, кому предоставляется помощь, должен уважаться не менее, чем тот, кто такую помощь оказал. Важнейший постулат папы состоит в том, что помощь необходимо рассматривать в рамках правильного понимания человеческих отношений. И дарящий, и принимающий дар есть подлинно люди, обладающие одинаковым достоинством. Иначе дар невозможен. Целью помощи нуждающимся должно быть развитие народов. Нуждающиеся должны получить помощь для того чтобы «стать на ноги» и быть полноценными членами человеческой семьи.

Таким образом, папа считает необходимым экономическое и социальное развитие беднейших стран и регионов. Глобальная власть должна сознательно корректировать экономические процессы во всемирном масштабе для разрешения сегодняшних и будущих проблем.

Долгое время считалось, что дело власти – только обеспечивать справедливость при распределении общественного продукта, а экономика должна быть полностью автономна от вмешательства государств. Такую либеральную систему сегодня нет смысла обсуждать уже потому, что она невозможна. Экономика не автономна от общества. Социальная система не автономна от моральной и духовной жизни. Так, современный кризис возможно преодолеть только в случае возникновения взаимного доверия. Это взаимное доверие необходимо для самого существования финансовой, экономической, политической, социальной систем глобального общества. Таким образом, без этической основы хозяйственная и социальная жизнь общества просто невозможна.

Экономический подъем во всем мире возможен за счет проектов по развитию беднейших стран. Вместо заказов военных и безудержного потребительства, именно выравнивание развития в мировом масштабе могло бы стать двигателем для мировой экономики  (Caritas in veritate, 60). Папа считает, что вкладывание ресурсов в такие проекты, координированное в мировых масштабах, выгодно мировой экономике. Ведь самая беднейшая страна обладает главным: людьми. А для превращения в процветающую экономически страну достаточно человеческого капитала. «Главным ресурсом в странах, которым нужна помощь в развитии, остается человеческий ресурс: это подлинный капитал, и его нужно взращивать, чтобы обеспечить беднейшим странам по-настоящему автономное будущее»  (Caritas in veritate, 58). Важнейшей составляющей помощи является обеспечение доступа продукции из беднейших стран на глобальный рынок. «Основная экономическая помощь, в какой нуждаются развивающиеся страны, - это содействие постепенному внедрению их продукции на международные рынки, что позволит им принимать полноценное участие в международной экономической жизни»  (Caritas in veritate, 58).

Таким образом, папа фактически утверждает, что общество новых социальных отношений возможно «технологически». Автономная от объективного морального рациональность, на которую надеялись деятели Просвещения и либеральные апологеты рыночного капитализма, доказала свою несостоятельность. Еще более несостоятельны идеи коммунистического и фашистского тоталитаризмов. Предложения сдаться на милость иррационализму постмодернистов наиболее опасны: человек в этом случае станет объектом манипуляций, рабом бессмысленных игр. Папа считает, что единственным путем, на котором возможно спасение и развитие человечества, является рациональность, открытая к трансцендентному (Caritas in veritate, 74). Рациональность, открытая к Истине познает великую цель в справедливости. Рациональность, открытая к Истине, познает великую цель в милосердии. Без истины и любви человек в лучшем случае подчиняется инструментальным целям. И такого рода превращение средства в цель происходит в первую очередь с основными деятелями современного человеческого общества. При незнании Истины и Любви происходит замыкание в социальных и экономических технологиях. «Тогда в качестве единственного критерия предприниматель рассматривает максимальную выгоду от производства, политик – укрепление власти, учёный – результат своих открытий» (Caritas in veritate, 71). Такое подчинение является выбором этическим и даже религиозным. Вместо нацеленности на Истину и Любовь, человек выбирает выгоду, власть и чувство вседозволенности. Такой выбор является повторным грехопадением, является принятием трех искушений, предложенных когда-то в пустыне. Глубина падения человечества заметна на фоне высоты тех задач, которые поставлены современной историей перед человеком. Почему же человечество еще не погибло, если при всем величии необходимого подвига, человек выбирает земное, слишком земное? Папа считает, что существование человечества и его развитие (то, что есть позитивного в современном прогрессе) – имеет только одну причину: есть праведники, на которых держится весь мир. «Развитие невозможно без порядочных людей, без экономических и политических деятелей, которые по совести служат общему благу» (Caritas in veritate, 71). Иначе говоря, человечество существует благодаря тому, что люди еще поступают по совести и по любви.

Общество любви как путь жизни и надежды

Человечеству необходимо новое духовное рождение. Это рождение может произойти в результате покаяния, переосмысления сегодняшней жизни, устремления от того, что есть к тому, что должно быть. «Человеческое существо развивается, когда растёт в духе, когда его душа познаёт саму себя и истины, посеянные в ней Богом» (Caritas in veritate, 76). Величайшая истина, которая открывается при таком познании – это факт дарованости нашей жизни.

Мы не создали сами себя. Нам даровали жизнь, и не только родители, но и Бог, создавший все. Понимание дарованности жизни может становится для каждого очевидным, когда он любит. Пытаясь познать любовь, мы можем понять ее как чудо. Мы любим, но мы не продуцируем любви. Любовь застигает нас, охватывает нас. Любовь даруется нам (Caritas in veritate, 79). Понимание того, что любовь даруется, позволяет понять, что жизнь, развитие, познание – все это дары. Даже творимое нами добро – это дар. Как и сознание необходимости справедливости, как и выбор пути любви.

Таким же образом и общество любви возможно, поскольку люди к нему стремятся. Оно нужно, ибо только оно сегодня есть тот путь жизни, который позволит человечеству избегнуть гибели. Но оно может прийти не только потому, что люди будут к нему стремится. Оно может прийти и потому что оно возможно как дар от Бога. И этот дар будет дарован, только если человек возжелает его.

Итак, нужно желать нового спасительного существования в любви, и нужно стремиться к такому общению любви. Но будет ли оно зависит не только от нас, но и от Бога, который есть Любовь, а потому стал Творческим истоком для человека и открыл идеал общества любви как идеал для человечества.

Человек традиционно рассматривается как существо разумное и свободное. В этом видят богообразные черты его сущности. Папа предлагает задуматься над тем, что Бог есть не только Разум и Свобода, но он есть Любовь. А раз так, то человек есть образ Любви. Быть человеком – это быть существом агапическим, любящим. А быть любящим возможно только в сообществе любви. Начиная от семьи и церковной общины это сообщество любви должно вырасти до всего человечества. Отношения христианской любви, где бы они сегодня не находились, являются той закваской, которая может преобразить все человечество. Вне этого пути Любви – только пути смерти.