«Бог привел меня к очень особенным людям», – военный капеллан Александра Андрияшина

С Александрой Андрияшиной мы знакомы уже лет двадцать. Сколько ее знаю, всегда улыбающаяся, искренняя, готовая прийти на помощь, всегда в тесном окружении людей, особенно подростков.

При первой возможности (а это было непросто с ее плотным графиком) откровенно поговорили с Сашей о капелланских буднях, трудностях, страхах и мечтах.

– Саша, почему именно капеллан? У тебя был опыт и миссионерский, и волонтерский, ты психолог по образованию. Ты могла быть полезной где угодно.

– Когда началась война, мы с друзьями начали ездить на войну сначала как волонтеры, а потом поняли, что волонтеры есть, немало, люди сразу стали активно помогать армии тогда еще, в 14-м году. Поняли, что, поскольку были очень горячие события, многие наши защитники гибли, мы хотим, это никогда не озвучивалось, две вещи основные для бойцов привезти: прежде всего, Благую весть, что Господь с бойцами, Он защищает, благословляет, помогает, а второе, что как раз не озвучивали, это то, что, если Господь знает наперед, что боец скоро должен погибнуть, то приготовить душу человека к встрече с Господом, напомнить о Божьей любви, благодати и милости.

Я никогда не чувствовала себя психологом-психологом, я до сих пор, хотя много делаю этой работы, чувствую себя психологом-любителем. Я думала о том, чтобы быть парамедиком, потому что это важно, это нужно, это тоже спасает жизнь, а не только душу, но я не смогла убедить себя, что могу брать на себя такую ответственность – постоянно быть готовой к тому, чтобы оказывать такую помощь.

Я остаюсь волонтером, мне никто денег не платит. Я была семь лет миссионером. В Станице Луганской прожила четыре года и три года в Авдеевке. Мы служили гражданским людям.

Но Господь как-то открывал двери, показывал, вел, что именно духовный аспект, поддержка духовная, моральная, эмоциональная, психологическая наших защитников, их семей также, – это то, что именно вышло на первый ряд. Как-то так отделилось, потому что есть страшная нехватка капелланов, очень не хватает. Поэтому так.

– Официально ты с 2016 года капеллан, да? Тебя благословили в церкви.

– С 15-го. Вообще в первый раз я поехала в 14-м году – Волноваха, Гранитное, Славянск. Потом в 15-м Мариуполь, Попасная, очень много поездок в Попасную, на неделю, на две, на месяц. Еще в другие места. Но в ноябре 15-го я приехала впервые в Станицу Луганскую и сразу поняла, что я там останусь и буду служить. И я официально себя считаю капелланом с ноября 15-го года.

– Как изменилось с того времени отношение командования, рядового состава к капелланам вообще и к тебе как к капеллану в частности?

– Часто отношение зависит от того, в какой ситуации бойцы. Чем горячее, чем тяжелее – тем они искреннее просят и молиться, и приезжать, и поддерживать. Чем спокойнее, тем, прямо скажем, они тоже расслабляются и о Господе часто забывают. Это нормальная человеческая натура, это мы всегда видим в Библии.

– Как тревога – так к Богу?

– Да. Я никогда не упрекаю их за это. Это не моя задача судить их, как-то организовывать их духовную жизнь. Это между ними и Богом. Но это напоминает иногда Книгу Судей, когда там менялись те судьи. Пока они взывали к Богу – все нормально, потом начинали грешить, Бог их наказывал, потом они снова обращались и Бог их снова освобождал, и вот так волнами. Но там есть такая мысль, в конце написано, что каждый делал, что считал в своих очах нормальным. То есть, когда человек делает, что хочет, считает нормальным, а не по заповедям, по крайне мере, люби Бога, люби ближнего, то отношение меняется к Богу.

Я нормально все это переносила, потому что они мне ничего не должны, это моя инициатива им служить. Так же, как Божья инициатива была спасти мир. Поэтому, в принципе, мы никогда не можем ожидать от людей какой-то стабильной духовности. Мы все ходим: то белая полоса, то черная, то по духу живем, то по плоти. И тем более военные.

Обычно они очень рады, часто искренне удивляются, говорят, чего это женщина – капеллан. Я объясняю, что во время войны женщины, даже женщины из монастырей, могут быть и связными, и медиками, и водителями, кем угодно. А я в своей церкви имею сан диакониссы, поэтому могу служить как капеллан. Я сейчас также учусь в семинарии и уже почти имею духовное образование тоже.

А отношение у них, и правда, очень хорошее. Они чтят, уважают всех, кто чтит и уважает их, кто помогает и поддерживает. Это для них всегда было очень ценно, актуально. Поэтому здесь жаловаться нельзя ни в коем случае.

– Ты среди пионеров женского капелланства в Украине. Можно же так сказать?

– Нет, извини, я не люблю слово «пионер». Понимаю, что pioneer – международное слово, первопроходец, но... Я не знаю, кто я среди капелланов. Думаю, что я просто капеллан. Скажу одно, честно и искренне: я единственная женщина-капеллан, которая переехала жить на линию фронта и семь лет прожила на линии фронта. Не приезжала с подарками, с концертами, хотя это тоже чрезвычайно нужно, не жила просто как гражданский человек и помогала, а именно сознательно оставила Киев, приехала, чтобы быть там, где они, чтобы быть среди них, когда нужно, постоянно.

– А что вначале было самым сложным для тебя?

– Наверное, самым сложным был страх. Прежде всего, страх того, что я буду знакомиться с ними, а они будут гибнуть, а у меня уже была гипертония и всякое такое. Я знала, что это будет больно, тяжело и сложно, но не могла тоже строить барьеры и держаться с ними на расстоянии, типа, я не могу быть с вами друзьями, потому что вы можете погибнуть. Это было бы неправильно. Поэтому боялась их потерять.

Боялась, потому что мне пришлось в 16-м году научиться водить машину. Это было очень тяжело, сложно, страшно и ответственно, потому что, когда везешь себя, еще полбеды, а когда везешь людей, то это уже ответственность. Не прошло и месяца, как я поняла, что реально это вопрос четырех секунд и ты или в стене, или в дереве, или в поле, или в другой машине, или непонятно где. Это сумасшедшая была для меня ответственность водить машину.

Конечно, был страх что-то накосячить, извини, в кого-то там влюбиться или романы какие-то, шуры-муры. Немного было страшно. Хотела, чтобы Бог защищал меня от всяких искушений. Часто, когда я жила у хлопцев по неделе, по две, я закрывала двери на замочек, где жила, и еще ставила там иногда маленькие баррикады, стул какой-то или еще что-то, чтобы вдруг какое-то чудо не вломилось, то я как-то себя защищала. Никогда не оставалась ни с кем наедине. Вот эти все правила.

Насколько был страх смерти? Я пыталась о нем вообще не думать, даже, как говорят, не начинать бояться. А как только начинала бояться, я тщательно и глубоко начинала молиться. Был немного страх попасть в плен. Мы с друзьями проходили даже обучение, как себя вести, когда попадаешь в плен. Поэтому всякое такое было.

– А чему тебе еще, кроме вождения машины, пришлось научиться за годы капелланского служения?

– Главное, чему я научилась, – это реально слушать, реально любить, уважать, иметь много терпения, принимать людей такими, какими они есть, очень-очень реально доверять Богу: что Бог будет и приводить людей, каких нужно, и давать ресурсы, какие нужно, и обеспечивать. Как сказал когда-то один пастор: легко доверять Богу, когда у тебя полный холодильник, тяжело доверять, когда он пустой.

А еще ценить людей, понимать. Я приезжала на неделю или две-три, жила, и действительно не все там воспринимали: о, капеллан, наконец-то мы дождались! Некоторые были такие: «Капеллан, что ты хочешь? Что, сейчас будешь обращать? Морали читать, будешь по ушам ездить. Ты не туда приехала, короче». Но на самом деле для меня это был комплимент, когда они были такие искренние со мной. Это было намного лучше, чем если бы они лицемерно что-то там сидели, кивали головами и говорили: «Конечно, капеллан, конечно, расскажите еще». А так они комфортно чувствовали себя со мной, были собой. И я говорила им в шутку: «Капеллан всегда делает бойцов счастливыми. Вот реально, всегда. Или когда приезжает, или когда уезжает». И хлопцы так две секунды думали, а потом: «А-а-а».

Я не радуюсь, у меня нет самообмана, не говорю, что я «звезда». Но знаю, что я нужна. Я знаю, что то, что Господь дает через меня, это нужно. Знаю, что это моя миссия. Поэтому…

– Поэтому, можно сказать, что твои хлопцы счастливые, когда ты приезжаешь, а не когда от них уезжаешь.

– В основном. Скажу по секрету, я стараюсь об этом мало где говорить. Когда начинаешь знакомиться с военными (у меня не было такого опыта до войны, потому что я много с подростками работала, с разными семьями малообеспеченными, в Чернобыльской зоне), у меня буквально было ощущение, что я, извини, как тот Маленький Принц и Лисенок, что я «ответственна за тех, кого приручила». Может, это неэтично звучит, но когда мы становились с ними друзьями, то есть когда первый раз я приехала, мы знакомимся – это одно, а вот когда приезжаешь второй раз, третий, и когда они знают, что ты на неделю или на месяц, – они удивляются. Они знают, что ты не в комфорте. Они знают, что тебе сложно. Они знают, что ты толстая, что тебе тяжело там ходить, тебе на кровати той, где спина убивается за две-три ночи, тяжело, что тебе в тот, извини, дурацкий туалет или подобие туалета ходить тяжело с ними вместе и среди ночи, и днем. Есть с ним ту кашу, к которой иногда, да, есть что-то вкусненькое, а иногда нет. То есть когда разделяешь с ними эту жизнь, быт, то отношение меняется и большинство из них становится друзьями, знакомыми, о семьях рассказывают, знакомят со всеми: с мамами, женами, с детьми.

– Скажи, пожалуйста, а чем начинается и чем заканчивается день капеллана Александры Андрияшиной?

– Совсем по-разному. Это только когда я с ними живу, то он начинается, как у них: с построения, умывания, завтрака, а дальше каждому нарезают свои задачи. Мне тоже часто нарезают какие-то задачи: кого-то на Новую почту завезти, с кем-то беседу провести, с командиром пообщаться, на кухне помочь.

– То есть с тобой там не сюсюкаются, на равных.

– Да, если ты живешь с ними, живешь среди них и ты служишь всем чем можешь: и словом, и делом, и машиной, и всем. Вечером иногда я могла с ними проводить викторины, загадки загадывать, конфеты раздавать в качестве призов, разные вещи. Фильмы какие-то иногда смотрели, турниры проводили, в волейбол играли. Я любила им покупать спортинвентарь, призы какие-то, грамоты выписывать. Часто они ко мне в церковь в воскресенье приходили, где бы я ни была: в Попасной, в Станице, в Авдеевке. То есть вообще шаблона нет. И это одна из тяжелых таких вещей, потому что приятно, когда есть более-менее рутина, когда у тебя рабочий график, рабочий день. А когда ты не можешь планировать больше, чем на полдня, то это часто немного тяжело, но даже к такому как-то привыкаешь. Привыкаешь, что у тебя есть набор определенных вещей, которые ты просто делаешь в определенной последовательности, количестве и частоте и все.

– Какие ты можешь назвать негласные правила, которые капеллану нельзя нарушать?

– Их много. Они негласные, но уже стали гласными, потому что, к сожалению, было немало капелланов, которые их нарушали довольно часто, и потом им командиры отказывали вежливо, и те капелланы утрачивали связь, те открытые двери закрывались из-за этих нарушений правил.

Я не буду в порядке приоритетности, а просто скажу, какие они есть. Одно из самых основных, так же, как у медиков, – не навредить. Своими мыслями, верованиями, мировоззрением, убеждениями, поведением, привычками, чем угодно. Даже когда капелланам не нравятся маты или то, что хлопцы курят, или еще что-то. Мы не лезем со своими правилами в чужой монастырь. Мы на их территории, мы ими приглашены, они нам дают разрешение, поэтому мы можем быть просто такими, какие мы есть. А говорить: прекратите делать это, лучше не делайте того, давайте я вам объясню, почему это вредно, или еще что-то… Лучше, если кто-то это хочет делать, то только тогда, когда вас спросят об этом, когда вам скажут: а как вы думаете, а вот вы не курите, это потому, что вы спортсмен? Или: капеллан, вы же выпьете с нами винца вечером или пивка? И вот тогда, капеллан, пожалуйста, говори, что ты там хочешь, но не делай из этого больших каких-то своих демагогий и чтений морали.

Следующее – это конфиденциальность. Прежде всего, вообще капеллан должен слушать, много слушать. И когда слушает, молиться, чтобы Господь именно дал ответ, а может не давал ответ, а чтобы человек сам, наконец, пришел к своим ответам.

– Сам себя услышал и ответил себе.

– Это вообще лучший вариант. Слушание и конфиденциальность. Потому что были капелланы, которые слушали бойцов, а бойцы как раз «по-мужски» что-то друг другу рассказывали, и потом капелланы выдавали на прощание: перед тем как уезжали, шли к командиру. А потом командиры проводили воспитательную работу. Поэтому без фанатизма. Не так, как дети, ябеды такие. С этим нужно быть осторожными, потому что конфиденциальность – неимоверное правило.

Дальше я бы очень советовала капелланам сдерживаться в рассказах о своих политических взглядах. Это часто личное пространство. Возможно, кто-то вам что-то рассказывает и вы с чем-то можете согласиться, по поводу чего-то сказать, что я не уверен, где-то сказать, что я не владею всей информацией, где-то сказать, что это мое личное, а сейчас я на работе, поэтому не чувствую, что хочу об этому говорить и т. д. Есть определенные причины для этого.

Ну и, наверное, последнее, это, с одной стороны, быть всегда искренним и самим собой, отложить какие-то свои амбиции, стремления, как-то там понравиться, впечатлить, а с другой – просто ценить каждого бойца. Даже на уровне того, когда вы задаете какой-то вопрос. Думайте, зачем вы его задаете. Ну вот зачем? Например, есть такие, прям, глупые вопросы, типа: убивал ли ты уже людей? сколько ты людей убил? тебе нравится твой командир или нет? У вопроса должна быть причина. Даже если ты спрашиваешь о семье. Боец всегда может спросить, а почему вы спрашиваете. Или там о квалификации, кто ты – пулеметчик, снайпер или кто? Боец спросит: вам это зачем? Вы капеллан? Давайте говорить типа про Бога, про философию. Поэтому нужно быть очень осторожными, следить за собой.

И самое последнее, мой совет, это постоянно изучать, исследовать две темы: конфликтологию и коммуникацию. То есть уметь разговаривать и уметь или предвидеть, или решать конфликты. Это чрезвычайно важно. Это постоянно. Коммуникация, конфликтология – это каждый день. Поэтому капеллан должен быть осведомленным, должен быть уравновешенным и должен быть, ну действительно, как Иисус говорил: простые, как голуби, хитрые, как змеи.

У меня было с одним командиром. Я приехала к ним, они где-то жили под Новотроицким на терриконе. Командир, такой себе «няшка», который меня любит и уважает, решил провести воспитательную работу с бойцами по подготовке к встрече с капелланом и рассказал им, что капеллан – «ваще шикарный человек, святой» и всякое такое, поэтому она приедет, чтобы вы при ней не матерились, чтобы вы ж там не курили. Ну и хлопцы такие: «Окей, не вопрос».

Я приезжаю, это лето было. У них там летняя кухня, а на ней даже маленький телевизор есть и всякие условия нормальные, но спят в земле, в блиндажах. Приехала тоже на неделю, потому что тот террикон немного обстреливался. Ну вот я с ними там, а они понемногу ходят куда-то. Я в столовую – они потихоньку на улицу. Я так за ними гонялась полтора дня, а потом поймала и говорю: слушайте, объясните мне, пожалуйста, что происходит. И один из них, тоже из моих друзей, говорит: «Ну нам дали установку». Я говорю: «Так, вернулись на кухню, сели, смотрим телевизор, курим и материмся сейчас все, потому что не нужно мне это все». После этого они вернулись и мы остаток недели нормально общались.

– Ты видишь, ты святой человек: разрешила официально, слово капеллана.

– Понимаешь, не от меня должно зависеть, сколько они курят или матерятся. Должна сказать, что реально 90 процентов, ну может 85, бойцов при мне не матерятся. Во-первых, они прощупывают меня, смотрят, как я реагирую. Если я там мать-перемать, эмоции-переэмоции, тогда они тоже соответственно. Потому что есть женщины-военнослужащие, которые разрешают с матом и сами матерятся не меньше. Но когда они видят мой стиль разговора… Я иногда с ними шучу: «Хлопцы, ну вспомните какие-то глаголы, потому что у вас вместо «взорвался», «прилетел», «разорвался» толь одно слово». И они: «Га-га-га, а точно, вот то одно слово». И я говорю, будете людям на «гражданке», детям рассказывать про свои подвиги, а вы забыли глаголы и существительные. Давайте вспоминайте их уже, говорю. И мы с ними смеялись.

Иногда было наоборот, мы могли сидеть, например, зима, в помещении где-то, после ужина задержаться, двое-трое хлопцев, так что-то разговорились о душевном, о духовном. Сидим, и вижу, что они слушают, когда уже та маленькая пауза, я говорю: «Хлопцы, может, выйдем покурим?» Они такие: «А вы что, курите?» Говорю: «Нет, но вам нужно, то мы можем продолжить разговор в курилке». Они: «Ну да, пойдем».

Но суть не в том: они выкурят на пять сигарет больше в день или на три меньше. Не в том святость их будет, понимаешь? У меня один боец в окопах спросил: «Александра, а можно молиться с матами?»

– И что, можно?

– Человек хочет молиться, но у него маты иногда выскакивают, потому что очень страшно, потому что очень тяжело.

– Ну и еще ж одно слово на все глаголы.

– Так ото ж. Я ему сказала: «Друг, Бог мысли твои знает. Он знает, что ты подумал, прежде чем ты сформулируешь то предложение с той молитвой. Поэтому уже говори Богу, что можешь, что хочешь, что реально. Говори: спаси, Господи. А там уже…»

Бог – джентльмен. Он знает твое сердце. Он видит твою душу, поэтому преподносить себя Ему как-то там «красиво», с какой-то красивой молитвой – это не то, что Он от тебя ждет. Поэтому просто будь с Ним таким, как ты есть. Проси о том, что нужно. А потом, пожалуйста, поблагодари.

– Саша, ты, наверно, уже не один раз слышала, что капелланство не женское дело. Согласна с этим?

– Ирочка, мало того что согласна, я была одной из тех, кто уже много раз говорил, что капелланство это не женское дело. Я абсолютно с этим согласна, потому что верю, что Бог возлагает это на мужчин. И экстремальные всякие ситуации, где нужно много особенной силы, ответственности, сдержанности, какой-то рассудительности и многих вещей, которые есть у женщин, есть (я не говорю, что этого нет, что женщины – это сугубо эмоциональные девочки, моргают глазками и наивно улыбаются, нет), но оно как-то больше свойственно мужчинам.

Конечно, в армии есть женщины, поэтому для женщин, сто процентов, должны быть женщины-капелланы. В Америке, в Европе в армии они уже лет сто как есть. У нас пока не так много женщин-капелланов. Но я согласна, что это не женская работа.

У меня в Станице была такая ситуация. Мы там организовывали сначала христианский волонтерский центр, а потом церковь. Но случилось так, что брата, который там служил, из-за проблем отозвали от служения домой, и я осталась одна. Была больше года одна практически: и причастие раздавала, и проповедовала. Только приезжали пасторы крестить и иногда на неделю-две тоже проповедовать. Однажды я проводила служение, проповедовала. Потом общались после церкви, там чай, пирожки какие-то бабушки наши сделали. И брат, верующий очень, подходит ко мне и говорит: «Ну, сестра, как же так, мы же в Библии читаем, что сестры не должны проповедовать». Говорю: «Поверьте, я тоже это же читаю в Библии. И смотрите, вот ключи от нашего волонтерского центра, где мы живем. Я могу на протяжении двух-трех дней максимум забрать вещи, я найду, где мне служить и что делать, если вы с братьями можете заехать». Он, бедняжка, стоял смотрел на меня, расстроенный, потому что поспорить не вышло, блеснуть знаниями Писания не вышло. Такое предложение было провальным для него. Поэтому я молюсь и прошу всех всегда молиться, чтобы Господь призывал капелланов, ставил капелланов.

Рада сказать, что среди моих знакомых из «Церкви Голгофы» (Calvary Chapel) за эти пять месяцев стало больше пяти хороших капелланов, которые быстро мобилизировались, настроились, немного научились.

Вообще все наши, там, тут, везде, прекрасные люди. Я реально горжусь всеми нашими братьями и сестрами. Знаешь, вот действительно, к сожалению, есть правда в том, что пока не станет ужасно, страшно и плохо, мы не узнаем, какие мы крутые и бомбезные. Иногда нужно вплоть до войны, чтобы мы поняли, насколько мы реально крутые, насколько Бог у нас крутой. К сожалению, одно без другого иногда не бывает. Поэтому я в шоке, я горжусь. Просто мощные Божьи люди.

Я только что была в Прилуках и проводила обучение для капелланов, скажем так, новообращенных, новопринятых. Начальство наше в капелланской организации выдало им уже документы, и они работают, работают очень эффективно. Поэтому да, нужно, и пусть это будут мужчины, потому что мы с девчатами крутые, классные, прекрасные, но в основном должны служить женщинам на фронте.

– То есть, в целом, ты бы не советовала женщинам идти в капелланы.

– Я бы не советовала. Если можно делать что-то другое: быть волонтером, в госпитале, куда-то ездить, не знаю, подписывать контракты, идти лучше военными и быть медиком, связной, еще кем-то и понемногу рассказывать тем, кто вокруг вас, о вашей вере – это более нормально, это более естественно. Особенно сейчас, когда идет такая полномасштабная война.

– За эти последние пять месяцев что для тебя было самым тяжелым?

– За семь лет Бог привел меня к очень особенным людям. Многие из них разведчики, многие просто люди, которые умеют воевать, знают, как воевать, сильные духом, очень достойные, имеют образование, такие просто невероятные люди. И на протяжении пяти месяцев я потеряла уже больше тридцати друзей, с которыми мы дружили: ели шашлыки, были знакомы с семьями, имели номера телефонов, виделись постоянно, а не только тогда, когда они в секторе. Я перестала красить седые волосы, это мое переживание, сейчас я почти как мать переживаю. Я ношу на сумке черный платочек как напоминание, такой, знаешь, постоянно продолжающийся траур.

Буквально неделю назад погиб на войне мальчик, которому 22–23 года, который в Бородянке в церкви у нас был ребенком, подростком. Я знаю всю его семью. Он вырос там буквально. Мы познакомились, когда ему было 11 лет, может 10. Потом он пошел воевать, может, уже год назад, может, меньше, и где-то неделю назад погиб. Это действительно самое тяжелое… Иногда сложно понять, что Бог хочет от меня, где я должна быть.

Ездить на похороны очень тяжело, я знаю, что нужно очень, но тяжело. Ездить в госпитали и общаться с ними, когда они ранены, кто-то без ноги. У меня один командир поймал восемь пуль. Восемь пуль! Если бы мне кто-то рассказал, я бы не поверила, а так я его чуть не общупала всего, все восемь дырок увидела и я была в шоке. Но Бог его спас, и он, конечно, это знает, и он, наверное, через какое-то время сам начнет проповедовать.

Все это тяжело. Тяжело находить слова, а их нужно находить, потому что на похоронах мне дают тоже иногда сказать слово как капеллану. И это нужно делать, это правильно. Это нужно чтобы было искренне, осторожно. Это просто, не знаю, какая-то ювелирная работа. Но это нужно делать. Это если не здесь и не сейчас, то когда и где?

И во всем вообще, ранее семь лет и сейчас, полная зависимость от Духа Святого: кому позвонить, кому помочь купить машину, с кем поговорить, к кому поехать в гости. Я вот недавно вернулась из почти трехнедельного такого тура по всей линии фронта от Полесья до Одесской, Николаевской, Харьковской, Донецкой, Луганской областей. Увидела многих своих друзей и новых друзей, которые еще не были друзьями, но уже стали. И, знаешь, ни один разговор не повторяется, он каждый раз как первый раз, вообще нет шаблонов. Их, даже если захочешь что-то наработать, ну нет. И вот это понимание, что ты зависишь от Духа Святого, когда ты постоянно слушаешь, когда ты постоянно молишься, пытаешься понять контекст, что Господь хотел бы сказать этому мужчине или женщине сейчас, как реагировать…

Это часто терпение и поиск, чтобы или Бог что-то менял в их сердцах, или еще что-то. Я могу объяснить, если спросят, могу своим примером показать, что есть короткая молитва. Я очень часто за них молюсь. Буквально только что я была с другой стороны Украины, в Мукачево, там у меня знакомая хорошая группа военных, к которым я езжу постоянно на два дня с одной ночевкой. Я сидела с командиром в кафешке – там за него помолилась. Мы стояли с медиком разговаривали на улице возле его машины – я на улице возле его машины помолилась за него. Короткая молитва как образец. Ты молишься, ты показываешь, что действительно молишься за людей. Люди понимают, как ты молишься, что это не просто молитва. В условиях войны хочется, чтобы не столько было религиозных обрядов, традиций (хотя мы открыли 4 или 5 часовен), сколько простоты, что Иисус и боец, боец и Господь, понимаешь?

– Сейчас часто вспоминают, что в окопах нет атеистов. А что после того, как вышли из окопов? Как оставаться не-атеистом? Можно ли как-то повлиять на то, чтобы бойцы помнили о Божьей милости и Его вмешательстве?

– Господь, мне кажется, насколько я знаю Бога, не гордый, в том плане, что Он не такой: ну что же вы не поблагодарили? Или: что ж вы пошли и снова сами пытаетесь рулить свою жизнь? Он знает, что нужен как Спаситель. Это всегда было, есть и будет. Я стараюсь просто напоминать, что, пожалуйста, ты будешь утром пить кофе – поблагодари Господа за ночь и попроси, чтобы Он благословил тебя. Будешь вечером пить чаёчек – поблагодари за день и попроси, чтобы благословил. Где-то ты едешь, и так, кстати, часто с ними бывает, и чувствуешь, что твоя совесть что-то тебе говорит, не заставляй ее замолчать, не затыкай ее, а остановись и скажи: «Боже, да, очисти мое сердце». Я всем говорю, что совесть – это Божий голос в твоей душе, он был, есть и будет, сколько ты будешь жить, Бог будет к тебе говорить через твою совесть. В какое-то воскресенье встань, остановись и выдохни, и посмотри на небо или посмотри на природу и вспомни, что есть Бог, Господь и Спаситель. Скачай себе одно какое-то Евангелие от Марка, Матфея, Иоанна или Луки. Пусть оно у тебя будет. Три раза в год прочитай это Евангелие, прочитаешь за 4 часа.

Такие маленькие практические советы я стараюсь оставлять с ними и молюсь, чтобы Дух Святой им напоминал, потому что иначе люди есть люди, но веря, что мы служим, а Бог спасает, это очень снимает любое бремя. Нет у меня бремени, что я всем должна, что мне нужно ездить, что я должна постоянно звонить, напоминать, проповедовать, писать им, письма отправлять.

– Это очень классная мысль, потому что в таком случае у тебя остается только твоя ответственность. Ты не берешь на себя ответственность Бога.

– Не могу. Даже если порой попытаюсь, то там такой хаос, что ой-ой-ой.

– Слушай, а я видела на фотографиях у тебя вместе с жетоном висит на шее еще и патрон. Он имеет для тебя какое-то особое значение?

– Какая ты наблюдательная. Это подарок от бойца. Он сделал своими руками, сказал на память. В один момент я подумала, что это реально смешно, что я это ношу. Некоторые христиане сказали мне снять, потому что, говорят, тебе не идет типа как служителю в церкви, ты проповедуешь. Я подумала, я никому это не говорила, но, послушай, мы все крестики носим, мы на футболках крестики носим. А мы же говорили всегда: была бы гильотина, на которой бы Иисуса казнили, то мы бы носили гильотину. Крест – это оружие казни, пуля – это оружие убийства. Это тоже как напоминание. Может быть, если честно, это делает меня при знакомстве с военными на 10 процентов круче, прикольнее и такой мощной, капелланской, воинственной…

– Капелланшей такой. Саша, а что ты можешь посоветовать, какая помощь тех, кто в тылу, будет самой полезной для тех, кто сейчас на фронте?

– Это отдельная тема, на час, потому что много направлений. Но сейчас скажу одно только: чтобы помогать военным, нужно делать то, что ты можешь сделать для людей вокруг себя. Люби своих родителей, люби детей, мужа/жену, родных, соседей, улыбайся женщине в магазине, вежливо поздоровайся с бабушкой в маршрутке и т. д. Это то, что нужно делать обязательно.

– То есть будь человеком, прежде всего.

– Даже не просто человеком, а суперчеловеком. Будь суперчеловеком! Вот реально, человек просто поздоровается с человеком и, возможно, позвонит маме. Это такой нормальный среднестатистический человек. Сейчас нужно приумножать добро, как на дрожжах. И я объясню почему. Еще где-то в 17-м году от одного бойца я услышала такую фразу: хочется, чтобы страна была такой, которую хочется защищать. И он говорил не про политику. Он говорил про людей. Там было все, полный спектр: от того, что желательно, чтобы говорили на родном языке, до того, чтобы заботились о своей клумбе, своем лифте, чтобы не обгаживали подъезд, не бросали мусор, парковались нормально, пропускали пешеходов, чтобы были вежливыми и т. д. Я на 300 процентов уверена, что это основное.

Я хочу, чтобы мы привыкали к этому. Потому что когда потом бойцы будут возвращаться назад в общество, когда у нас будет больше тех привычек именно сознательно делать эти добрые вещи тем, кто вокруг нас, то мы сможем тогда это бойцам делать тоже и поддерживать их всячески.

Когда я была в Прилуках, там тоже много сейчас военных, я говорила тогда в церкви, гражданским людям, что, пожалуйста, вот вы видите военного в магазине, где-то на заправке, на стоянке, я вас прошу об одной простой вещи: не отводите взгляд, даже если с глазами контакт есть на секунду, не отводите, не опускайте голову, просто кивните, просто скажите «спасибо», помашите, улыбнитесь и все, понимаете? Все. Это три секунды, это не стоит денег, но это будет бомбезно для защитника, просто что его видят, что ему благодарны. Все, больше ничего. Есть другие вещи, много чего еще можно делать очень практичного и очень полезного, но это основное.

– Я понимаю, что на мой следующий вопрос ты скажешь, что тоже нужно час отвечать, но. Как дожить до победы и выжить? Какие-то есть советы? Потому что эти «качели», эти «алярмы» бесконечные, эти утраты и эта боль, которую просто нельзя выносить. Кажется, что ты немного успокоился, как-то пришел в себя, но что-то новое-новое-новое. Как выжить?

– Это очень правильный вопрос. Да, о нем можно говорить час. У меня появился один знакомый, очень серьезный психолог военный, очень профессиональный, Андрей Козинчук. И его слушала, писала ему об определенных вещах, он отвечал мне на некоторые вопросы. У него одна из фишек, он постоянно так или иначе возвращается к этому, – это такое понятие как функциональность. То есть мы можем действительно переживать, мы можем плакать, можем иногда плохо спать, терять аппетит или, наоборот, нажираться, то есть свой стресс, свои эмоции мы можем и должны проявлять обязательно. Единственное, мы должны помнить, что, во-первых, враг у нас один – русня, поэтому друг на друга срываться очень не желательно, нужно контролировать это. И что касается себя, быть такими, как мы есть, переживать, плакать, кому-то позвонить, написать, спросить, как ты, потом рассказать, а как я, и пр. Далее день за днем продолжать работать, вот быть функциональными. Он говорит, не увлекайтесь новостями, тем, что там в новостях, а создавайте новости сами. То есть что-то организуйте, что-то проведите для детей: игротеку во дворе, купите во дворе мальчишкам футбольный мяч и создайте футбольную команду, даже если это в Польше, даже если это в Америке.

– То есть нужно, чтобы был какой-то «движ».

– Да. Учите язык, будьте заняты, занимайтесь хобби, которыми занимались или не занимались, возьмите прочитайте книгу. Мы функциональны, пока работаем, трудимся, занимаемся хобби, отдыхаем, гуляем. Также важно планировать. Да, осторожно, потому что мы не знаем, что будет осенью, зимой, планы тоже, возможно, такие немного грустные, но сварите хоть две банки варенья. Ну серьезно. Хоть две маленькие баночки. Сделайте две баночки аджички. Хоть что-то. Ну хоть как-то где-то сэкономьте и что-то такое сделайте.

И очень важно, это тоже отдельная тема, будьте осторожны с детьми. Есть родители, которые попускают детям, говорят, они дети войны, их и так жалко, они столько пережили. Да, но нет. Определенная рутина, таблица умножения, все это нужно. Или наоборот, когда родители начитались новостей, а потом начинают срываться на детях. Этого тоже, пожалуйста, не нужно делать. Поэтому за всем этим следить, общаться и, конечно, не пренебрегать и психологами и всеми, кто может консультировать, обращаться обязательно. То есть куча работы.

– Какой ты видишь Украину после победы?

– Ты знаешь, у меня почему-то только одно: такой светлой, чистой и красивой. И все. Вот не знаю, просто светлая, чистая и красивая. Как-то так. А как оно дальше будет еще проявляться – не знаю. И еще я верю в детей, верю, что наши дети, хоть они и дети войны, но вот дальше у них будет, может на контрасте, может еще как-то, но будет светлое, чистое и красивое.