С одной стороны, нас так часто предупреждали о том, что ХХІ век станет веком религиозных войн, что мы поверили и теперь легко соглашаемся. Нас не предупредили только, что религиозными эти конфликты будут по форме, но не по сути. Суть же религиозной жизни умирает у нас на глазах.

Первую позицию в квазирелигиозных конфликтах года занимает, конечно, ИГИЛ. Лидерство ему дается легко – парочка отрезанных голов, леденящих кровь сюжетов об убийствах христианских младенцев и вуаля. All publicity is good publicity. Это действует и тогда, когда хочешь получше продать, и тогда, когда хочешь пострашнее напугать, ведь и то и другое значит – завладеть умами. ИГИЛ – безусловный лидер года не только по количеству жертв, географическому охвату, но и по эффективности пиара. Т.е. по градусу ужаса. Пожалуй, парижский теракт был самым сильным потрясением для мира после трагедии 9/11. Причем, в отличие от 9/11, парижские теракты – в том числе нападение на редакцию "Шарли Эбдо" – имели чисто пиарные цели.

Впрочем, весь этот пиар оказался весьма эффективным антипиаром для религии ислама. Нет, дело вовсе не в том, что об исламе снова заговорили как об «угрозе миру» (это тоже пиар). А в том, что эти всплески радикализма обнаружили в исламе зияющий провал авторитета. Религия, вынужденная доказывать свою «влиятельность» отсчетом покойников из числа несовершеннолетних или кадрами издевательств над женщинами, не стоит ломанного гроша как религия. И не нашлось во всем исламском мире ни одного, ни группы духовных лидеров, которые объявили бы исламскому миру эту простую истину, или, в лучших христианских традициях, объявили бы об отлучении каждому, кто присоединяется к ИГИЛ.

Таких объявлений нет не потому, что никто в исламском мире так не думает, не потому, что там «все такие» (хотя именно таков общий глас), а потому, что духовные лидеры прекрасно понимают, что их слова пропадут всуе. Потому что реальным авторитетом во всем исламском мире (ну, ладно, хотя бы в «суннитском мире») не пользуется никто. А там, где нет реального духовного авторитета, вперед обязательно вылезают манипуляторы. Причин у такого духовного падения в мусульманстве больше, чем одна. Многие из них имеют четкие параллели в современном христианстве — сейчас не о том речь. Важно то, что радикальный ислам образца ИГИЛ действительно в корне не является религией. И уже потому духовные лидеры тут почти бессильны. ИГИЛ сделало с исламом то же, что РПЦ с православием за последних пару лет: свело религию до уровня риторики и полностью подчинило ее политическим и идеологическим целям. Ради справедливости: ИГИЛ только довершило начатое до него исламскими националистами (с которыми они теперь люто враждуют), объединявшими лозунги ислама с лозунгами национальной борьбы. То, что ИГИЛ в данное время выглядит эффективнее ХАМАСа, Хизболлы или Талибана, говорит только о том, что универсалистские идеи «Небесного Халифата» более созвучны современному глобальному мировосприятию, чем националистические идеологии ХІХ-ХХ веков. Таким образом, ИГИЛ стало в этом году лидером в номинации «Секуляризация религии». Обойдя на полкорпуса РПЦ, претендовавшую на те же лавры, но давшую слабину в том же, в чем исламские коллеги, – «Русский мир», «Святая Русь» и прочие подмены христианства российским национальным мифом слишком привязаны к определенной территории и определенной титульной нации. Им не хватает универсализма. Это, кстати, остро чувствовал претендент на первенство в номинации «Увольнение года» протоиерей Всеволод Чаплин, но в рамках господствующей идеологии не мог найти достойной риторической фигуры. Хотя искал – «православный халифат» тому подтверждение.

Православие образца РПЦ в этом году окончательно утвердилось в качестве государственной религии. Конечно, это не первый случай в истории и, возможно, не последний. Но характерной чертой именно этого случая становится очень быстрая, просто стремительная потеря христианского содержания в официальной церковной риторике. РПЦ стремительно «ломает себя», но не «под веру», как почему-то говорят некоторые архиереи, а под чисто языческие циклы и черты государственной жизни с ее специфической «миссией», с ее календарем праздников, с ее ежедневными пропагандистскими потребностями. И это, конечно, тоже не ново. Но оттого еще более грустно.

Авторитет РПЦ в российском обществе и отдельных его стратах – главным образом, во власти – колеблется в районе нуля и готов ухнуть в область отрицательных чисел. Причем трудно на данном этапе сказать, что тут причина, а что следствие – огосударствление Церкви стало попыткой «присосаться» к авторитету власти или сложившаяся ранее ассоциация власти и Церкви тянет теперь авторитет Церкви на дно вслед за авторитетом власти. Идя на этот сомнительный симбиоз, руководство Моспатриархии оказалось в плену плохо понятого русского мифа. Почему-то многие уверены в том, что «русские любят власть». Это, конечно, правда, но только в некоторой мере. Русские не любят «власть вообще». Любви достойна только власть, воплощенная в конкретном человеке. И тут уж русские — несгибаемые однолюбы. А «бояре» — как светские, так и церковные — всегда плохие. Вот что стоило бы помнить каждому, кто нацелился «в бояре», т.е. решил стать частью государственной бюрократии.

Впрочем, и тут лидерство у РПЦ перехватили. По части бюрократических конфликтов в этом году на первом месте — Ватикан. За последнее время собралось немало милых черточек, намекающих на сложности в отношениях между Папой Франциском и Римской курией – от передачи банка Ватикана во внешнее управление до упрощения бюрократических «процедур покаяния», осмеянных еще в «Тиле Уленшпигеле». Но с особой откровенностью раздражение курии выплеснулось на Епископской конференции по вопросам семьи. Тут сторонники традиционной католической бюрократии решили дать бой слишком «экзотическому» Папе с его реформаторским пылом.

Можно по-разному относиться к инициативам Папы Франциска, причисляя себя к «консерваторам» или «либералам». Но и те, и другие должны понимать: в данном случае идет речь не о конкретном человеке – Папе Бергольо, а о пределах авторитета преемника Петра в принципе. Догмат о непогрешимости Папы в вопросах вероучения – серьезная проблема для курии. И выпад против папских реформ должен был стать уроком не только и не столько для Франциска, сколько для любого и каждого его преемника: не заедайся с Системой, даже если ты наместник Бога на земле.

Не знаю, насколько авторы этого демарша понимали, что, нанося удар по авторитету Папы Римского, они наносят удар по авторитету как таковому – не только конкретного Папы, не только Святого Престола, не только Церкви вообще, но по авторитету как социальному явлению. Или для кого-то еще секрет, что «авторитет» — в первую очередь авторитет конкретного человека – в наше время выглядит анахронизмом? И это, возможно, совсем не плохо для секулярного демократического общества, как чумы боящегося всяческого авторитаризма и потому на всякий случай предохраняющего себя от авторитета. Но подготовили ли уже в недрах Римской курии программу выживания Церкви в условиях отсутствия личного авторитета – хоть Папы, хоть епископа, хоть сельского кюре? Если у Римской курии нет такой стратегии, то удар по авторитету Папы Франциска – лидер в номинации «Фальстарт».

Впрочем, выигрышем курии придется поделиться с Фанаром. Поскольку, судя по всему, именно на эту сомнительную награду претендует идея проведения Вселенского собора в 2016 году. «Собор не нужен» и/или «невозможен» — рефрен последних двух-трех месяцев ушедшего года. Все сложилось один к одному: разрыв отношений Иерусалимской и Антиохийской Церквей из-за Катара, кризис (фактически, «канонический раскол») в Церкви Чешских земель и Словакии, конфликтная ситуация вокруг списка вопросов, которые должны быть вынесены на Собор, и плохо спрятанный за этим «вопрос диптиха», т.е. местоположения каждой конкретной Церкви в пространстве зала заседаний. Наконец, дипломатический и без пяти минут военный конфликт между Россией и Турцией. Церковная интрига между Моспатриархией и Фанаром – которая никогда не была чисто церковной – получила очередной транш политических противоречий. Стоит ли удивляться, что под конец года «слоники забегали» с удвоенной энергией? Греки устроили демарш Вселенскому Патриарху на заседании комиссии по подготовке к Собору, Константинополь, в свою очередь, встал в позу по поводу Церкви Чешских земель и Словакии, антиохийцы не служат с иерусалимцами.

Ах, конечно, ничего нового под Луной, но мучает один вопрос: почему все эти люди не разрешают нам ковырять в носу? Какое они имеют моральное право (да-да, это снова про «кризис авторитета») эдак через губку говорить о «расколе в Украине», если сами, фактически, находятся в состоянии раскола мирового православия и изо всех сил его поддерживают?

В общем, плохая новость для Патриарха Филарета: в номинации «Раскол года» его кандидатура даже не рассматривалась.

Лидерство УПЦ КП в этом году разделила с УАПЦ в номинации «Провал года». Не то чтобы это было совершенно неожиданно – ни одна из сторон потенциального объединения не давала повода думать, что они что-то кому-то уступят или о чем-то хотя бы на время забудут. Но тут сыграла роль наша крайняя вовлеченность в медиареальность. Кстати, тревожный симптом – мы постепенно оспариваем у наших противников россиян пальму первенства в области ухода от реальности в ее медийный эрзац. В котором – и только в нем – существовала, например, возможность объединения УПЦ КП и УАПЦ. Когда о чем-то долго говорят, пишут посты-декларации и посты-манифесты на ФБ, публикуют фотоотчеты, также устраивают многочисленные утечки и распространяют сплетни, в этом кромешном медиашуме публика может поверить любому отчетливо произнесенному слову.

Собственно, потому и «провал» — слишком много ожиданий, пускай ничем не подкрепленных, было нагорожено вокруг «объединительного собора». В то время как у нас, украинцев, и в наших украинских Церквах на самом деле нет ничего оригинального – «раскольный кризис», поразивший мировое православие целиком и полностью, присущ нам. Каждая Церковь хочет оставаться в своей нише, по возможности, без конкуренции, и привлекает для достижения этой цели любые политические средства. УПЦ КП просто выиграла у УАПЦ информационную кампанию, сделав именно ее виноватой в «провале объединения». Чисто информационная победа в чисто информационной среде – представители УПЦ КП выбили «конкурентов» за пределы поля и прочно и теперь уже единолично заняли нишу «национальной Церкви», оказавшись на вершине политической конъюнктуры.

И совершенно естественно – как на качелях – аутсайдером года стала УПЦ МП. И тут уже просто теряешься, с чего начать – с «зицкрига» священноначалия в ВР, скорости убегания приходов, сенсационных откровений Митрополита Онуфрия или глухо пробивающихся из-за стен Киевской митрополии слухах о зреющем на корабле бунте. По сути, это все отдельные кусочки паззла, складывающегося в одну кризисную картину – картину Церкви, которая не находит себе места. Ни локально – на уровне одного прихода, ни на уровне целой страны (в существование этой страны в этой Церкви, как выяснилось, не все верят), ни глобально — на уровне мирового христианского сообщества, причем не поймешь, чего больше в этом нежелании выходить из гетто – инфантилизма или самой настоящей взрослой агорафобии.

Впрочем, что бы ни думали и ни говорили о нас, украинцах, в разноязычных эфирах, не сомневаюсь, многие согласятся с тем, что мы люди нескучные. Лидерство по интригующим поступкам в ушедшем году – наше. И добыл победу нашей сборной архиепископ Игорь Исиченко, который, не нашедши общего языка со своими коллегами по УАПЦ, решил искать разрешения своих канонических проблем в единстве с Украинской Греко-Католической Церковью. Этот шаг вызвал подозрительно преувеличенную реакцию со стороны украинской православной общественности, независимо от «каноничности». Настолько преувеличенную, что есть все основания в этой реакции видеть нечто большее, чем просто удивление нестандартным поступком. Владыку Игоря со всех сторон обвинили едва ли не в предательстве автокефального движения. А из противоположного канонического лагеря его именем теперь пугают детишек: вот, мол, что бывает с теми, кто уходит в раскол. Даже когда он был просто «раскольником» ему не приходилось выслушивать больше гневных филиппик на свой счет. Т.е. «быть раскольником» — это в наших условиях нечто почти мейнстримное. Но возвращение в канонический статус через единство с Католической Церковью – это уж слишком! Потому что если и может быть что-то страшнее, чем связаться с католиками, – это связаться с греко-католиками. И тут, наконец-то, «канонические» с «неканоническими» сливаются в унисон.

В нелегкой борьбе за звание самой экстравагантной пары года выиграли Папа Франциск и США. Да-да, так зачем он туда ездил? Зачем заставлял конгрессменов сжимать губы и опускать глаза, а потом – как контрастный душ — восторженно аплодировать? Неужели дело только в судьбах Кубы? Или и в том, что католики-латиномериканцы постепенно завоевывают электоральные рубежи «главной демократии мира»?

Впрочем, хотя ватиканская дипломатия может праздновать очередную «карибскую победу», отношения между державами восстановлены, эмбарго с острова Свободы вот-вот снимут, Папа совершил визит, отслужил мессу, встретился с постаревшим команданте Фиделем Кастро - и все это, возможно, облегчит жизнь простых кубинцев. Остается странный привкус во рту. Потому что кубинский марш Папы Франциска, фактически, показал миру неэффективность экономических санкций против диктаторских режимов. Можно, конечно, сказать, что в случае с Кубой так оно и было – эмбарго никак не повлияло на судьбы диссидентов, но сказалось на уровне жизни простых кубинцев. Однако снятие этих санкций – прецедент, на который смогут ссылаться все противники метода экономического давления. Проще говоря, Папа Франциск помог кубинцам и заодно обогатил аргументами президента Путина.

Еще одна номинация, в которой Папа Франциск и возглавляемая им Церковь получают победу, безусловную с точки зрения христианства и весьма неоднозначную с точки зрения политики, – милосердие к мигрантам. Папский призыв встретить их, как подобает христианам, был услышан католиками Европы, понят однозначно и принят как призыв к действию. Кстати, всем, кто рассказывает о «пустых Церквах Европы», тамошнем кризисе христинства и прочих страшных вещах, – подумайте, сколько наших «высокодуховных» соотечественников прислушивается в трудных этических вопросах к своему священноначалию и, главное, поступает по его слову.

Христианская однозначность папского призыва так же очевидна, как политическая неоднозначность. Мигрантский кризис развивается у нас на глазах, и любой ответ, какой только могут дать на это политики и силовые ведомства европейских стран, не может и не будет иметь ничего общего с христианским милосердием.