В детстве я верила, что подарки в новогоднюю ночь приносит Дед Мороз. Его подарки я любила больше, чем те, которые получала на день рожденья. Ведь то были подарки, купленные родителями в магазине. А новогодние были чудом.

Странно, но я не могу вспомнить, как и когда я поняла и приняла то, что подарки под елку попадают из тех же источников и тем же путем, что и подарки на день рожденья. Видимо, это «открытие» не стало для меня травмой. Да и открытием, в общем-то, не было - понимание чуда взрослеет вместе с нами. Просто однажды пришло ему время созреть.

Теперь принято вспоминать о Деде Морозе с ноткой пренебрежения – «советский эрзац» Святого Николая и одновременно потребительского Санта Клауса. Но я по-прежнему думаю о нем с нежностью. Ведь он был моим главным детским чудом. Которому не мешали плохие (иногда очень плохие) воплощения на детских утренниках – с косо привязанной ватной бородой, красным (особенно к последнему выходу) носом, пошловатыми шуточками. Это были плохие статисты, они не имели никакого отношения к моему чуду новогодней ночи. Возможно, советские идеологи преуспели, вытравив из быта святого Николая Чудотворца с помощью какого-то полуязыческого образа. Но получилось, как и все у этих идеологов, криво. Можно что-то подменить, что-то чем-то выдавить, но как быть с сутью – со стремлением детской души в мир сказочный, в мир чудесный?

Впрочем, с этим тоже справлялись – и довольно легко – уже не органы народного образования, а сами родители, которые по каким-то причинам считали, что детям не нужны ни сказки, ни чудеса. Взрослые или не задумывались о значении чуда для ребенка, или совершенно сознательно не желали забивать своим отпрыскам головы всякой чепухой о чудесах. Лучше пускай с малых лет знают, что чудес не бывает – потом в жизни будет легче. Не берусь судить, что понималось в данном контексте под «легче».

Много-много лет назад лучшая моя детская подруга, воспитанная как раз в таких рациональных категориях, подняла меня на смех из-за Деда Мороза. Когда ее насмешки, укоры и увещевания не возымели желаемого эффекта, и я продолжала защищать своего Деда Мороза с отвагой и отчаянием защитника Брестской крепости, она взяла листочек из отрывного календаря и написала на нем: «Катя считает, что Дед Мороз есть». Потом она положила аккуратно сложенный листочек в карман и сказала: «Через двадцать лет мы с тобой вместе над этим посмеемся». Нам было то ли семь, то ли восемь. Я не могу похвастаться яркими и подробными  воспоминаниями о детстве, но эту сцену почему-то помню до мелочей - интонации, кривенький почерк первоклассницы, синюю пасту, клетчатый пол в кухне, помню, как она стояла, опершись острым плечом о дверной косяк, а я сидела, раскачиваясь, на табурете. Просто сцена объяснения Онегина и Татьяны: он стоял, она сидела, и сама мизансцена, еще до всяких слов, не оставляет читателю надежд на счастливый исход.

Двадцать лет давно прошло. Прошло, честно (и страшно), больше, чем двадцать лет. Следы моей рациональной подруги затерялись на просторах Европы. И я, к сожалению, не могу у нее спросить, во что верят ее дети, от кого ждут подарки, лезут ли с замиранием сердца в Новый год (на Рождество? На Николая?) поутру в башмаки (под подушку? под елку?). Мне очень хочется, чтобы все задуманное много лет назад сбылось – и ей, лишенной в детстве веры в чудеса, действительно оказалось легче жить. Оправдавшаяся надежда на то, что ребенку будет житься легко – разве это не чудо, о котором мечтают все мамы и папы в мире?

Конечно, тот разговор не прошел для меня бесследно. С тех пор перед каждым Новым годом я шарила по дому, искала и, конечно, находила заветный сверток – ого, от меня трудно было что-то спрятать! Но вместо того, чтобы затаиться, подождать до новогоднего утра и разоблачить мистификацию, я поспешно заявляла родителям, что знаю их секрет, знаю, что Дед Мороз подарит брату (почему-то всегда находился именно его подарок, а не мой). И они, бедняги, вынуждены были выкручиваться, в последний момент, напрягая скромные ресурсы, покупать новые подарки. И это в те времена, когда ничего не «покупали» - все только «доставали»! В общем, доставила я им хлопот со своей склонностью к срыванию покровов.

Мне есть за что благодарить родителей. Они беззаветно служили моему детству – не тем, что оберегали от проблем, создавали условия для развития и все прочее, что должны делать хорошие родители для своих детей. Они лелеяли во мне веру в чудо. Этот первый росток из которого со временем развивается и разрастается сама вера.

Листок из календаря, конечно, давным-давно истлел. Но я помню ту записку. Как и свою наивность. Вот только смеяться мне не хочется, разве что улыбнуться - ведь это, в общем, светлое воспоминание. К тому же я не считаю, что проиграла в том давнем споре. Сейчас, подыскивая детям подарки, я так же явственно ощущаю дыхание чуда. Моим детям подарки приносят оба - и святой Николай, и Дед Мороз. Не могу изменить своему первому в жизни чуду. А кроме того, как можно пропустить удовольствие наблюдать, за маленьким заспанным и взъерошенным человечком, который лезет под елку – лезет с тревогой (а ну как не пришел, задержался, заблудился?), и расцветает улыбкой, обнаружив, что чудо свершилось.

У спора о том, нужна детям сказка или нет огромная история. Чем серьезнее в обществе относились к воспитанию детей, тем острее вставал вопрос о сказках и чудесах. Эпоха Просвещения в очередной раз «изобрела» педагогику и с присущим ей рационализмом поставила во главу образовательного угла принцип научности. С тех пор дети стоят в этом углу, пока взрослые с толикой сомнения разрешают им (или не разрешают) водить пальцем по обоям, рисуя чудесные картины.

В одной из лучших своих книг «От двух до пяти» великий сказочник и ужасающий (с «взрослой» точки зрения) поэт Корней Чуковский посвятил немало страниц защите права ребенка на сказку. В то время это было особенно актуально – ведь раннесоветская система образования и воспитания, ориентированная на «передовые достижения науки», в одну кучу сваливала «поповские бредни», «бабкины сказки» и прочую «контрреволюцию». Противники сказки не желали забивать детские головы враками о «чудесах». Энтузиасты легко подхватывали противопоставление «правды науки» с ее видимыми достижениями (трактор! индустриализация! электрификация!) сказочной и церковной «лжи». Чудо выветривалось из жизни тех, кто его не хотел ни замечать, ни делать.

Много километров текста написано о причине того, что случилось с той страной в тридцатых – причинах социальных, политических, духовных. Интересно, писал кто-нибудь о влиянии «безчудесного» воспитания? Подумать только, до чего неуклюже звучит «чудеса человеческой трусости». А также жестокости, равнодушия, подлости, слабости, лживости. Зато очень естественно говорить о «чуде человеческой храбрости». А еще доброты, честности, силы, милосердия, преданности, благородства.

Детская вера в чудо – тренировка души. Настройка той ее струны, которая станет камертоном, позволит опознать фальшь, которой немало во «взрослой» жизни. Которая, возможно сумеет удержать на самом краю цинизма. А то и вовсе на краю самой жизни. Мы иногда задумываемся над тем, нуждаются ли в чудесах дети, но напрочь забываем о том, что взрослые нуждаются в них не меньше. Ведь это в нашей, взрослой жизни границы между правдой и ложью размываются в «полуправде», «лжи во спасение», благочестивой фальши. Это мы, взрослые, в своем повседневном релятивизме оказываемся неспособны отличить черное от белого. Что-то должно напомнить нам о том, что есть грань между добром и злом. О том, что добро имеет все шансы победить – надо только стать на его сторону и приложить усилие. Это наивная вера. Как в детстве – в чудо. Она и родом оттуда.

Теперь мне, наверное, было бы что ответить моей детской подруге, если бы она каким-то чудом появилась снова на моей кухне с тем листком из отрывного календаря. Теперь я знаю, что чудеса бывают, и могу аргументировать. Вернее, привести примеры – какие уж тут аргументы. Чудо святого Николая для маленьких – подарки, которые добрый святой рассовывает ночью в детские башмаки (в чулки, под подушки и т.п.) – взрослеет вместе с нами и становится совершеннолетним, когда мы сами начинаем участвовать в чудесах. В настоящих, больших чудесах  ангельской доброты, воплощенной в людском великодушии, щедрости, сочувствии, верности, самоотречении.

Было бы мне легче жить, если бы в моем детстве не было веры в чудо? Возможно. Но я бы ни за что на это не согласилась.

Рисунок с сети Интернет

Екатерина ЩЕТКИНА