Михаил Черенков: во время Майдана религии была миротворцем, а во время войны стала мобилизатором
– Как менялась религиозная среда с Майдана и до войны?
– В данном случае нужно смотреть на качественные, хотя не всегда легко уловимые, перемены. Можно ориентироваться на речи спикеров Церквей или на официальные заявления, а можно ловить настроения среди людей. Я буду больше ориентироваться на последние. Потому что если смотреть на опросы, то их репрезентативность остается под большим вопросом. Думаю, что религиозная среда сейчас находится в чрезвычайно растерянном состоянии. Даже в первые дни Майдана, как оказалось, Церкви не были готовы отвечать на вызовы и даже были дезориентированы. Уверенного ответа они не имеют и сегодня, так что ориентируются в режиме «война план покажет».
В религиозной среде отсутствует развитая способность к рефлексии. Если Церкви не готовы сейчас системно ответить на все вызовы, то во время революции было еще сложнее: они не были готовы оперативно реагировать даже на текущие вопросы. Это касается и работы с паствой, и взаимодействия с обществом. То есть, нет механизмов, которые бы позволяли Церквам реагировать всем своим церковным телом, в коллективном измерении, в уже потом привлечь мощные интеллектуальные, духовные, социальные силы к решению проблем. Этого коллективного измерения просто не существует. Но есть епископат и практически персональные позиции, которые уже мало согласовываются с настроениями церковных общин.
Соответственно мы имеем позиции предстоятелей Церквей, отдельных спикеров, которых делегировали, или же людей, которых волей истории просто выбросило на поверхность публичности. Последнее кажется более интересным. Стоит вспомнить отца Георгия Коваленко (УПЦ), который сейчас не уполномочен представлять Церковь, но на него ориентируются в публичном пространстве и он является достойным представителем конфессии. Среди религиозных общин нет согласованности, коллективной позиции. Поэтому растет недовольство мирян и клира тем, что их никто не спрашивает, как они оценивают эти перемены, какой должна быть Церковь сейчас, как реагировать на общественные вызовы войны, что значит конфликт для христианского единства. Но есть епископат, который узурпировал основные рычаги церковной власти, и есть общество, которое живет своей жизнью. Простые верующие включаются в общество как волонтеры, молятся, собирают средства на помощь и не знают, как это воспринимает их Церковь. Благословение епископа, глубокоуважаемого аж до недоступности, уже мало чего стоит. Люди организовываются самостоятельно, почти стихийно.
Я в значительной степени говорю об УПЦ (МП), потому что она сейчас находится на перекрестке сложных вопросов и ответственных решений, но подобное присутствует и в УПЦ КП. Есть образцовая позиция Патриарха, но между ним и жизнью общин пропасть. Как ее преодолеть, как привлечь людей к активной жизни, к общей деятельности? И поэтому основные обвинения, звучащие в сторону Киевского Патриархата, – что это персональная Церковь Филарета, а если его исключить, то неизвестно, какой будет Церковь и куда она будет двигаться. Действительно, события показали отсутствие церковной соборности. Вызовы такие серьезные и радикальные, что Церковь не может ответить, опираясь исключительно на насельников нескольких кабинетов. Церковь должна опираться на все свое церковное тело, привлекать и руки, и голову, и язык, и сердце. Поэтому сегодня она дезориентирована, а отдельные голоса – достойные и не очень – не скоординированы. И это, мне кажется, наибольшая опасность для Церкви. Если труба будет выдавать непонятный звук, никто не будет знать, к чему готовиться. Непонятные звуки, нескоординированные действия, никаких коллективных механизмов.
– Во время Майдана часто звучала риторика о настоящем экуменизме. Видим ли мы его сейчас? Какие перспективы динамики этой пропасти между руководителями и мирянами?
– Пропасть или несогласованность позиций, параллельная жизнь епископов и общины имеет перспективу возникновения двоевластия. Есть уполномоченные спикеры или представители, а есть люди, которых социум или церковная жизнь подтолкнула к микрофону. И они будут работать, а их мысли буду становиться более влиятельными. Когда люди разочаруются в старших иерархах, тогда они скажут: «Что же тут от священного в этой структуре?» Они начнут строить альтернативные структуры. И они уже есть, создаются сетевым, горизонтальным способом.
Другая перспектива лучше – когда руководство Церквей откровенно признает отсутствие соборности. Если они поймут, что Церковь без этого погибнет, то найдут механизмы активации, или даже реанимации коллективной жизни. Их не нужно придумывать, просто воссоздать из истории. Они есть и в первых столетиях истории Церкви, на страницах Деяний святых апостолов. Тогда может произойти реформация в Церкви, она станет коллективным целым. И мы не будем повторять не очень умные фразы, что без епископа нет церкви. А скажем, что без Церкви нет епископа, без ее здоровой активной жизни не будет здорового духовного лидерства. Тогда взаимное обращение церкви как общины может содействовать активации церковной жизни. Как раз этого боится и УПЦ, и РПЦ. Если активизируется общественная жизнь, то люди скажут: кто такой Кирилл? Если он нарушает евангельские постановления, то должны ли мы его почитать? Тогда все эти структуры зашатаются. Это шанс возродить аутентичные церковные сети. Ведь Церковь – это, прежде всего, община, община верных Христу, а не епископу. Взаимные связи между христианами критически важны, потому что именно так строится Церковь.
Думаю, что сегодня мы должны смотреть на Майдан как на скрытые импульсы, которые продолжают свою работу. Если люди уже были вместе, их очень тяжело разъединить. У них был реальный опыт, и они на него будут ориентироваться. Другое дело останется ли он где-то в резерве, или Церкви начнут это активизировать. Потому что это мощный механизм влияния на общество и, вместе с тем, церковного обновления.
Сегодня экуменизм в каком-то смысле не актуален для Церквей, потому что они озабочены своей внутренней ситуацией. Майдан показал, что идейный стержень отсутствует, и сейчас Церкви начинают думать, как им сгруппироваться и вокруг чего. Это вопрос идеи объединения, идентичности. И когда он обостряется, то экуменизм слабеет. Но есть общая цель и общее действие, общий вызов, на который можем ответить. Сейчас практический экуменизм передвинулся на Восток, а в центре, далеком от реальности войны, его не очень ощущают. Это нельзя назвать паузой или отрицанием, скорее, это время для домашних упражнений над полученным во время Майдана экуменическим опытом, который потенциально может многое дать каждой из конфессий и всем вместе.
Смогут ли Церкви «дома» (каждая изнутри) выработать сильную идентичность, неуязвимую для внешних влияний? Но я переживаю, что эти домашние упражнения будут безрезультатными. Прошли времена, когда идентичность вырабатывалась в замкнутом режиме Церкви. Сейчас она будет формироваться в открытой среде экуменизма. И те, кто это понимает, скажут, что нам следует работать вместе. Всем конфессиям стоит думать о том, что нас делает христианами, а уже потом – как быть православным, греко-католиком или протестантом. И чем скорее они это поймут, тем скорее они в экуменическом режиме решат свои внутренние вопросы. В современном мире уже нельзя отмежеваться от других. А мы еще частично живем в парадигме ХІХ века. Мы держимся за идеи поместной единой Церкви или национального государства, которые построены на прямых и неизменных зависимостях языка-этноса-религии. Поэтому и Церкви продолжают бороться, мерятся силой в титульности, в то время как мир живет в режиме нестабильности, разнообразия, открытости, где работают уже совсем другие механизмы синергии.
– Вы упоминали о новых структурах с горизонтальной сетью. Можете привести примеры?
– Сетевые структуры – это объединения людей не благодаря своим статусам в общей иерархии, а благодаря неформальным, идейным связям. Такие структуры создаются стихийно, а не административно. Например, персональным образом через соцсети или через волонтерство. Это общие проекты, в частности, богословские группы, издательские дела, медийные ресурсы. И они объединяют людей по мировоззрению, что намного актуальнее, чем церковно-структурные связи.
Я знаю из каждой церкви «своих» – это те люди, которых я считаю «нашей» церковью, потому что я чувствую общность с ними, подлинность такого христианства. Это люди из РКЦ, УГКЦ, УПЦ, УПЦ КП, протестантских общин. Нам не нужно ждать того момента, когда наши епископы дадут благословение на общее дело. Если давление с их стороны будет усиливаться, то мы спокойно пойдем в какие-то другие форматы церковной жизни. Никто уже ничего не боится. Это создает новую систему ориентации – не на позиции церковного руководства, а на ценности, принципы. Так, неформальные лидеры живут и служат в системе, но ищут и создают альтернативы. Можно формально принадлежать иерархической системе, но жить другим – неформальным сообществом единомышленников. Такие тихие пересечения дают церковным людям глоток свежего воздуха, открывают возможности другого, разнообразного христианства. Без таких сетевых общин, без общения и сотрудничества с соседями Церкви превратятся на реликты административно-командного прошлого.
– Какие ключевые перемены видите в протестантской среде? Ведь мнения пасторов разделились еще во время Майдана, если не упоминать о войне и отношении к ней. Что изменилось со времени революции?
– Сейчас то, что раньше разъединяло, стало общим. Церкви должны быть социально и национально патриотичными, ангажированными, ответственными. Идет настоящая война, и все христиане должны быть на войне. Кто-то с оружием в руках, другие будут им поддержкой. Но наибольший грех – это равнодушие. И это стало общим для протестантов. Еще год назад были дискуссии, может ли христианин идти на войну. Какую-то точку невозврата мы уже прошли. Также есть и региональная специфика. Если это Восток, то многие люди не уверены, что эта война справедлива. Они считают себя заложниками поединка между Киевом Москвой. Но таких людей становится меньше, они либо сознательно остались в зоне АТО, либо рассеялись и не составляют однородную массу и подпадают под ассимиляцию.
После опыта войны люди смотрят иначе и на Майдан. На самом деле большой ошибкой для церквей Донецка было то, что они молились о мире и единстве в церковных стенах, а не вышли на свой Майдан. Мы ответственны за то, что произошло.
Думаю, что Церковь проходит сложный путь вместе с обществом. Если во время Майдана еще были какие-то сомнения, то следующие процессы аннексии и войны стали для Церкви и ответом, и знаком, что она однозначно должна быть вместе с людьми. В том числе переживать это с обществом, пережить отчаяние и дезориентацию. А что дальше? А куда нас ведет правительство? А все ли изменилось? А почему коррупция снова процветает? А будет ли конец войне и почему на ней зарабатывают? Церковь проходит этот путь без определенных иллюзий вместе с обществом, в том числе через негативные эмоции – растерянность, гнев, стыд.
– Если мы посмотрим на религиозную составляющую трех ключевых событий – Майдана, Крыма, АТО, – то как она проявлялась? Были ли нужна подобная составляющая и имела ли она влияние на ход событий?
– Если говорить об украинской стороне, то однозначно религия стала неожиданно тем фактором, очень сильным, который помог. На Майдане религия позволила удержать народ от радикализации, обеспечить мирный ход событий. Относительно Крыма – мы видели через того же Турчинова, как религия отыгрывала несколько сдерживающую роль, когда он не отваживался на решительные действия, но смог спокойно и последовательно двигаться по плану. Можно думать, что этот план был ошибочным, но я считаю, что при других обстоятельствах было бы намного больше крови. Те убеждения, которые влияли на позицию Турчинова, дали ему такие ответы.
В рамках АТО религия отыгрывала роль мобилизатора. И в положительном смысле «радикализировала» людей. Большая паника была в коридорах власти, но мы видели, как вера и религиозность мобилизировали лидеров, они чувствовали ответственность. И Турчинов, и Порошенко, и Яценюк. То есть, «религиозность», христианская вера говорила, что нужно бороться, защищать, не опускать руки. Сколько не было бы врагов, мы должны доверять Богу и знать, что на нашей стороне правда. И это дало мотивацию, сплотило нас. Вера стала цементом, который объединил, усилил и мотивировал украинцев. Это как раз тот фактор, который не смогли просчитать россияне. Почему люди на Майдане не расходятся? Кто такие капелланы и зачем они нужны? Люди из храмов – что они тут делают? Это целиком понятно только для верующих людей. Это не понятно и для номинально верующих, потому что они знают, что Бог на стороне силы. Но Он на стороне правды, поэтому действительно верующие люди жертвовали собой ради других.
Поэтому религия играла роль сдерживающую, миротворческую в некотором смысле, но одновременно и мотивирующую. Быть на Майдане, защищать свои ценности, но не насильственными методами. Она содействовала спокойному отношению к происходящему. Мне кажется, что мы могли потерять всю страну, а не только Крым, если бы паника распространилась. Религия стала стабилизатором, страна не скатилась в хаос. Она стала тем фактором, который дал людям силу. Потому что без этого оно бы все захлебнулось в считанные месяцы – поражение под Иловайском, предательства, замалчивания – неизвестно, чем люди тогда должны бы были сдерживаться
С российской стороны религия в варианте РПЦ играла роль провоцирующую и легитимизировала агрессию. Освятила братоубийственную войну. Тут мы видим проявления агрессивной религиозности. Столкнулись два типа, или, скорее всего, модусы религии, имперско-агрессивный и национально-освободительный. Если религия работает на стороне людей оскорбленных, то она дает силы мобилизоваться и защищаться.
Следующий шаг станет таким, когда вера даст возможность простить и что-то забыть из нашего прошлого. Когда тяжелые воспоминания не будут давать нам жить, поможет только вера. Вера даст силы не только бороться за сегодняшний день, но и двигаться вперед. Сейчас видения будущего еще нет, это ощущается. Религиозные лидеры не видят полной картины. Но когда-то религия станет вдохновляющей силой. Ожидать этого от наших политиков было бы слишком наивно. Остается только вера.
Разговаривала Татьяна КАЛЕНИЧЕНКО
