Жить по-новому. Почему Лютер немцев сделал богатыми, а Хмельницкий украинцев - бедными

Экономическая мощь современной Германии предмет зависти соседей и загадка для экспертов, не меньшая, чем украинские злоключения с реформами

Мартин Лютер – реформатор, изменивший мир. Фото: katholisch.de

Недавно этим вопросом задался журнал The Economist, который не мог пройти мимо 500-летнего юбилея издания Мартином Лютером своих знаменитых 95 тезисов, которые он по легенде приколотил к дверям церкви в Виттенберге в 1517 г.. Благо к тому времени стартап другого немца, Йогана Гутенберга, уже сделал печать общедоступной. Немцы начитались, наслушались призывов Лютера и решили жить по-новому. Христианский мир еще раз раскололся, и на свет появились протестанты.

В этом году в Германии вас на каждом шагу будет встречать портрет знаменитого монаха с двойным подбородком, пишет The Economist. Впрочем, значение Лютера в современной Германии уже не столько богословское. После стольких усилий по разделению церкви и государства, не говоря уже об официальном атеизме в социалистической Восточной Германии, немцы не особенно религиозны, но реформация уже не только в Боге.

Лютер сформировал язык, менталитет и образ жизни, характерный для современных немцев. Да, десятилетиями страна была расколота кровавой конфессиональной рознью, но, в конце концов, после войн и резни между протестантами и католиками немцы сначала пришли к выводу, что чья власть, того и вера, а затем, несколько успокоившись, решили, что свобода совести важная вещь и имеет право на существование.

Сегодня в Германии по 30% протестантов и католиков, а остальные 35% говорят, что нерелигиозны вообще. Казалось бы ничья? Никак нет. Как отмечает немецкая журналистка Кристин Айхель, автор книги Deutschland, Lutherland, в XIX в., когда Пруссия объединила германские княжества в одно государство, протестантизм лютеранского образца выиграл культурную войну. «Многое из того, что раньше было типично протестантским, мы воспринимаем сегодня как типично немецкое», - говорит Кристин Айхель.

Взять хотя бы эстетику. Для Лютера она, как и все остальное, серьезный вопрос. Он считал, что христианам было гарантировано спасение через Иисуса, но при этом отнюдь не автоматически. Христианин обязан жить таким образом, чтобы заслужить это. Поэтому чрезмерная роскошь и позолота католического храма (что уж тут говорить о православии) будут отвлекать его от аскетизма и работы с собственной совестью. В результате германская архитектура приобретает строгость и простоту, более того, Кристин Айхель пишет, что протестантское влияние четко ощущается даже в стилях мебели IKEA (привет от лютеранской Швеции).

Скромность в одежде, офисе, декоре и привычках питания германского канцлера Ангелы Мерель также выросли не на пустом месте, она, как ни как, а дочь протестантского пастора. Бывший президент Германии Иоахим Гаук вообще сам протестантский публицист и пастор. При политиках с таким менталитетом ничего похожего на парижский лоск и уж тем более роскошь православной Москвы в Берлине представить невозможно. В своем отвращении к визуальному орнаменту и внешним проявлениям роскоши Лютер был не одинок и разделял его с другими протестантскими реформаторами. Но в отличие от них любил музыку. И если для швейцарского протестанта Жана Кальвина музыка — это чувственный соблазн, дьявольское искушение, то для Лютера она была боговдохновенным оружием против дьявола. Он истово хотел, чтобы верующие пели вмести и в церкви, и дома. 

Еще одно наследие Лютера - колоссальный книжный рынок Германии. Как отмечает The Economist, Германия — 17-я в мире страна по количеству населения, но при этом немецкий книжный рынок второй в мире сразу после американского. В общем, после того как Лютер перевел Библию на немецкий язык, он хотел, чтобы каждый мужчина или женщина, независимо от того богатый или бедный, должны прочитать ее. В результате, сначала протестанты стали более грамотными, чем католики, а затем все немцы стали книжниками.

И наконец, центральная тема - немецкое отношение к греху и долгам. Если католики (как и православные) освобождаются от грехов после каждой исповеди, то для протестантов — это моральный императив, процесс покаяния бесконечен (во всяком случае, до завершения земного существования). От долгов католики и православные, также могут освободиться, правда, глубоко и искренне покаявшись. Во время экономического кризиса 2008 г. сначала южным католическим землям Германии пришлось выдерживать лекции по жестокой экономии от самого лютеранского министра финансов Германии Вольфганга Шойбле. Немцам-католикам было непросто, но каково же было православным грекам? По православной традиции они давно готовы были покаяться, списать долги и снова зажить легко и счастливо, наслаждаясь радостью жизни подаренной создателем, вместо этого немецкая методичность и требование заплатить по долгам отравили им существование на долгие годы.

Отношением к деньгам, как и к музыке, Лютер также отличался от других реформаторов протестантского лагеря. Это, впрочем, не новость, еще в 1904 г., когда Макс Вебер писал знаменитую «Протестантскую этику», где отмечал различия лютеранства и его ближайших родственников, кальвинизма и американского пуританизма. Кальвин рассматривает способность человека стать богатым, как знак того, что Бог предопределил его, чтобы спастись. Для Лютера христиане были уже спасены (хотя при этом каждодневного труда и молитвы никто не отменял), а богатство было под подозрением. Вместо того чтобы накапливать его, христиане должны работать для своей общины, а не только на себя. По Лютеру не столько прибыль, но перераспределение была цель. Как пишет The Economist, «лютеранский социализм» находит свое выражение в светском государстве всеобщего благосостояния как в Германии, так и в Скандинавии.

Немцы (особенно лютеране) покупают больше страховок жизни, но меньшее инвестируют в акции, в частности, и из-за того, что Лютер не верил, что заработок без работы — это благо. Зато Лютер всегда и везде настаивал на соблюдении принципа и порядка. В результате, в современной Германии религиозные принципы проявляются даже на уровне сортировки мусора. Немцы свято отделяют мусор по цвету стекла и являются чемпионами мира по раздельной утилизации (65% всех отходов).

Статья The Economist о Лютере в Германии наводит на определенные размышления об украинских поисках успеха и страданиях на пути реформирования. В XVI и XVII вв. Украине не были чужды реформаторские порывы и религиозные поиски, которые, как и в Германии, завершились серией войн и кровавой резней. Только в отличие от немцев основания новейшей украинской идентичности заложил не взбунтовавшийся монах и переводчик Библии Мартин Лютер, а вольный казак, полководец и борец за православную веру Богдан Хмельницкий.

Если немцы после религиозных воен пришли к свободе совести, пониманию личной ответственности перед Богом за результаты жизни, а также религиозному отношению к долгам, которые обязательно надо платить, то в Украине получилось наоборот. От религиозных свобод XVI в. уже в начале второй половины XVII в. не осталось и следа (как и от иноверцев). Доминирующим стало православное отношение к жизни вообще и труду в частности. А для православного человека земная жизнь не имеет особой ценности сама по себе - это только приготовление к жизни вечной, так что особо увлекаться порядком, обустройством улиц и городов, а также сортировкой мусора не стоит, все равно это все тлен и суета. «Как бы ни были разнообразны виды протестантства, они были согласны между собою в том, что тянули к земле... Одна восточная церковь оставалась путем к неземному», - писал Николай Костомаров.

Зато житейские тяготы воспринимаются куда проще — есть надежда когда-то в стратегической перспективе обрести лучшую жизнь. В бренном мире надо терпеть, приспосабливаться либо по казацкой традиции бунтовать. 

Приспосабливаться можно самыми разнообразными способами. В том числе подношениями и подарками нужным людям, которые по недоразумению называют нынче «взятками». Сомневающиеся могут перечитать гениальную «Энеиду» Ивана Петровича Котляревского. Нравы казацкой старшины, так сказать, квинтессэнция украинского национального бытия, там представлены просто блистательно. И без взятки, извините, подношения, нужному человеку, там не делается вообще ничего. Так что, ничего не попишешь, - традиция...

Роскошный декор, икона, золото - из такой традиции точно не получится Ikea. В общем, как ни крути, а немцев из украинцев не сделаешь, как бы этого не хотелось некоторым модным реформаторам. Это, кстати, не плохо и не хорошо, просто примеряясь к реформированию, надо помнить о том, с кем имеешь дело, и если протестантизм Лютера ощущается в Германии на подкожном уровне, то и от православного наследия и традиций казачества в Украине спрятаться невозможно. Даже если всем вдруг захочется перейти в протестантизм. Хотя, возможно, это был бы самый простой путь к реформам и победе над коррупцией.

В свое время знаменитый французский историк Фернан Бродель, размышляя о причинах проигранной ??? поражения Франции в борьбе за мировую гегемонию против Британии, отмечает, что французы проиграли задолго до  Ватерлоо, до потери Канады. Историк склонялся к тому, что судьба Франции как потенциальной морской державы номер один была решена тогда, когда гугеноты проиграли католикам борьбу за доминирование. Наутро после Варфоломеевской ночи, вместе с кровью адмирала де Колиньи и его офицеров, Франция смывала в сточную канаву свои шансы на доминирование на море. Гонения на гугенотов во времена Людовика XIV по большому счету закрывали тему борьбы с Англией на море на равных. Дальше все было делом техники. У Ватерлоо герцог Веллингтон просто поставил жирную точку в затянувшемся споре. 

Вполне возможно, Бродель заблуждался, а возможно, был прав, определяя гражданскую войну во Франции и победу католиков над гугенотами как важнейший фактор, решивший судьбу мирового гегемона. В любом случае основания нынешнего богатства и влияния любой страны закладывались давно и исправить что-либо за две-три недели (и даже за два-три года) невозможно. Куда продуктивнее подумать о том, как сегодня создать предпосылки для будущего успеха. И как мы можем убедиться и на своем, и на немецком опыте, состоят они зачастую из вещей нематериальных, но, тем не менее, определяющих.

Петро БІЛЯН

"Деловая столица", 23 лютого 2017