Любые разговоры, публикации и дискусси на церковную тематику поражают (даже меня, да, до сих пор) количеством фигур умолчания, подмен понятий и разрывом между тем, о чем принято говорить, и тем, что происходит и как это делается на самом деле.

Вот, например, разговоры о том, что «государство не должно вмешиваться» в вопросы церковного обустройства. Об этом говорят очень уверенно, причем не только противники президентской инициативы обретения автокефалии. В светских политических кругах принято делать вид, что они с этим совершенно согласны – вон, президент сколько слов потратил, чтобы убедить всех, что нет-нет, ни в коем случае, государство не вмешивается, мы тут просто письма пишем...

С точки зрения истории мирового православия это, мягко говоря, неправда – именно государственная власть зачастую и решала вопросы церковного обустройства. И это нисколько не противоречит канонам Православной Церкви. Наша традиция – не исключение. Идея избирать митрополита Киевского «из своих», дабы избавиться от навязчивой опеки греков, как вы помните, принадлежала Ярославу Мудрому. А идея переманить митрополита (Киевского, кстати) из Владимира-на-Клязьме в Москву, принадлежала Ивану Калите. Так что не нужно далеко ходить за прецедентами: появление «своей» Церкви в православной традиции очень часто оказывалось политическим решением и осуществлялось светскими элитами.

У нас в активе, впрочем, есть и кое-что еще.

Митрополитбюро перед лицом кризиса

Если «РПЦ – это СССР», то и развалиться она может примерно по тем же сценариям (и границам). В основе этих сценариев – если отбросить тешащие наш слух мифы – волевое решение региональных элит, помноженное на кризис прежних политических структур.

Аналогии, как известно, хромают. Но вряд ли, утверждая, что «РПЦ – это СССР», мы имеем дело именно (или только) с аналогией. РПЦ была плотно интегрирована в систему СССР в качестве структурного подразделения. Когда СССР распался, РПЦ сохранилась как его структура, которая по-прежнему охватывала всю территорию бывшей «великой страны», а также хранила кадры, которые «решают все» (до сих пор).

Не только РПЦ, многие структуры СССР выжили и оказались унаследованы бывшими республиками – от средней школы до КГБ/СБУ. Поэтому вопрос реформ для нас – не только социально-экономический, но и политический, поскольку эти реформы так или иначе оказываются демонтажем советского наследия. И церковная реформа, в частности, представляется непременной составляющей «проекта Украина».

Что отличает РПЦ от других советских структур (за исключением, отчасти, КГБ) – то, что здесь традиции, кадры и сама «надгосударственная связь» не только сохранились, их даже не пытаются скрыть. Формально – де-юре – «негосударственный» статус Церкви как будто выводит ее из-под необходимости соответствовать политическому моменту и государственным интересам. Но в случае РПЦ мы имеем дело – де-факто – с государственным институтом, сформированным СССР и блюдущим его политические интересы. По сей день, когда СССР уже как будто нет на карте мира. Этот разрыв – между де-юре и де факто – еще одна фигура умолчания, которая становится удобным инструментом для манипуляций.

Тезис о том, что везде, где есть русское православие – есть и геополитическое влияние Кремля, известен. Но он тоже хотя бы отчасти мифологизирован, потому что механизмы осуществления этого влияния до конца пока не раскрыты. Во всяком случае, публично. А если их раскрыть, то окажется, что доля, собственно, православия как вероисповедания тут не так уж и велика. Истинный интерес тех, кто «стоит за православие» не имеет никакого отношения к интересам, собственно, православия – это интересы СССР.

Украинское православие, оговорюсь сразу, мало чем отличается в этом контексте от русского. В обоих случаях религия оказывается инструментом в руках элит, которые делят между собой власть и финансовый пирог. Не случайно по «церковным обострениям» можно сверять календари выборов – как местных, так и общенациональных. И в этом нет ничего ни страшного, ни зазорного – люди есть люди, социальные законы почти так же неизбежны, как законы природы, но, к счастью, личные интересы иногда совпадают с общественными. А иногда – страшно сказать – даже с Небесными.

С общественным интересом у нас все сложно – общество пока не научилось его формулировать (даже для самого себя), а «выразители народных чаяний», напротив, научились выдавать за эти самые чаяния то, что им в данный момент выгодно. Но можно предположить, что, сказавши «а», мы оказываемся просто обречены на «б»: проголосовав в 1991-м за независимость, нам ничего не остается, кроме как выходить из СССР и дальше, отправляя его структуры одну за другой в небытие (пока они не отправили в небытие нас самих).

С вопросом «как?» можно обращаться к аналогии (которая, повторюсь, несколько больше, чем аналогия): если РПЦ – это СССР, то стоит изучить урок обретения государственной независимости. Только, повторюсь, без подмены понятий и мифов – как бы они ни были нам приятны. Что случилось (и что не случилось) в 1991 году и почему?

Если РПЦ – это СССР, то в данный момент это СССР накануне развала. Интересный эпизод – вынужденное (буквально сквозь зубы) обращение Митрополита Онуфрия к «преосвященному съезду» о статусе автономии для Украинской Церкви. Статус раскритиковали – и заслужено, – но важно не это. Важно, что необходимость в таком реверансе в сторону «самостийников» оказалась необходима и принята даже убежденными противниками всяческих автономий. Вспомните последние союзные договоры и манипулятивный референдум в марте 1991 года – компартия соглашалась на это точно так же, сквозь зубы. Но проводила, потому что земля убегала из-под ног, как палуба в шторм. То же самое происходит сейчас в РПЦ и УПЦ (МП).

Повторю – для тех, кто «там не жил», – ситуация в РПЦ похожа на СССР эпохи, примерно, между поздним Брежневым и ранним Горбачевым. Когда СССР – в последний раз! – всерьез грозил миру ядерным апокалипсисом, когда к потоку 200-х из Афганистана уже отчасти привыкли и даже почти перестали скрывать, когда на выходах из кинотеатров ловили «тунеядцев» и «прогульщиков», когда тьма сгущалась настолько, что в скором рассвете не сомневался даже законченный пессимист.

Но ситуация в УПЦ (МП) (УССР) под давлением последних событий (танки уже не на улицах далекого Вильнюса, а на соседнем дворе) продвинулась несколько дальше – что-то между поздним Горбачевым и Беловежской пущей. О пересмотре «союзного договора» поговаривают не только в Киеве, но и в Москве. И даже странная дефиляда в Москве владык КП с «письмом Филарета» органично вписывается в общую картину «кризиса СССР».

Так же, как при распаде СССР, все могут – и, вероятно, должны – решить элиты. Светские и церковные. В своих (разумеется) интересах, которые хотя бы отчасти, хотя бы в конечном итоге совпадут с общественными. Что им нужно, чтобы принять это решение? Политическая воля и гарантии для большей части церковных элит, что они ничего (ладно, почти ничего) не потеряют. Фактические гарантии. Твердые. И дать их должен не патриарх (нынешний или потенциальный), а власть, которая принимает на себя роль третейского судьи в случаях конфликта деловых интересов между князьями церкви. Эта же «сторона» может гарантировать и проблемы – в том случае, если владыки начнут упираться. Конвенциональные, разумеется, проблемы – вскрытие финансовых махинаций, «слив аморалки», коррупционная деятельность и т.п., что можно на голубом глазу предъявить общественности, если она заинтересуется, не за веру ли щемят епископа в демократической стране.

Сговор элит, пиар или стратегия?

Что отличает – и существенно – ситуацию в поздней УССР от нынешней церковной ситуации – наличие параллельных структур. Когда региональные элиты союзных республик решили поделить все, что есть, между собой и распоряжаться этим без вмешательства со стороны Центра (с которым еще и делиться приходилось), они конкурировали только между собой и между собой договаривались о правилах и границах. В нашем церковном случае ситуация несколько иная – в перспективе для части церковных элит маячит национализация и передел. Именно эта перспектива останавливает многих – возможно, слишком многих – от сотрудничества по проекту Единой Поместной Церкви. Слишком ясно и громко дали и дают понять «князьям» УПЦ (МП), что им в новом церковном проекте светят не самые завидные роли. Иначе трудно объяснить их упорное нежелание расставаться с Москвой – даже под таким колоссальным давлением общественного мнения и (эпизодически) власти. Расстаться с Москвой для них означает потерять слишком много – все те предложения, которые им косвенно делают, это предложения о безоговорочной капитуляции с существенным поражением в правах.

Можно было бы надеяться на то, что под покровом пропагандистского грохота в СМИ и соцсетях в тиши кабинетов и келий, под коврами и за трапезами происходит напряженная работа совсем других слов. Что деловые партнеры ведут переговоры о том, кто, что, когда и что за это. В общем, что кто-то в этот момент покупает относительно мирное решение проблемы, от которой нам все равно никуда не деться, что в развал РПЦ включаются те методы, которые в свое время сработали при развале СССР.

Если это происходит, я готова прямо сейчас поставить на ЕППЦ все, что у меня есть. Но, боюсь, ничего подобного. Наши политические элиты страдают безволием. В то время как воля нужна до крайности, чтобы провести в жизнь «церковную интригу». Светские элиты не видят ничего по-настоящему стоящего для себя в решении церковного вопроса, а потому им нет смысла напряженно (и затратно) работать над его решением. Когда в МП возмущаются, что «судьбы Церкви решают атеисты», в этом есть доля истины. Но только доля, потому что властные атеисты (любого вероисповедания), на самом деле, не решают никакие судьбы – они имитируют экстаз. Для того чтобы «решать судьбы», у элиты должны быть либо твердые деловые интересы, которые заставят их инвестировать в проект ЕППЦ (если элита – бизнесмены-олигархи). Или это должна быть элита несколько иного типа – увлеченная национальной идеей, или идеей тотального контроля, или просто обремененная обостренным чувством справедливости и желанием сделать все так, как должно быть (как должно, она, решает, конечно, сама – на то она и элита).

Однако политическая воля нашего президента – и его готовность инвестировать в проект ЕППЦ – ограничивается, скорее всего, ближайшими выборами. Он, я верю, был бы рад, если бы автокефалия взяла и получилась сама собой, если бы Синод Константинопольской Церкви взял и принял для нас Томос об автокефалии. Он даже, может, купил бы нам это – если бы это продавалось за разумную цену.

Но разрешение церковных коллизий запросто не купишь. В голосе президента-бизнесмена не слышно той деловой нотки, которая обещает успешную сделку. Он декларирует, а не проводит деловые совещания о том, когда, во что и сколько вкладывать. Президент на заседании СНБО в очередной раз рассказывает, что «нам все должны», вместо того чтобы заслушивать отчеты о том, какую работу и с каким результатом проводят его эмиссары в регионах. Сколько «несогласных» владык «обработано»? Сколько «колеблющихся» уже «наши»? Сколько выявлено «горячих голов», которые будут «стоять насмерть» и как их планируют нейтрализовать? Подписи «согласных» – это прекрасно. Но у нас, как известно, «согласны» далеко не все. Что будем делать с ними? Проигнорируем? Но их довольно много и среди них есть довольно опасные. Будем уповать, что «сами придут»? Но они не придут, если их не пригласить и не пообещать им что-то внятное – как в случае согласия, так и в случае несогласия.

Симптоматично, что спикеры УПЦ (МП) предупреждают поместных собратьев, что к ним вскоре начнут приезжать переговорщики от Фанара, но не предупреждают своих собственных владык, что к ним вот-вот зачастят переговорщики с Банковой со своими предложениями, от которых невозможно отказаться. Так уверены «в своих», или твердо знают, что никаких «переговорщиков» не будет?

Да, конечно, президент «не хочет открывать все карты», а о многом так и вовсе вслух говорить не принято. У нас о многом не принято говорить вслух, когда речь заходит о Церкви, как я и предупреждала. Но однажды наступает момент, когда нужна ясность. И если этот момент не наступил – никто по-прежнему не спешит вносить ясность - значит, решения проблемы нам пока не видать.

Что же до нежелания президента «раскрывать все карты», создается впечатление, что раскрывать особо нечего. О том, что «Константинополь может» и что «нам си належит», мы и без него знаем. Но он не говорит – даже намеком – о главном: что власть непосредственно делает для того, чтобы добиться результата – добиться быстро и, по возможности, без больших гражданских потрясений. Не нужно раскрывать подробности переговоров с Патриархом Варфоломеем. Но какова стратегия на тот случай, если «таможня даст добро»? Есть ли вообще хоть что-то в рукаве дорогого пиджака, кроме «даешь Поместную Церковь?»

Этого не знаем не только мы. Судя по разнобою в речах причастных владык, они тоже только догадываются (или получили противоречивые обещания). Патриарх Филарет уверен, что автокефалию дадут УПЦ КП и УАПЦ «одну на двоих», и он станет патриархом объединенной Церкви. УПЦ (МП) захочет – присоединится, а не захочет – потеряет статус украинской Церкви и станет называться «РПЦ в Украине». В общем, «война за бренд» еще не завершена, но полный разгром конкурентам уже обещан. В свою очередь владыки УАПЦ думают, что это будет какая-то принципиально новая структура, которую «сообразят на троих». Вопрос о фигуре предстоятеля пока не поднимается, но можно предположить, что кандидатура действующего патриарха Киевского снова окажется местом страсти, причем для УАПЦ не в меньшей мере, что для УПЦ (МП).

Эта путаница в показаниях «причастных» нас не настораживает. Нас больше занимают вопросы о том, «как это воспримут в Москве» и «хватит ли смелости Вселенскому Патриарху», и будет раскол в мировом православии или не будет, и кто блефует – Москва, или Фанар, или Банковая. Это проще и интереснее, чем проводить внутреннюю ревизию: на что готовы мы сами? К каким сложностям и конфликтам? К каким компромиссам? К каким, страшно сказать, жертвам? И будет еще один раскол в Украине или не будет? И кому и на что хватит смелости? Украинская Поместная Церковь – это, в первую очередь, наша внутренняя проблема и внутренний вызов. Чего мы от нее ждем? Какой мы ее видим? Как будем строить? Только без грома победы – о том, что «у нас уже есть такая Церковь» (неважно, имеете вы в виду УПЦ КП или УПЦ (МП) – ни одна из них не является «единой Поместной»). Автокефалия, которую нам, будем надеяться, дадут, это же не лауреатский диплом, который можно будет просто повесить на стену Администрации Президента. Это какие-то обязательства и какая-то программа действий.

Но может оказаться, что Фанар и даже Москва окажутся скорее готовы к принятию украинской автокефалии, чем мы сами.

Независимо от решения Константинопольского Синода и кремлевской пропаганды, нам нужен внутренний компромисс по автокефалии и, возможно, даже объединению в ЕПЦ. Это не утопический призыв «всем сесть за стол переговоров и не вставать, пока не договорятся» – я слишком давно наблюдаю за церковными маневрами, чтобы в это поверить. И поэтому я апеллирую не к доброй воле представителей Церкви, одни из которых просто не уполномочены принимать такие решения, а другие слишком много поставили на победу (и уже чувствуют ее запах), чтобы соглашаться на компромиссы. Я апеллирую к политической воле светских элит, которые могли бы склонить одних и сдержать других.

Где табличка «выход из империи»?

Это был бы вполне «сценарий-91»: если элиты – светские и церковные – придут к общему знаменателю и примут общее волевое решение, народ подтянется. Так же, как он это сделал на декабрьском референдуме – уже после того, как элиты провозгласили независимость. Возможность вынуть дулю из кармана и согнать с лица фальшивую улыбку не стоит недооценивать. Мир устроен странно, но разумно: мы восхищаемся героями и революционерами, но рассчитывать приходится на конформистов. Только благодаря им мир до сих пор жив и относительно цел. Большинству из них не так уж важно, какого патриарха поминать – такая же формальность, как красное знамя в вестибюле. Основная заповедь – абы не мешали. Не мешали лечить, учить, изобретать, строить, рожать, отпевать, спасать – совершать свою ежедневную жизнь. Такие люди будут молча смотреть в пол на собраниях и обмениваться понимающими улыбками в курилках. Они даже письмо Вселенскому Патриарху могут написать всем приходом – они знают, что эти письма на Фанаре читать не станут. Не дойдут эти письма до Фанара – они дойдут в аккурат до епархиального управления, где будут тщательно подсчитаны, а потом владыка вызовет на ковер и накажет всех подряд. Кто жил в СССР – поймет. И своих узнает.

Именно благодаря конформистам наша страна, которая уже двадцать пять лет сидит на религиозном конфликте, как на мине замедленного действия, до сих пор не продвинулась в этом вопросе дальше хейтспичей. И потому я имею надежду на то, что когда людям покажут, где выход, они к нему потянутся. Так, как потянулись в декабре 91-го.

Не стоит, впрочем, переоценивать этот опыт и применять его к нашей церковной ситуации как кальку, хотя бы потому, что в СССР не было параллельных структур, а в Украинской Церкви есть. Массовый переход – и, следовательно, «единая Церковь» – вовсе не станет естественным следствием Томоса об автокефалии и/или обретения УПЦ КП искомого канонического статуса – как стало прямым следствием провозглашения Декларации о независимости массовое получение украинских паспортов. У граждан не было выбора. У верующих он есть.

Для того чтобы сдвинуть их с места, на котором их, в общем, многое устраивает, а перемены пугают, нужны внятные предложения и гарантии. Гарантии того, что «новая метла» выметет из их церковной жизни то, что им мешает (поминовение Патриарха Московского, клеймо «московских попов», «пятой колонны» и «агентов Кремля»), но пощадит то, что им дорого. Что не последует полная перестройка духовной жизни – с заменой кадров, сумм, языка богослужения, охотой на «щупальца русского мира» в лице (пардон, лике) Сергия Радонежского и в трудах Игнатия Брянчанинова.

Когда люди выходили из СССР в независимую Украину, им (абсолютному большинству) не приходилось сильно менять свои бытовые привычки. В случае с церковным переходом этот вопрос – о ритуальных привычках – становится слишком остро. Потому что все, связанное с обрядом, имеет самую непосредственную связь с тем, как и во что человек верует. Можно сколько угодно издеваться над обрядоверием – но попробуйте изменить обряд. Попробуйте изменить язык богослужения не по желанию паствы конкретного прихода, а «приказом ВЧК». Попробуйте внушить пастве мысль, что «наше» не так звучит, не так пишется и не так носится. И вы увидите, что дело не в том, какого генсека поминать и где он сидит – далеко или близко. А в том, каких маленьких ежедневных подвигов, лишений и компромиссов это потребует лично от каждого. И если компромисс по поводу генсека/патриарха – обычное дело, то компромисс по поводу исповедальной практики для верующего человека слишком труден.

Я знаю, что скажут наши записные борцы с Высоцким – империя, вата, пускай сидят в своей маргинальной параллельной структуре, лопают своего Крестьянкина и закусывают Гиркиным. У нас вообще любят на сложные вопросы давать простые – по возможности односложные – ответы. Которые, в свою очередь, и с другой стороны вызывают односложный симметричный ответ.

Именно поэтому то, что могло бы стать выходом – просто спасением! – им стать не может. Двойная юрисдикция, на которую уповают и безыдейные очарованные шармом русского православия, и идейные борцы с «щупальцами», слишком идилличная для нашего несовершенного мира: никто ничего не делит, ни с кем не спорит, никаких «неотпетых мальчиков», все хорошо и чтобы нас при этом не трогали. Чистый win-win.

Увы, политический момент вовсе не способствует. Да и смысла в двойной юрисдикции нет – она не избавит нас ни от религиозного противостояния (напротив, усилит его), ни от угроз, связанных с присутствием московско-советских церковных структур на всей территории нашей воюющей страны. Для подобного win-win у нас нет ни объективных, ни субъективных предпосылок.

Но, возможно, это и к лучшему? Зачем нам очередной компромисс с империей? Тут сценарий выхода из СССР для нас уже не столько образец, сколько предупреждение: из СССР как бы вышли, а империю потянули за собой. Безболезненный переход Украины из одного статуса в другой был обеспечен тем, что договорняк элит никак не коснулся личной жизни подавляющего большинства граждан. Они могли радоваться победам, за которые не пришлось платить, смотреть «Иронию судьбы», читать толстоевского, плакать на концертах Аллы Борисовны и переживать за Филю Киркорова, от которого она ушла к молодому-красивому Галкину. Счета начали приходить позже. И, кстати, никого особо не отрезвили – кто ездит в маршрутках, не даст соврать.

«Изжить СССР» и «изжить империю» – не одно и то же. Империя – более сложное явление, чем СССР, поэтому не стоит сводить одно к другому – мы просто запутаем и обманем сами себя (в очередной раз). Любовь к Высоцкому – это «щупальце» империи, а не СССР. А необходимость писать какие-то письма от имени всего прогрессивного человечества – это проявление СССР, а не империи. Одно может использовать другое – русскую культуру (имперское явление) использовали для становления, а потом и сохранения СССР. То же самое происходит с русским православием – этот продукт империи используют, чтобы сберечь СССР. Хотя бы в том виде, в котором оно сохраняется в РПЦ.

Избавиться от СССР оказалось проще, чем от империи – достаточно было воли региональных элит, чтобы объявить независимость, собраться с коллегами в условленном месте и поставить подписи под некрологом по бывшей «великой стране». То ли дело империя. С которой мы имеем дело по сей день, не в последнюю очередь потому, что масса людей, которые хотели (и теперь хотят) избавиться от СССР (РПЦ), вовсе не хотели (и не хотят) избавляться от империи (русского православия) – даже если они сами об этом не подозревают. Для подавляющего большинства будущих граждан независимой Украины независимость была отказом именно от СССР – от фальши, несвободы и людоедской Системы – а не от «того хорошего», которое было, по сути, имперскими наработками.

Как лучше? Рубить узел сразу, реформировать бывшую советскую структуру – Церковь, – выметая из нее все «имперское», в том числе тех, кто совершенно не представляет для себя другой интерпретации христианства? Или уповать на эволюцию, которую мы могли – и можем – наблюдать в общественно-политической жизни? В 1991-м элиты приняли решение в своих интересах и поставили народ перед фактом. Но уже через 15 лет этот народ вышел на Оранжевый майдан уже по собственной инициативе. В 1992 году один человек принял решение о церковной независимости (в своих интересах, само собой) и был поддержан светской элитой (также действовавшей в своих интересах). Спустя двадцать пять лет мысль о том, что центром украинского православия должен быть Киев, а не Москва (и даже не Константинополь) владеет умами трех четвертей граждан, независимо от вероисповедания.

Да, я знаю, это предложение «снова наступить на имперские грабли», налить в новые мехи старое вино и т.д. Но, во-первых, и мехи не слишком новые, и выбор у нас небольшой: либо мы интегрируем украинское православие во всем его разнообразии, включая «имперские» элементы, либо мы получим горячий конфликт и стойкую, убежденную «пятую колонну» из тех, кто захочет сохранить свою русско-православную духовную идентичность. Которую обязательно поддержат и используют против нас из Москвы. Конечно, лет через двадцать пять мы, возможно, будем спорить: Булгаков (любой из них) – это «щупальце» или «наше наследие»? Но если мы будем спорить – значит, дела идут совсем неплохо. Хуже, когда никто ни с чем не спорит.

Главный вопрос нынешней церковной гонки – какова наша основная цель. Не цель конкретных представителей конкретных элит – церковных и светских, – а общая сверхзадача. «Мировое признание»? Гармонизация религиозного конфликта? Выведение Церкви – каждой и всех вместе взятых – из гибридной войны? Или просто каноническое признание КП и двойная юрисдикция? От ответа на этот вопрос будет зависеть стратегия.

Слово за элитами. Которые, в процессе дележки собственных интересов, должны сформулировать совместно то предложение, на которое окажется более-менее приемлемым для всех участников. Но в нашей нынешней элите я не вижу сил сделать это. «Геть московского попа»/«не допустим узаконивания раскола» выглядит гораздо телегеничнее и ФБ-геничнее, чем что угодно рациональное-компромиссное, на котором ни лайков не сделаешь, ни трафика не поднимешь. Пока у власти популисты, ничего, кроме «московских попов», «анафем» и эпизодических предвыборных «прорывов» на константинопольском направлении у нас, боюсь, не будет. Мы можем рассчитывать на то, что этот вопрос решится не в Украине (и, возможно, вообще не на земле) и уповать на смену политических трендов и элит.