Не решусь оценить, насколько сильно мотивирован этот запрет глобальной борьбой с терроризмом. Хотя бы потому, что, как заявила одна из лидеров немецких либералов и заместитель председателя Европарламента Сильвана Кох-Мерин, паранджа должна быть запрещена во всей Европе. Поскольку «подобное закутывание является наглой демонстрацией приятия ценностей, которые мы в Европе не разделяем».

Практически одновременно марокканские власти отрапортовали о депортации из страны в течение трех последних месяцев более ста христиан-иностранцев, обвиненных в прозелитизме. То есть, за распространение своих ценностей, на этот раз христианских, которые власть Марокко, судя по всему, также не разделяет и демонстрацию которых, вероятно, тоже считает «наглой».

При всей несравнимости действий, применяющихся к «наглым» христианам во многих мусульманских странах с теми, к которым прибегают европейские законодатели относительно «наглых» мусульман, они имеют много общего в своем основании. А именно: нежелание найти модель сосуществования религий. Да, именно религий, потому что в основе некоторых недавних решений, принятых в европейских столицах, — агрессивный секуляризм, претендующий, кажется, на религиозный статус. Вспомним хотя бы Закон Франции № 2004-228 от 15 марта 2004 г. о применении принципа светскости относительно ношения в школах, колледжах и общественных лицеях знаков или предметов одежды, проявляюющих религиозную принадлежность.

Тяжело понять: зачем, во имя чего и на каких основаниях светское демократическое государство может запретить своим гражданам манифестировать собственные религиозные убеждения, если такая манифестация не угрожает жизни и свободам других граждан? Очевидно, что возрастающее количество мусульман в Старом Мире вызывает острые дискуссии об идентичности старых европейских наций. Понятно, когда речь идет о необходимости интеграции в европейские общества тех миллионов мусульман, которые сознательно избрали западноевропейские страны своими Родинами, об уважении к законам, ценностям и культурам этих стран. Но как можно интегрировать таких людей посредством запретов? И, дальше, оправдаются ли ожидания некоторых государственных деятелей на то, что секуляризм, возникающий как инструмент подавления религиозной пассионарности и, по сути дела, религиозного разнообразия, «будет сшивать» европейские общества? Неужели если кому-то запретят поздравлять друг друга с Рождеством Христовым и оставят открытки, содержащие упоминания о каких-то несуразных «сезонных праздниках», а других принудят снять платки, то вопрос о единстве европейских наций хоть каким-то образом приблизится к решению?

За платочным возмущением – три очень серьезных процесса. Во-первых, это повсеместное стремление отстоять свою исключительность и неповторимость, особенно ярко проявляющуюся в религиях. Манифестируя свое мусульманство, человек вместе с тем провозглашает, что он не является ни буддистом, ни сикхом, ни верующим какой-то другой религии. Исповедуя себя православным, христианин вместе с тем этим самим заявляет, что он не является католиком или протестантом. Как писал Сэмюель Гантингтон, «религиозное деление является более острым и эксклюзивным, чем даже этническое деление. Человек может быть полу-французом и полу-арабом и, одновременно, даже гражданином двух стран. Но намного труднее быть полу-католиком и полу-мусульманином».

Второй процесс, тоже вызванный к жизни глобализацией, – абсолютно противоположен первому. Он создает сверхнациональные идентичности и глобальные религиозные феномены, в которых переплавляются этнические и вероопределяющие отличия. Так отделенные буддийские традиции превращаются в глобальный буддизм — «буддизм вообще»; так безграничная пестрота верований, практик, философских школ и культов сплавляются в то, что британцы назвали «индуизмом». Так на наших глазах возникает и крепнет глобальный ислам, претендующий на создание идентичности, превышающей и даже нивелирующей подчас этническое и языковое деления. В поисках того, что соединит индонезийцев и татар, саудитов и таджиков, происходит «возвращение к истокам». И отсюда – борьба за «чистый ислам», идущий бок о бок с фундаменталистским подъемом. Отсюда преимущественно (хотя, разумеется, не исключительно) – паранджа на докторах политических наук и шахидки с университетскими дипломами.

И, в конце концов, третье – это колоссальная заинтересованность обсуждением идентичностей, которая (заинтересованность), по словам Зигмунда Баумана, способна сказать больше о нынешнем состоянии человечества, чем собственно результаты осмысления этих идентичностей.

Проблемой идентичности проникаются либералы и консерваторы, Николя Саркози и Дмитрий Медведев, папа Бенедикт XVI и патриарх Кирилл. Создается впечатление, будто бы мир переживает грандиозное подтверждение и переподтверждение, изобретение и переизобретение идентичностей. Украинскому обществу определиться со своей идентичностью назойливо предлагают чуть ли не каждый день. В публичном пространстве сейчас артикулируются и становятся обычными идеи и предложения, о которых сколько-нибудь вменяемые люди еще несколько лет назад не решались и помыслить. О разделе страны пополам, например. Или о ее возвращении/присоединении к «Русскому миру». Когорта тех, кто «ничего не понял и ничего не простил», снова реанимирует, казалось бы, навсегда отброшенные мыслительные конструкты: «украинский проект» не может состояться; он не имеет под собой достаточных идентификационных оснований; политическое, культурное и религиозное единство «исторической Руси» незыблемо, его разрыв – случайный вывих истории.

Конструкты эти имеют собственную историю и историю своего опровержения. Кстати, те, кто когда-то решительно эти конструкты отвергал, вдохновлялся не только культурной самобытностью украинцев, воспоминаниями о казацкой славе и «славных временах». А, прежде всего и главным образом, тем, что этот народ имеет достаточно интеллекта и внутренней силы, чтобы принимать участие в делах Европы и целого мира самостоятельно, без посредников и кураторов. Что претенденты на кураторство – будь то в Петербурге или в Варшаве, — далеко не являются продвинутыми и передовыми, а вечно догоняющими. Что, если уже вернуться в наше время, то, вопреки заявлениям представителей Партии регионов, к Брюсселю от Киева ближе все-таки напрямик, чем через Москву. Что украинцы, в конце-концов, сами способны хозяйствовать в собственном доме, где «своя правда, и сила, и воля».

Украинцев упрекают, что они сводят свою идентичность к противопоставлению России. Что ж, идентичность — это всегда проведение демаркационной линии. Сама Россия столетиями питается противопоставлением Западу, и если уже говорить о какой-то стержневой идее, которая пронизывает ее бытие, то это последовательное стремление этот Запад «догнать и перегнать», а лучше, как говорил незабвенный Никита Сергеевич, — еще и «закопать».

Причем стремление к четкости такой демаркационной линии относительно России большей мерой вынужденное. Потому, что только последняя не может признать этой линии в истории, культуре, самосознании, а отсюда – в политике. Только ее лидеры так выразительно демонстрируют пренебрежение к тому, что считают «недогосударством», глумятся над самим ее существованием и подчеркивают несущественность границ. Поэтому до тех пор, пока российский истеблишмент будет топтать достоинство этой страны, без демаркации не обойтись. Но она – не сущность украинского проекта. Если по-просту, то такой проект заключается в стремлении стать самостоятельным участником истории, а не поставщиком ресурсов для других.

Долгое время украинцы считали, что собственное государство – абсолютно необходимый инструмент реализации такого проекта. Одержимость собственным государством вошла даже в анекдоты об украинцах. Но, вне сомнения, очевидно, что нынешнее состояние государства как раз и обрекает Украину на снабжение ресурсами, а не на самостоятельное участие. На положение периферии пространства, которое само является периферией мирового процесса, чья экономика, наука, образование демонстрируют глубокое отставание от «передовиков глобалистического соревнования». Украина снова и снова становится перед вызовом: с кем и в каком качестве принимать в этом соревновании участие. Ошибочный ответ будет означать отставание не на годы и десятилетия, а, возможно, навсегда.