Разговоры о возможном разрыве или сосуществовании русской и украинской культур, которые так тревожат творческую интеллигенцию, неизбежны и в Церкви. Ведь речь в данном случае не о подчиненности тому или иному патриархату, не об административном устройстве – о традиции, которая для Церкви значит немало.

Многие сейчас находят убежище от этого вызова в том, что это же не война «русского» с «украинским» — это война кремлевской клики против украинского народа. Ни «народы», ни, тем более, «культуры» и «церковные традиции» к этому отношения не имеют. Но знаменательно не то, что очередной фюрер решил подорвать мир. А то, что у него под рукой оказался народ, готовый его в этом поддержать. Русский народ. И Церковь, которая поспешила дать политике «клики» духовную основу. Русская Церковь. И желание украинцев дистанцироваться от всего этого «русского» — с «русским православием» купно – совершенно понятно.

Но вот возможно ли реализовать проект этого отделения? И по какому шву будем резать?

Многое русское в полной мере присуще украинской традиции. Не потому, что мы «народы-братья», а потому, что это «русское» создавалось или в Украине, или выходцами отсюда, или людьми, в Украине выученными. Светоч русской духовности, автор русских «проклятых вопросов» Достоевский, например, всю свою творческую жизнь натужно старался быть Гоголем. Создавая галереи фриков, экспонатов кунсткамеры – искусственных и надуманных, — он так и остался в мировой литературе вивисектором-компрачикосом, потому что изо всех сил тянулся за гениальным портретистом, легко живописавшим естественно прекрасных и естественно же уродливых плюшкиных, коробочек и бульб.

«Русская духовность» и, соответственно, «русское православие» выращивалось в пробирках Киева и околиц-«малороссии». Отсюда, из метрополии, отправлялись на Большую Русь богословы и проповедники. Феофан Прокопович, воспитатель Петра Первого – не первый в истории моральный гений, воспитавший морального уродца, Гоголь, «родивший» Достоевского, воспитанники Киево-Могилянской и позже Духовной академии – кусочки мозаики, «формирующей миграции».

«Русское православие», как и вся «особая русская духовность» — родом из Киева. Поэтому Россия готова уничтожить его – но не расстаться. Потому что если с России облезет империя, осыплются все «крымнаши» — в сухом остатке не будет ничего, кроме Киева. Потому что нет у России другой идентификации. И сколько ни натянет она в свой гардероб краденых ушанок и тюбетеек – это никак не поможет (только помешает) ей сформировать какую-то оригинальную, не-киевскую идентификацию. Киев – ее, России, суть. Все, что в ней есть, собственно, «русского» (или, лучше сказать, «руського»). Но если в этом признаться, если упустить Украину вместе с Киевом – не останется ничего. Идиотическая истерика по поводу «киевской хунты», которая под руководством госдепа (воплощение сатаны в новейшем российском медиапантеоне) «отрывает» Киев от России – защитная реакция на страх исторического небытия, которое разверзнется на месте «Руси», когда Киев будет потерян. Истерика идиотическая, потому что Киев может быть (и будет) «потерян» не в результате коварства госдепа, а в результате политики Кремля. Но в такое воплощение «князя мира сего» россияне ни за что не поверят — Киселев не позволит. Фактически, эта истерика – неформальное признание Киева центром «русского мира». Формальное включало бы возвращение Москве статуса столицы всея клязьменских болот.

Недаром Патриарху уже не раз намекали на то, что целесообразно было бы создать патриаршую кафедру в Киеве. Хоть чучелком, хоть тушкой – хоть в статусе «южной столицы», хоть ради «округления» титула (Киевский, Московский и всея). Надо, потому что Киев – это Русь, а Москва – производная, сильно растворенная имперскими благоприобретениями. Потеря Киева для Москвы означает выход из Русского мира. Не мы из него выходим – как Киев может перестать быть Русью? Из состава Руси выходит Россия.

Лоскуты подсознательного, торчащие из всех российских медиащелей – доказательство тому, что что-то такое они там чувствуют. Вот вам то ли оговорка Путина, то ли ослышка Баррозу о «танках в Киеве». Чистая правда – не Донбасс им нужен, а Киев. Потому что «Новороссия» — это имперская побрякушка царицы Катерины, а Киев – суть, сердце Русского мира. Кто владеет Киевом – тот владеет Русью.

Но для «русского православия» потеря Киева – вовсе катастрофа. Не только потому, что Киев – это исток русского православия. Но потому, что чем дальше от Киева, тем меньше в русском православии остается христианского содержания. Перед Патриархом Московским вовсе муторный выбор – либо империя, либо Христос. Двум богам служить можно, конечно, – но не в христианстве. С потерей Киева Москва теряет не просто половину своей Церкви (по количеству верных – больше половины) – она перестает быть православной точно так же, как перестает быть Русью. Путин уже предупредил: мусульманство в свете новой кремлевской политики выглядит, с его точки зрения, актуальнее, чем христианство.

Эсхатологические настроения, которые обуяли российских медиаправославных, тоже совершенно естественны в свете последних решений. Вообще кликушество, всплеск мракобесия, крики о «конце света уже сегодня» — обычная практика в обществах, которые догадываются, что творят какую-то чертовщину собственными руками. Поход Москвы на Киев для русского человека – абсурдистский хоррор. Сродни греческим трагедиям, где в финале является неумолимый Фатум и все катится в тартарары. То, что сейчас делает Кремль в отношении Украины в рамках русской доктрины (в том числе, русского православия), — то ли покушение на отцеубийство, то ли, как писал Кротов, попытка изнасиловать собственную мать. Что-то настолько богомерзкое, чего мир пережить не сможет – рухнет.

Это естественно – Россия в ее нынешнем виде прогибается под собственной тяжестью. Ее имперская самоидентификация переживает кризис – нет ничего, что наполняло бы смыслом единство этого пестрого лоскутного одеяла. Ни единой веры, ни общих корней, ни культа самодержца, ни великой цели впереди. Россия могла бы остаться Русью – но ценой имперских приобретений и имперского же статуса, «отломившись» примерно по Волге на востоке и по предгорьям Северного Кавказа на юге. Тогда имело бы смысл «славянское единство», общая вера, традиция, сродство культур в рамках «Исторической Руси».

Но Россия пошла по иному пути – и потеряла Киев. Дальше присваивать себе бренд «Русь» для Москвы – невозможно. Вопрос в том, как поступить с этим брендом нам. Есть большое желание отбросить прочь и дистанцироваться от всего, что связано с этим брендом. Но бренд отдать можно – что делать с содержанием? Ведь все то, от чего мы пытаемся избавиться, как от «русского», на самом деле к Руси не имеет никакого отношения. Это не «русское» — это советское. Включая, простите, «русское православие» московского образца. Избавиться, собственно, от «русского» для нас невозможно – как невозможно убежать от самих себя. На эту подмену понятий «русского» как «советского»/«имперского» было потрачено немало сил и ресурсов. Значит ли это, что надо выбросить прочь все, чтобы не оставить врагу ни малейшей лазейки?

И кто враг?

За бесконечными диалогами о «языке врага» (русском), «вражеской Церкви» (московской), «вражеской культуре» (угадайте-с-трех-раз) и т.п. мы теряем главное – собственно, врага. От которого украинское (язык, Церковь, медиапространство, книги) надо очищать точно так же, как и русские аналоги. Недостаточно отделить УПЦ от Москвы, чтобы очистить ее от псевдохристианства. Это было бы слишком просто. Очень просто запретить ввоз русских книг. Но разве это очистит украинское культурное пространство от нашего собственного черносотенства? От нашего собственного мракобесия?

Россия, решив воевать с Киевом, поднялась на войну сама с собой. Т.е. это не «братоубийство» — это самоубийство. Самоубийство империи, самоубийство советского режима. Оно затянуло нас в свой смертельный омут, главным образом, потому, что мы оказались к этому готовы – такие же «совки», реагирующие, как собачки Павлова, на простейшие сигналы. Куча ладно бы проплаченных провокаторов, так ведь нет — просто полезных идиотов переводит конфликт в форму простых рецептов, понятных для скудных мозгов, выращенных в пробирках советской школы.

А значит, проблема идентификации – проблема не только для России. Перед нами стоят те же вопросы. Но отвечать на них в рамках простого национального клише «русский версус украинский» — значит, и дальше потакать «совку», который только на том и стоял, что сталкивал нас во взаимной глухой ненависти друг к другу. Но наша история глубже, чем СССР. Мы — Русь, наследники всего ее богатства и разнообразия. И, возможно, на этом нам стоит попробовать удержаться.