Успенские Чтения в этом году удались. В этом году получилась очень сконцентрированная конференция. Обычно все рассказывают о своем, издалека подбираясь к тематике конференции. А в этом году все действительно говорили о празднике и его различных аспектах. В результате удалось составить многомерную картину праздника.

Из докладов очень особенно запомнился доклад брата Ришара о прощении как существенном элементе праздника, о радости как мотиве прощения. Запомнился доклад Жоржа Нива, но еще более – его лекция в «Полит-уа», которое произошло в рамках конференции. Эта лекция вместила в себя целый ряд тем, каждая из который очень интересна, а еще более интересны рассуждения Жоржа Нива на эти темы. Особенно запомнился доклад Блаженнейшего Митрополита Владимира, потому что вселяет большую надежду. Очень удачно расставлены приоритеты и проведены ориентиры. И весь доклад в целом такой, что православной общественности Харькова и Киева, всей Украины, надо было бы ознакомится с докладом внимательно и действовать согласно с ним. Все должны осознать и понять серьезность прозвучавшего ответа на вопрос: «Что нам надо в области богословия?» По-моему, это очень важный текст.

Вообще Успенские Чтения уже переживали один большой пик. Это было в том году, когда были владыка Каллист Уэр и отец Борис Бобринский. Так очень хороша была прошлогодняя конференция, на которой было много небывало содержательных докладов, был более глубокий, чем обычно, разговор по существу поднимаемых проблем.

Вообще жизнь конференции существенно зависит от состояния современного православного богословия. И тут надо задаться вопросом: «что такое современное православное богословие?». В ответ на этот вопрос можно многое сказать. Мне лично всерьез нравиться творчество Манусакиса. Оно очень близко к тому что делаю я сам и мои друзья из Харькова.

Наиболее творческим православным богословом является Ольга Седакова, которая правда, рабоате в жанре эссеистики. Сейчас в России это самый тонизирующий голос в богословии. Она видит богословие в правильных местах, пусть даже неожиданных. То, что делает Ольга Седакова – это богословие первого ряда. В Москве много специалистов в разных областях богословия, но нет фигур первой величины. И это чувствуется.

В Греции есть интересное явление сегодняшнего Иоанна Зизиуласа, который гораздо лучше себя раннего. Я верю, что богословие сегодняшнего Иоанна Зизиуласа, не только книги «Бытие и инаковость», но и многочисленных докладов, будет продолжено как ним самим, так и греческим богословием. Кстати, вторая его главная книга  «Бытие и инаковость» очень сильно меня впечатлила. Он со времени публикации первой главной книги «Бытие и общение» времени зря не терял. Первая книга была ценна постановкой проблем, а решения были во многом еще эскизные. Вторая книга, «Бытие и инаковость», это уже серьезные ответы, это уже глубокое православное богословие. И я уверен, что мы еще не знаем половины творчества Иоанна Зизиуласа. Если собрать все его доклады, все его лекции, все это отрефлектировать, я уверен, - откроется много нового и интересного, глубокого и важного. Кстати, и постановки проблем не нужно недооценивать. Мастер этого дела – владыка Каллист Уэр. Он разбирает сложные вещи. Когда он их разбирает, он их распутывает. И появляется возможность решения проблемы, хотя сам Калист Уэр обычно останавливается после «распутывания», потому что он как англичанин, считает задачу богослова решенной. А дальше ждет голоса Церкви. Если Калист Уэр берется за вопрос, значит будет получена ясность. Это не значит, что будет получено решение. Но ясность – тоже результат, потому что дается понимание проблемы, и становится невозможным ложный дискурс о поднятой проблематике. Можно сказать, что Калист Уэр – хороший диагност, но сам не оперирует. А диагносты нужны.

Но вообще православное богословие переживает самый настоящий кризис. У этого кризиса есть очень яркие знаки. Но православные богословы их не видят. Вообще главная проблема этого кризиса не в том, что у нас есть трудности, а в том, что мы их не видим. Или видим их не там, где они есть. Главный знак кризиса для меня – это отсутствие необходимого как воздух расцвета церковной проповеди. Если Церковь не может проповедовать, она не может миссионерствовать. Что Церковь может сказать другим, если она почти ничего не говорит себе, своим верным? Вместо богословских ответов на проблемы современности, мы слышим одну и ту же мысль от проповедников: «продержаться бы». Но какое будущее с такой установкой? Никакого. Второй главный знак кризиса – отсутствие в публичном дискурсе ярких фигур первого эшелона в православном богословии. Надо искать людей, способных стать такими фигурами и помогать им – европейскими гонорарами за книги, статьи, лекции. И если из десятка таких людей два-три станут фигурами первой величины – это уже будет очень хороший результат и прекрасный ответ на кризис православного богословия.

Выход из кризиса православного богословия – в интенсивном развитии по естественному для этого богословия пути. С содержательной точки зрения сегодня происходит, или по крайней мере, должен происходить, переход от занятия проблемами экклесиологии к антропологии. Калист Уэр правильно говорил, что в православном богословии двадцатый век был веком экклесиологии, а двадцать первый будет веком антропологии. В этом контексте и важны Успенские Чтения. Десять лет работы Успенских Чтений – это наиболее смелая попытка подойти к созданию современной православной антропологии, восполнив то, что отсутствует у святых отцов. Чего нет в антропологии св. Иоанна Лествечника и других аскетических отцов? Нет антропологии семьи. И вот была и специальная конференция о семье, и на других конференциях звучала эта тема. Успенские Чтения – это не социальный активизм интеллигенции, которая пришла в Церковь. Это подступы к глобальным темам. И трудно на самом деле совершать дело Успенских чтений, потому что темы трудные, объективно трудные. Мы все время на подступах к современной православной антропологии и сейчас наиболее трудный этап мы переживаем на этих подступах к большим темам будущего. Тяжело, потому что надо разрабатывать многое впервые, потому что темы такие, что нельзя просто скопировать из Отцов и перенести в сегодняшний день. Калист Уэр совершенно верно отмечает, что сегодня для православного богословия существуют колоссальные поля неразработанной тематики вообще. Мы не можем просто прочитать Отцов, реконструировать их мысль, уточнить, приспособить. Мы должны делать сегодня. Есть объективные причины для того, почему в традиции не было разработано полноценной антропологии семьи, а теперь такая антропология необходима и создается. Почему не было антропологии пола, а теперь она создается. И наступает эпоха личной ответственности православных богословов, когда не за кого спрятаться, и надо создавать многое впервые или практически впервые.

Успенские Чтения нужно оценивать не с точки зрения насколько они соответствуют «злобе дня», а насколько они решаются взять трудные темы из проблемного поля современной православной антропологии, которая возникает сейчас. С темой семьи, о которой была самая первая конференция это было «попадание в яблочко», Также и с темой дружбы это была очень точное попадание. Богословие дружбы – это очень серьезная тема. Все темы Успенских чтений – это ключевые точки на подступах к формированию современной православной антропологии. И с последней конференцией о празднике получилось очень удачное попадание в актуальную тематику. Когда эта тема только появилась, была мысль о легкости этой темы. Думалось так: десятая юбилейная конференция, праздничная – и тема о празднике. А оказалось, что тема совсем не из легких, а из тех трудных, которые потому и важны, потому и нужны, что их трудно разрабатывать. Но зато они имеют важнейшее значение для становления современной православной антропологии, а значит и для всей православной теологии двадцать первого столетия. И это стало понятно только во время конференции. Лично я это понял только в Киеве и другим участникам это стало ясно только на второй-третий день конференции. С темой праздника очень непросто. Праздник нельзя описать спекулятивно, потому что праздник – тайна. И об этом я пытался сказать в своем докладе. Нельзя дать определения праздника, обозначив его признаки. О празднике, конечно, говорят рассуждения о времени простом и священном, о повседневности и неповседневности. Но реальность праздника и его смысл глубже. И проблема праздника – это проблема разделенной любви. Это проблема нелишнего третьего. Когда есть тайна меня и Бога, но к этому все не сводиться. Полнота любви предполагает мою способность разделить эту любовь с другим, с другими. Это и проблема общинности, и проблема языка богословия. Как нам удается разделить любовь, разделить во время праздника? Способ каким разделяется любовь и радость празднования, подсказывает евхаристический канон в формуле: «пойте, благословляйте, хвалите, благодарите, поклоняйтеся». Это формула благодарения как перформатива. Когда мы решаемся разделить любовь, евхаристический канон сообщает, что мы делаем. Мы … поем. Когда мы спели, мы благословляем, даем имя. Потом хвалим, то есть определяем свои ценности в соотнесенности с Другим. Благодарим, осознав, что есть дар ко мне, лично ко мне. Благодаря в ответ на дар, поклоняемся. И когда покланяемся всем своим существом – и душою, и телом, замечаем что есть другие целостные существа, с которыми разделяется жизнь в благодарении и поклонении. Разделив любовь этим способом, мы не можем мыслить и говорить о Боге и божественном (о том же евхаристическом празднике) языком абстракций. Мы должны перейти на язык хвалы, на язык гимна – который и есть единственно подлинный язык богословия. И мы не можем говорить: «давайте назовем пять признаков праздника» и т.д. О празднике нужно петь гимны. Богословие таким образом становиться единственным целым с богослужением. Язык богословия – это язык хвалы и гимна, и далее – язык теодрамы, богослужебный язык на котором единственно только и можно рассказать о драматических отношениях Бога и человека. Язык теодрамы – это язык литургики (не как технической дисциплины, а в более возвышенном смысле, в смысле той оптики, через которую мы видим свидетельствование). А этому языку мы как богословы еще не обучены. А вот теоретическое богословие как говорение о Боге и о празднике должно быть последним шагом в этом способе отношения к Богу и к другим, к празднованию и к общине.

Успенские Чтения замечательны тем, что на них удается ухватить эти темы неразвитого еще богословия, темы богословия будущего и всерьез говорить о них.

В наших условиях православное богословие может выйти из кризиса вступив в диалог с философией. У нас нет мощных богословских институций, нет таких как богословских факультетов, как есть они, например, в Германии. У нас есть институализированная философия, готовая к диалогу с теологией. И у нас есть отдельные богословы в университетах. И для богословия в наших условиях жизненно важно войти в университет, вступив в диалог с философией. Это – путь к институционализации самого богословия. Возможен и диалог с наукой, но такой диалог еще труднее, чем с философией. Сегодня философия более готова к диалогу с теологией. Это связано с «религиозным поворотом» в современной философии. В 1990-е годы каждый крупный феноменонолог Франции вдруг оказался богословом. Это Рикер, Марион, Анри. Целое поколение первоклассных философов оказалось богословами. Во Франции, где нет режима благоприятствования к религии и богословия, никто не ждал расцвета богословия. А тут интересное богословие появилось среди феноменологов. И вообще сейчас интересный момент в судьбе отношений богословия и теологии в Европе. Много веков новые темы появлялись в философии, а богословие «догоняло» философию. А в двадцатом веке случилось того чего никогда не было в западной истории. Всегда западная теология зависела от философии. Так длилось до Барта, выдвинул идею, что богословие – самостоятельный тип мышления, который интересен сам по себе. А постмодернисты начали защищать богословие как особый дискурс, как маргинальную языковую практику. А потом присмотрелись – и нашли темы новые для философии в богословии, и пошли за богословием. И это не только случилось во Франции. В Америке – это случилось с Капуто, через которого философия черпает для себя из богословия. Философское сообщество обнаруживает, что оно нуждается в особом ресурсе, для него недоступном – нуждается в богословии. Философы нуждаются в разговоре с богословами. Можно сказать, что философы впервые в истории европейской философии не глухи к богословскому дискурсу. Философы заинтересованы в понимании богословского языка, а не хочет услышать отзвук кантианства или гегельянства.

И наконец, выйти из кризиса можно с помощью глобальных постановок проблем. Это общее явление для культуры, пережившей постмодернистское время. Полезно читать статью Аверинцева «Моя ностальгия», где он говорит об этом очень глубоко. Вернувшись к глобальной постановке, мы можем и создавать современное православное богословие двадцать первого века. У католиков и протестантов живы великие теологи, и еще возможен новый подъем. Я ожидаю нового подъема от влияния второй главной книги Иоанна Зизиуласа «Бытие и инаковость». Кстати, у него сильное богословие именно потому что он преподавал все время в двух западных университетах. Так где православное богословие само в себе – достижений нет. Там где оно вступает в диалог внутри университета, в диалог с философией и с западной теологией в рамках университета – там и есть достижения. И нам нужно научиться работать в университете, потому что это приведет к расцвету богословия, который безусловно очень нужен Церкви.