Но тут же на баррикадах обнажается его суть: в наших палестинах за этим слоганом скрывается сговор элит – светских и церковных – который выводит светскую власть из-под действия моральных оценок, «патент» на которые сохраняется за Церковью. В результате «церковь вне политики» оборачивается круговой порукой и одновременно обезвреживает Церковь, сокращая круг ее авторитетных суждений до вопросов семейной жизни. «Гендер» оказывается более страшным злом, чем пытки и убийства.

Когда власть навязывает церкви такой договор – она знает, что делает. Или хотя догадывается. О силе церковного авторитета и способности единоверцев к солидарности белорусский диктатор Лукашенко, если и не знал, то имел возможность убедиться в том, что такое есть и оно «работает».

Грозная тень Костела

Лукашенко быстрым и уверенным ударом снес головы двум «главным» церквям Беларуси. Этот удар должен был запугать недовольных, а также сделать церкви более лояльными.

Впрочем, случай архиепископа Кондрусевича этими двумя соображениями не исчерпывается.

Свое решение не пускать главу белорусских католиков в страну диктатор, напомню, объяснил тем, что архиепископ якобы ездил в Польшу за инструкциями о том, как совершить государственный переворот.

Это была не единственная блажь из уст Лукашенко – чего стоят заявления о «группе захвата НАТО». Но не спешите крутить пальцем у виска. Мифическими «польскими инструкциями» он не столько объясняет свои решения, сколько выбалтывает свои страхи.

Католическая Церковь в Беларуси весьма многочисленна: около 14 % белорусских христиан — католики. Авторитет католической церкви в обществе довольно высок. Чему одно время способствовал и сам Александр Григорьевич – то папу римского приглашал в Минск, то рассказывал об укорененности современной Беларуси в Великом княжестве Литовском.

Но в истории можно найти буквально что угодно. И если Великим княжеством Литовским легко бравировать, то опыт польского сопротивления коммунистическому режиму, который нашел точку опоры в Костеле – это уже куда менее удобный факт для белорусского диктатора.

«Польский сценарий» — страшный сон Лукашенко. Даже более страшный, чем «украинский сценарий». И когда в воздухе запахло мирным протестом, который к тому же поддерживает Костел, «последний диктатор Европы» не мог не увидеть аналогии. И не мог больше спать спокойно, даже несмотря на то, что аналогия хромает на обе ноги. Все его дальнейшие действия в отношении церквей – не только католической, христианства вообще — продиктованы, в первую очередь, этим иррациональным страхом перед «польским сценарием».

Лукашенко, впрочем, боится католиков не только из-за призрака мирного протеста, поддержанного Костелом. В католической церкви он не может так же эффективно хозяйничать, как в православной церкви Беларуси. Первый Рим – не Третий. Святой Престол способен и готов на компромиссы – но не каждый день и не со всеми. У Ватикана колоссальный опыт общения диктатурами. А также помощи в ликвидации диктатуры. И белорусский диктатор не так наивен, чтобы надеяться на поддержку, тем более – легитимацию собственных властных притязаний с этой стороны.

У самого Лукашенко опыт содействия с мировыми христианскими центрами весьма ограниченный. Чтобы не сказать – специфический, поскольку его главным «соработником» до сих пор была и остается Русская православная Церковь, очень склонная к симфонии с властью. С «неугодными» же церквями он до сих пор «общался» единственным образом – запретом. Но этот способ, очевидно, в случае с Католической Церковь не сработает.

Что же остается, учитывая скудность политического инструментария и, главное, воображения диктатора? Только брать на испуг.

Это у него, правда, тоже получается так себе. Несмотря на упрямство Лукашенко, Ватикан пока так и не «сдал» архиепископа Кондрусевича – он остается главой белорусских католиков «в экзиле». К тому же папа Франциск в своих обращениях поддерживает жертв полицейского произвола в Беларуси. А когда с католиками Бог и папа – кто против них?

Сломанная «вертикаль»

Иная ситуация в православном лагере. Тут верные, которые выходят на протест, делают это на свой духовных страх и риск — их никак не поддерживают владыки. Знаменитая «вертикаль», на которую опирается Католическая Церковь, и которую так любит Московский патриарх, что даже попытался у себя дома такую смастерить, не работает. То ли не с того места строили, то ли вообще до конца не поняли, что такое «вертикаль» в Католической церкви. Католическая «вертикаль», как мы можем убедиться, – это не только армейское безоговорочное подчинение «снизу доверху» (и бесперебойное поступление денежных средств по тому же маршруту), как, возможно, думал (или мечтал) патриарх Московский. Это еще и ответственность «сверху донизу».

Вот с этим в православной церкви оказалось плохо. На фоне белорусских протестов и гонений мы видим, что «вертикаль» разорвана. Белорусский кейс демонстрирует колоссальное сословное расслоение в официальном православии. На «верхи», — князей церкви, которые в византийской традиции никогда не выступят против власти, потому что сами хотя бы отчасти являются ею. И «низы» — клириков, которые в большей степени совпадают с паствой, чем с собственным начальством.

Это, конечно, не ново. Но бывают моменты, когда это расхождение становится слишком болезненным – настолько, что проклятые вопросы срываются с губ сами собой.

Это как раз и происходит сейчас в белорусском православии, где нижнее звено церкви в лучших традициях имперского Рима избивают на площадях, а «официальный Храм» совершает предательство в отношении своей паствы. Молчание православных владык – и белорусских, и московских — едва ли не самая ужасная деталь этой исторической драмы.

Но других владык у белорусских православных нет. В отличие от Украины, где можно было сменить конфессию, не расставаясь с православием, в Беларуси у РПЦ нет конкурентов. В частности, благодаря усилиям Бацьки, который запретил деятельность Белорусской автокефальной церкви. Белорусам, недовольным политикой своего священноначалия, уходить, по сути, некуда. Если уходить, то придется расставаться с православием – менять конфессиональную принадлежность или разрывать отношения с Церковью в принципе.

Есть, конечно, теоретическая возможность что-то поменять внутри церкви. Но, боюсь, руководству церкви проще расстаться с недовольными, чем что-то изменить в громоздкой корпорации, к тому же, управляемой извне.

Многое зависит от того, чем увенчаются протесты. Если (хотелось бы написать — «когда») протестующим удастся смести режим Лукашенко, будет трудно сгладить неловкость между «верхами» и «низами» в церкви. А учитывая тот факт, что «верхи» укоренены в РПЦ – т.е. им придется считаться еще и с интересами Кремля, которые могут совпасть, а могут и не совпасть с интересами новой белорусской власти – между белорусской частью и «материковой» РПЦ может пройти трещина.

Хуже раскола

У нас принято связывать возможность «Томоса для Беларуси» только с успехом протестов. Но могу предположить, что трещина между церковными Минском и Москвой может пройти и в случае, если Лукашенко удастся удержаться у власти.

Убедившись в том, какую опасность представляет для его власти христианский дух, он наверняка приложит все усилия, чтобы подчинить Церковь. С РПЦ у него это, конечно, получится – уже получается – лучше, чем с католиками. Но РПЦ сохраняет лояльность, в первую очередь, Москве. И если интересы Лукашенко и Кремля перестанут совпадать – закончится и лояльность православной церкви.

Как это ни странно, поддержка протестующих была бы более выгодна РПЦ в Беларуси, чем поддержка диктатора. Но РПЦ не вольна выбирать сторону и союзников – за нее это делает Кремль. А Кремль в данный момент – на стороне Лукашенко. Не потому, что он нравится Путину. А потому что Путину не нравятся протесты.

Молчание патриарха Кирилла – знак того, что он это понимает. И принимает. Что ему остается?

Но раскол – хоть «по горизонтали», хоть «по вертикали» — это еще не худший вариант. Что бы ни говорили по этому поводу апологеты всего «каноничного», есть для церкви вещи похуже раскола. И, увы, именно они случаются с Церковью гораздо чаще, чем такие сильные, заметные глазу потрясения, как раскол. Сильные потрясения, по крайней мере, открывают возможность для духовного поиска и очищения. В то время как «стабильность» — такая стабильность...

То, что сейчас происходит в БПЦ – один из многих примеров того, как Церковь отчаянно, самоотверженно сохраняет стабильность. Это болезненный процесс, потому что отвергать при этом церкви приходится слишком многое – вплоть до Самого Христа.

Расслоение на лояльный власти епископат и лояльный пастве клир – что-то вроде негласного договора внутри церкви, который позволяет церкви пережить политические потрясения без больших потерь для себя как структуры. Церковные элиты «ведут политику» со своими «соработниками» во власти. Пастыри страдают вместе со своими овцами на улицах и в застенках. Кто бы ни победил и кто бы ни проиграл, всегда можно посетовать на «плохих бояр» при «хорошем царе» или, наоборот, превознести «маленького человека», вечную жертву «плохой системы». В целом же Церковь остается белой и пушистой – даже если «отдельные личности» в ней совершают «отдельные ошибки», выступая (непременно) «от своего имени», а не от имени церкви. Правда, Церковь при этом выглядит, как жена цезаря. И это, увы, в нашем случае — не совсем метафора. Зато всегда остается возможность при крутом повороте истории оказаться в числе жертв. И претендовать на компенсацию.

То, что главной своей задачей церковное руководство видит поиск собственной выгоды — это полбеды. Беда в другом: оно не смущается тем, что постоянно и почти безоговорочно соглашается на компромисс между добром и злом.

Бес политики

Страх Лукашенко перед христианским протестом вполне оправдан. Не только Костел, но и любая христианская Церковь – включая православную — представляет для него опасность. Причем православная опасна одновременно и как агент влияния Москвы, и как духовная опора для протестующих. Сила церкви в том, что она по собственному желанию может выступить на политических подмостках – и при этом сохранить белизну одежд. Что редко кому удается.

Светские власти в разные времена по-разному пытались найти способ нивелировать эту угрозу. Силой, шантажом или подкупом. Иногда это удавалось: церкви и власти вырабатывали пакты о ненападении или даже о взаимовыгодном сотрудничестве.

Один из таких пактов действует в постсоветских странах. Он отражен в слогане «церковь вне политики». Суть этого пакта в том, что власть не трогает священников, а Церковь не трогает власть — не дает оценок действий власти. Во всяком случае, негативных. А при необходимости даже напоминает народу, что «власть от Бога».

Приверженность Белорусской ПЦ (и РПЦ в целом) этому пакту стала причиной недоуменных возгласов среди белорусских мирян: почему Церковь молчит, когда власть поступает аморально? И это уместный вопрос. Церковный авторитет, о котором так любят говорить церковники, «доверие к церкви», популярность церкви в обществе – это именно моральный авторитет.

Предполагается, что в церкви, как в Парижской палате мер и весов, сохраняются некие эталонные и универсальны меры добра и зла. В мире вынужденных компромиссов и морального релятивизма вы всегда имеете возможность обратиться в Церковь – и услышать голос чистой незамутненной истины.

Это очень идеализированный взгляд на Церковь – это понятно каждому, кто сколько-нибудь близко знаком с церковной жизнью. Но бывают моменты в жизни и истории, когда на кону стоит слишком много – жизнь, вера, достоинство. И тогда частности жизни становятся неразличимыми – мы действуем, принимаем решения и даем оценки по большому – гамбругскому – счету.

В обществе церкви отведена роль высшей земной инстанции, которая имеет власть судить о добре и зле, о правде и лжи. Это, возможно, привилегия – во всяком случае, церковникам нравится так думать. Но в первую очередь, это ответственность.

Это, в частности, означает, что прямая обязанность церкви – называть зло злом. Если она этого не делает – она не «вне политики», как пытаются нам это представить. Она совершает предательство.

Быть «вне политики» – роскошь, которой мы лишены. Даже сам этот слоган — «церковь вне политики» — это тоже политика. Поскольку это способ для власти вывести церковь из игры, обезвредить ее т превратить в собственное послушное орудие.

Для церкви же объяснять свое нежелание называть зло – злом, грех – грехом и добро – добром – это не «вне политики». Это предательство собственной паствы и миссии.

Но даже это еще не все. Таким образом, церковь утверждает, что моральные оценки и ценностные ориентиры в принципе не работают в отношении власти. Что власти – выше морали. Что отношения власти и Бога – какие-то особенные, непостижимые, такие, что им не только люди с улицы, но даже церковные владыки не могут давать моральную оценку.

Политика и мораль разделены жирной демаркационной линией не со вчера. И все, что мы имеем сейчас наблюдаем в политике – цинизм и моральную неподсудность (и, как следствие — аморальность) власти и политического истеблишмента в целом – результат «внеполитичности» тех, кто апеллирует к морали и имеет власть давать нравственные оценки, но не делает этого.